Декаданс

Санкт-Петербург. Питер. Ленинград. Ей всегда казалось, что этот город принадлежит только ей. Что вот этот туман, превращающийся в капли на витринах магазинов, существует только для нее. Он с самого начала был ее истинным местом. Туманный Альбион России - стал ее домом. Домом, где под серостью будней скрываются краски. Даже несмотря на то, что прежде, чем провести яркую линию, кисть макали в серую воду. Место белых ночей и редкого солнца. Здесь все пропитано духом величественных эпох и мистики. Как же она раньше ее не почувствовала?.. Мария вышла из теплого кафе в мир холодной весны, держа в руках стаканчик с кофе. Карие глаза, с пятнышками солнца, искрящих на радужке, глянули на мир из-под очков и красного клетчатого берета. Сегодня был неплохой день. Достаточно неплохой, чтобы можно было жить, а не существовать. Не зависеть от горьких таблеток, которые своим дребезжанием в специальном футляре в сумке вызывают лишь презрение к самой себе. Ей было гадко от этого, но ничего сделать было нельзя. Уже поздно. Разве что вырвать у депрессии ещё один счастливый день. "Ты выиграешь бой, но не битву, девочка." - пробормотал в ее голове досадливый мужской баритон. Почему-то голос ее мозга был именно таким. - Пошел ты. - беззлобно отозвалась Мария и пересекла перекресток, шагая к мостовой на Неве. Остановилась. Поставила стакан на камень и оперлась на него руками, смотря, как серая вода закована в такие же серые борта, а над всем этим нависает серое небо. Но она видела краски. Видела переливы синего и бирюзового. Этого не существовало, но она это видела. Либо она перестала видеть реальность, как таковую, от этих таблеток, либо ее воображение стало возвращаться. Девушка отхлебнула свой кофе, облизнув пересохшие губы, а после, поддавшись внезапному желанию, достала пачку сигарет. Она не была заядлым курильщиком, даже терпеть не могла густой и удушливый запах сигарет, который вызывал жжение в лёгких и першение в горле. Но порой желание росло и приходилось насыщать лёгкие дымом. Жаль, что так не работает с едой. Желудок тоже не мешало бы насытить, ведь кофе - слишком лёгкий завтрак для трёх часов дня. По перекрёстку промчалась скорая, возвещая громким воем о приближающейся смерти, но поймала лишь безразличную спину в бордовом пальто. Что значит та далекая смерть, когда у тебя по съемной квартире каждый вечер ходит своя?.. - Опять чья-то смерть пришла... - раздался со стороны чей-то глубокий, грудной голос. Фраза была сказана обыденно, даже привычно, но что-то заставило Марию обернуться. Самой себе она напоминала школьницу, которую застали за чем-то неприемлемым. Застигнутый врасплох ребенок, а не взрослый человек. В линзах ее очков отразился прохожий - шляпа, поднятый воротник черного пальто, шарф. Шляпа бросала на него тень, да так, что можно было заметить лишь сверкающие карие глаза под нависающими бровями. Из уголка губ, будто насмехаясь над наивной девушкой, торчала папироса с пожеванным кончиком. Незнакомец же ей лишь подмигнул и продолжил шагать по мостовой. Выпустил дым через красивый, чувственный рот и втянул его прямым, чуть широковатым носом. Шагал он тяжело, весомо, и, казалось, что скоро мост не выдержит - сломается, как карточный домик, утянув всю праздную субботнюю толпу за собой, вниз, на самое дно серо-синей воды. Девушку окатило ознобом. Рука с сигаретой дрогнула - яд в упаковке из бумаги шлепнулся в лужу на мостовой, тут же потухнув, но это уже не имело значения - она смотрела лишь на широкую уходящую спину высокого человека. Тот шел, будто не чувствовал взгляда - прямо, гордо. Как завороженная, она смотрела на него, пока прохожий не скрылся за поворотом. Что же это такое? Что за напасть? Никогда она ещё так не глядела на незнакомого человека - будто увидела восьмое чудо света: жадно, изучающе... В этом и была проблема. Этот человек показался ей обманчиво знакомым, словно она где-то его уже видела... - Кирсанова, блять! Прием, нахуй! Земля вызывает Марс! Ау! - перед носом девушки стояла ее подруга и махала рукой. - Ань?.. - как-то немного растерянно и отрешённо спросила Мария. Она несколько раз моргнула, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, и уже более осмысленно и трезво посмотрела на Ларину. - Неужели? Ахуеть! Я уже две минуты до тебя достучать пытаюсь! - в ее голубых глазах отразилось возмущение. - Ты вообще где? Мечтаешь о бурном и страстном сексе? - Ага, с Маяковским. - верхняя губа Кирсановой немного приподнялась, чуть высказывая отвращение. Секс ее ни капли не привлекал - она считала его животной частью человеческой натуры и более он для нее ничего не значит. Хотя, ради Владимира Владимировича она бы откинула свою асексуальность... - Пошли, нас ребята заждались! - Маша усмехнулась и потянула подругу за собой. - Ну хули, пошли - так пошли. Стаканчик с остатками кофе так и остался одиноко стоять на парапете мостовой, будто напоминание: "Я все видел." Ребята сегодня арендовали кафе. Разумеется, никто из студентов медицинского института не был богатым настолько, чтобы снять все кафе, но всем хотелось веселья и все были альтруистами, поэтому на аренду одного помещения скидывались вместе. Кто-то принес выпивку, кто-то еду... В общем, собирали с мира по нитке и получился шведский стол. И уже в пять вечера группа второго курса университета праздновал успешную сдачу сессии, которая всем мотала нервы на кулак. Вскоре в помещении стало достаточно накурено, чтобы почувствовать себя ежиком в тумане, а некоторые из ребят уже успели захмелеть. - Мадам, хоть, я по профессии и патологоанатом, но при виде вас даже мой труп зашевелился. - Паша пытался подкатить к Лариной. Он едва ворочал языком и сидел, подперев тяжелую буйную голову ладонью, напротив девушки, периодически пытаясь подливать ей водки в стакан с газировкой. - Гуляй, мальчик. - к этой пьяной светской беседе присоединилась и Мария, которая услышала обрывки разговора за своей спиной. Паша обратил взор пьяных глаз к девушке, та весело ухмыльнулась и приподняла одну бровь, как это умела лишь она. - Во-первых, мадмуазель. А во-вторых, оставь свой труп для своей мертвой подружки, которая ждет тебя на столе в подвальном помещении. В толпе грянул хохот, позади парни не смогли продолжить партию в подкидного и ржали, положив головы на руки. Карты валялись на столе - никому не нужные и забытые. Кирсанова понимала, что для трезвой ее - эта фраза звучала максимально глупо, но сейчас, в этой хмельной компании и в эту секунду она не была лишена смысла и своеобразной остроты. - Машка, я тебя люблю! - продолжила ржать Аня, не удостоив Павла ни единым взглядом. Она достаточно фривольно потрепала Машу по коротким волосам и запечатлела на ее щеке поцелуй, который остался там одиноким алым контуром. - Я тебя тоже обожаю, Аньк. А еще больше обожаю отваживать от тебя всяких индивидуумов, имеющих наклонности к некрофилии. - хмыкнула девушка и допила из стакана свой коктейль, в котором были лишь джин и кола. Горло привычно начало печь приятным теплом, а, едва она сглотнула, как почувствовала знакомое желание, что росло внутри... Организм, подкрепленный выпивкой, теперь отчаянно требовал и своей дозы никотина. Пытался бунтовать, учащал дыхание... Делал все, лишь бы заставить выйти. Ему было наплевать, что единственный на сегодня перекур был в три часа дня. Плевать. Он хотел все и сейчас, и он знает, как действовать, чтобы получить желаемое. Маша глянула на ребят. Они, никого и ничего не стесняясь, курили прямо в помещении, нагло игнорируя запрещающую наклейку, которая была наклеена на стене. Девушка и сама могла бы наплевать на правила, более того, она охотно любила это делать, но... Здесь и сейчас это было неприемлимо. Почему - она не знала. - Сейчас приду. - сказала Кирсанова Ане. Ее глаза за стеклами очков как-то странно блеснули лишь на мгновение и вновь приняли безмятежное выражение хмельности, за которым скрывалась каждая трезвая мысль. Мария вышла на улицу и, запрокинув голову, глубоко вдохнула, втянула внутрь своего организма прохладный ночной воздух. Потом, когда наваждение спало, достала из сумки пачку и зажигалку. Лениво прикурила и, точно также, как она только что дышала ночью, она вдохнула дым. В небе, в россыпи звезд, мерцала полная и бледная луна. Кажется, даже луна не одобряла такого времяпрепровождения юной леди, но юной леди было все равно. И, смотря на бледный, застывший лик, девушка поняла, что из ее груди, вперемешку с дымом рвутся строки... - Воздуха! Воздуха! Самую малость бы! Самую-самую. Хочешь, уедем куда-нибудь заново, замертво, за море?.. - начала читать она, окутывая луну саваном сизого дыма. Почему же именно это стихотворение? Почему Рождественский? Почему сейчас? Почему ей хочется декламировать раз за разом то, от чего она теряет саму себя и ее тянет зарыдать навзрыд?.. - Богово – богу, а женское – женщине, сказано, воздано. Ты – покорённая. Ты – непокорная. Воздуха! Воздуха! Руки разбросаны, губы закушены, волосы скомканы. Стены расходятся. Звёзды, качаясь, врываются в комнаты. На мгновение она запинается. Голосовые связки не выдерживают атаки никотином и срываются, замирают, опуская голос до хрипоты. Маша вынуждена закашляться, нарушить хрупкую, прекрасную тишину больным кашлем здорового человека. - В загнанном мире кто-то рождается, что-то предвидится. Где-то законы, запреты, заставы, заносы правительства. Врут очевидцы. Сонно глядят океаны застывшие. Охай, бесстрашная! Падай, наивная! Смейся, бесстыжая! Пусть эти сумерки станут проклятием или ошибкою. Бейся в руках моих каждым изгибом и каждою жилкою... - из глаз невольно текут слезы и девушка яростно срывает со своего лица очки, чтобы стекла не намокли, иначе потом она устанет их протирать. Прерывистый вдох - затяжка - новый акт, сцена первая?.. Что ж, поехали. - Радостно всхлипывай, плачь и выскальзывай, вздрагивай, жалуйся. Хочешь – уедем? Сегодня? Пожалуйста. Завтра? Пожалуйста… Царствуй, рабыня! Бесчинствуй, учитель! Неистовствуй, женщина! Вот и глаза твои. Жалкие, долгие и сумасшедшие. Чёртовы горы уставились в небо тёмными бивнями. На этих строках она покорнейше смотрит вверх, на такую далёкую ночь, пропитанную желтоватым светом электрических ламп, солёным воздухом с Невы... Слишком красивая ночь, слишком красивый стих. Ну что, девочка. Еще одна затяжка? Мария вновь втягивает дым в свои легкие, уже готовится закончить стихотворение, но вместо ее голоса в переулке, в том самом знаменитом питербургском колодце, звучит совершенно иной голос: - Только люби меня! Слышишь, люби меня! Знаешь, люби меня! Чтоб — навсегда! Чтоб отсюда – до гибели! Вот оно… Вот оно… Этот голос слишком близко. Он позади, за ее плечом, треплет короткие пряди каждым звуком, каждым выдохом. Она знает этот голос, он ей знаком, она его слышала много раз. На уроках литературы. Но девушка не хочет оборачиваться, потому что сейчас ей безумно страшно. Ей безумно страшно услышать последние строчки, которые станут ее приговором... - Мы никогда, никогда не расстанемся… Воздуха… Воздуха!… Он буквально выплёвывает это искусственное желание ей в затылок, как дуло пистолета выплёвывает пулю - также быстро и неотвратимо. Она вздрагивает от сухого щелчка зажигалки, видит дым, появляющийся из-за ее плеча, словно горит не сигарета незнакомца, а она сама, и решает, что больше терпеть пытку собственным любопытством невозможно: любопытство вскоре станет страхом и тогда от Маши не останется вообще ничего. А, учитывая, сезон обострившейся депрессии, много времени даже не понадобится. Мария сделала шаг вперед и лишь тогда обернулась. Расстояние, разделяющее, вселяло хрупкое чувство безопасности, хотя, обычно, она в нем не нуждалась. Обернулась, чтобы увидеть того самого дневного прохожего, из-за которого она впала в ступор на мостовой. "Кто же ты, черт побери, такой?.." Теперь он снял шляпу и шутейно ей поклонился. Густая копна волос весело тряхнулась при движении головы и осталась в состоянии беспорядка, умудряясь даже так смотреться прекрасно. - Рождественский? Серьезно? - с усмешкой спросил мужчина, чуть приподняв бровь, словно доказывал, что это умение сугубо его. Что он - неповторимый оригинал, а она - жалкая копия. - Не думал, что когда-либо услышу эти строки. - Это - мое любимое стихотворение. И не тебе меня критиковать. - по привычке едко и резко отозвалась Кирсанова, а растерянность в ее карих глазах лишь на мгновение сменилась грубостью. Маша глядела на него и, чем больше смотрела, тем больше видела. Когда же девушка сложила два плюс два в своей голове, то поняла, что у нее подкашиваются ноги. Но это была лишь догадка. Ее следовало проверить. - Ты представиться забыл. - напомнила хрупкая девушка, сложив руки на груди, будто так скрывала дыру в ребрах, из которой сочился пронизывающий страх и жизненная сила. Да, сравнение и иллюстрация хороши, но дыра тогда должна быть в черепной коробке. По-крайней мере, это даже тогда выглядит правдоподобно. - Точно. - молодой мужчина картинно хлопнул себя по лбу и усмехнулся уголком рта, в котором торчала сигарета. Разумеется, с пожёванным фильтром. - Забыл. Но ты ведь уже догадалась, my darling? Вижу по твоим глазкам - ты достаточно смышлёная леди. Кирсанова глухо сглотнула. Ее язык будто прилип к нёбу и она не могла издать ни звука. Ничего. Даже на жалкий глухой стон не была способна, что уже говорить о ехидных репликах, которыми она была прославлена в своей группе, и даже на курсе? Он понял, что задавать вопрос она сама не собирается. Он принял ее немую смесь из страха и восхищения за стойкость. Вероятно, тогда он впервые ошибся. - Владимир Маяковский. - улыбнулся ее собеседник, а девушка почувствовала, как падает куда-то вниз, прямо в темноту подворотни...