Декаданс

31 марта, 1925 Володя сразу понял, что что-то пошло не так, едва в гостиной появился новый гость. Поэт вздрогнул, слыша стук трости. Седой же мужчина оглядел помещение, окидывая взглядом каждого, кто был. Сегодня был вторник и Лиля устраивала привычные всем разговоры о разном в "ЛЕФе", которые не раз перерастали в споры. При том, Владимир был готов спорить до хрипоты, но обычно останавливался, понимая, что скандалы мало кому нужны. - Лодя, что случилось? - спросила Брик, когда Маяковский оторвался от нее. Они сидели в укромном углу комнаты, в которой им было видно все, что происходит в помещении. Поэт исследовал шею возлюбленной губами, находя в этом определенное упоение. - Ничего. - глухо произнес мужчина, не сводя настороженного взгляда с прибывшего. В этом госте была стать и выдержка - выпрямленная спина, горделиво поднятый подбородок и резковатая, величественная походка. Он явно должен быть в другой эпохе, потому что казалось, что трость в его руках может обратиться шпагой. - Кто это? - А, это? - Лиля извернулась в его руках, улыбнулась мужу, и увидела, на кого указывал Владимир: - Это критик из Англии. Я его повстречала, когда у Лены гостила пару лет назад. Разобщались, я оговорилась о тебе и "ЛЕФе", он выразил небывалый интерес, отозвавшись, что русский авангард стал его страстью и изъявил желание присутствовать. Володя посмотрел на Лилю и вновь вернул взгляд к старику. Тот, заметив Маяковского, ослепительно ему улыбнулся. Тело поэта пронзила дрожь от этой улыбки. Что-то в нем было. Так в воздухе пахнет озоном перед грозой. Сейчас же так пахло опасностью, но пока еще далекой. - Лодя, ты не болен? - осведомилась Брик, ощутив дрожь. Она прижала руку к его лбу, но он чуть отстранился, стряхнув ее ладонь. - Нет. Жив, здоров, и, как видишь, вполне упитан. - усмехнулся молодой мужчина, но, едва Лиля отвернулась, как между его бровей вновь пролегла глубокая вертикальная складка. С появлением этого мужчины в теплой и уютной гостиной потянуло могильным холодом. Странно, что этого не чувствовал никто, кроме Маяковского. Гость же периодически кидал взгляды на футуриста, заставляя немного нервничать. Весь вечер Владимир держался в тени. Переходил из компании в компанию, двигался незримой дымкой по стенам и, уже был готов сбежать из квартиры Гендрикова переулка, чтобы броситься прочь, на Таганку, но... Не вышло. Незадачливый интернациональный объект поймал его в прихожей, когда Маяковский, пытаясь засунуть руку в рукав пальто, чуть его не порвал. - Что же вас заставляет покидать ваш дом? - с учтивой улыбкой и едва уловимым акцентом поинтересовался седой старик, что оказался за его спиной. Его старческие голубые глаза сверкали неподдельным интересом к хозяину дома. - Уж не мое ли появление? На миг Володя стушевался, замер. Он смотрел на критика, с пары секунд размышляя, что же ему ответить и... - Подите к черту. - вдруг процедил поэт. Одного движения хватило, чтобы застегнуть пальто и, даже не надев шляпы, кинуться в густой синий вечер. В спину же ему донёсся внезапно звонкий, ясный смех старика. Маяковский бродил по улицам, мерил шагами район взад-вперед, пока наконец не остановился в парке.Тени деревьев перекрывали аллеи, заставляя почти дрейфовать по темноте. Футурист тяжело опустился на лавочку. Его крупные руки била дрожь, но та дрожь не была итогом мартовского холодка, нет. Это было нечто иное. Он глянул на часы, отметив, что сейчас только восемь часов вечера, и засунул ладони в карманы, твердо решив не возвращаться в квартиру минимум до двенадцатого часа. Время тянулось медленно. Володя успел перечитать вслух все, что только помнил наизусть, переделать "лесенкой" парочку песен, что пришли на ум... Становилось все холоднее. Маяковского начало клонить в сон. Звуки из гортани, образущие слова, становились все отрывистее и отрывистее, чтобы после вообще оборваться: Владимира сморило. Сны были неясными. Из-за холода снились кошмары, что не давали футуристу проснуться, оставляли в пучине страха. Аллея была пустына - не было даже случайных прохожих, которые могли его разбудить. Только он и темнота. - Владими́р! - вдруг раздался громкий окрик и кто-то достаточно грубо тряхнул молодого мужчину за плечо. Маяковский дернулся, словно от удара и распахнул глаза. Прямо перед ним сидел, тряся его за плечо, тот самый старик из квартиры. - Ай-яй-яй! - журил он поэта с акцентом, как обычно это делают с маленькими детьми. - Как нехорошо! Волноваться всех заставил! Лиля так плакал, так плакал! Владимир ошалело моргал. В его голове разрывался шаблон. Он был уверен, что этот критик в прихожей квартиры разговаривал с ним на чистейшем русском, да так, что нельзя было заподозрить и намека на какой-либо акцент. Теперь же этот старец усердно... ""Усердно" что? Притворялся? А ты попробуй, уличи его в этом еще!" - Кто плакал?.. - хрипло и чуть непонимающе переспросил поэт. Англичанин вздохнул, его рука сильнее сжала ручку трости. Он явно был готов устроить второй акт пьесы, над которой явно очень усердно трудился. Жаль, что к этому был не готов Маяковский. - Стойте! Молчите! - вдруг резким, звонким окриком остановил он критика. Тот покорнейше замер, однако голубые глаза за стеклами очков сверкали ну, совсем не по-старчески! - "Оставь. - вдруг произнес его собеседник и Володя почувствовал, что волосы у него встают дыбом. Он знал, что последует за этим словом. За этим словом будет еще один призрак из прошлого: - Зачем мудрецам погремушек потеха? Я — тысячелетний старик. И вижу — в тебе на кресте из смеха распят замученный крик."¹ - Откуда?.. - сипло переспросил футурист. - Володя, ты по истине оригинален. Более того, ты единственный в своем роде. Самородок! Старик говорил без акцента. Становилось понятно - прежде он разыгрывал наглый спектакль для одного зрителя. - Ты приехал из Англии, чтобы мне рассказать обо мне? - внезапно обретя голос, едко выплюнул Владимир. Англичанин рассмеялся подобному порыву. - Я в курсе. Ты слышишь это каждый раз. Правда, после, за этими словами, следует мешанина из грязи и дерьма, которым тебя упрямо любят поливать. - Что я тут сделаю? В людях его так много, что они желают замарать все вокруг. - Здесь согласен. - старик кивнул, словно признавал правоту молодого мужчины, и протянул руку: - Иван. В миру - Джон. Вова посмотрел на руку. Чуть хмыкнул, но на рукопожатие не ответил. Наоборот - развалился на лавке и достал из кармана пальто папиросы. Прикурил. Вдохнул. Выдохнул. Прямо в лицо Ивану. - Мое имя ты знаешь. - Знаю. И не только имя. - сказал англичанин. От этих слов на аллее повеяло стужей. Владимир еле сдержался, чтобы непослушные пальцы не выронили сигарету, но и вновь спрятался за маской: - Что, и даже какое у меня исподнее - тоже знаешь? Он усмехнулся. И усмехался до тех пор, пока старик не схватил его за крепкое запястье. Хватка была настолько сильной, что футуристу показалось, будто на его руке сжались собачьи челюсти. - Знаю. Его тебе Лиличка купила, в одной из своих поездок. И такое же исподнее и у ее муженька. А ещё у Краснощекова.² Володя почувствовал, как лишь одно это имя вызывает в нем кучу эмоций. Гнев, злость, негодование... Даже почти слепую ярость. Он хоть сейчас мог наизусть продекламировать те строчки, что писала ему Брик: "Не могу бросить, пока он в тюрьме." И до этого, видимо, тоже не могла. "Ей всегда будет мало. И ты это знаешь." Однако, вот это добровольное утопление в водах памяти было прервано словами Ивана: - Но я тебе не соврал - нас ждут. Идем. И, отпустив руку, отстранился, чтобы после пойти прочь, мерно постукивая тростью. Маяковский посмотрел ему вслед, сжимая ладони в кулаки. Докурил. И, когда силуэт старика скрылся за поворотом, поднялся со скамейки. Идти домой отчаянно не хотелось. - Боже, Щен³, где тебя носило?! - женский крик пронзил помещение, взметнулся мячиком под потолок, оттолкнувшись от стен, да там и остался. - Ты решил заболеть и умереть?! Ося, нет, ты только подумай, он точно решил сделать так, чтобы на моей голове появились седые волосы! Все это кричала Лиля, пока стягивала с футуриста пальто. Булька носилась рядом и иногда лаяла, только... Лаяла она на Брик. - Кис⁴, все в порядке. - пытался остановить возлюбленную поэт. В данный момент она пыталась достать руку Володи из рукава, но больше это походило на раздирание одежды на тряпки. - Бога ради, прекрати рвать пальто! В чем я буду показываться людям? - Да каким еще людям?! - Хотя бы вот этим. - верхняя губа Маяковского дернулась, обнажая крупные зубы, а кивок головы указал на коридор в кухню. Там с чашкой чая стоял Иван. Его самодовольное лицо запустило сеть воспоминаний и размышлений. Вспомнился Краснощеков. Нахлынула злость. Владимир вырвался, сам стянул пальто и вышел в одну из комнат. - Он сведет меня в могилу раньше времени. - раздалось тихое за стенкой, где были Лиля и Осип. Странно, но и сам Вова сейчас подумал точно также. - Лилек, не понимаю почему ты так ругаешься. - ответил Осип. Было видно даже по этой фразе - Осип доверяет Владимиру, именно он из этой пары двоих искренней, дружеской любовью любит Маяковского. - Он взрослый, зрелый человек, сам за себя отвечает. Маяковский стоял у окна и слушал застенные разговоры. Подошедшая Булька, крутясь возле его ног, просилась на руки. Пришлось исполнить. Прижав к себе маленькое, хрупкое тельце, Владимир почувствовал... Покой. Именно то, что ему сейчас было нужно. - Знаешь, почему она злится? - раздалось от дверей. Футурист даже не вздрогнул. Он знал, кто там стоит. - Почему? - спросил он. Булька навострила уши и глубокими темными глазами глянула на хозяина, словно предупреждая, что продолжение он знать не захочет. - Потому что сегодня ты чуть не сорвался с ее поводка. - Что ж ты хочешь этим сказать? Маяковский так и не повернулся лицом к собеседнику. - Ты сам знаешь, что я имею в виду. Спокойной ночи, Владими́р. Стук трости все отдалялся, хлопнула входная дверь, а по вискам поэта, в так холодную погоду, стекал пот. Булька заскулила и уткнулась носом в шею хозяина. Квартира "Брики. Маяковский." начинала засыпать.