Декаданс

31 июля, 1925 год. Нью-Йорк. - Убирайся к черту от меня! - Маяковский крушил все, что попадалось ему под руку. В последнее время он стал очень вспыльчивым, нервным. Довести футуриста до крика практически ничего не стоило. Ещё и эти проблемы со въездом в Штаты... Просидеть восемь часов за решеткой, чтобы потом выйти за 500 долларов! Просто немыслимо! Варварство! Продать одну визу под видом другой! Маяковский за время своего путешествия (а отправился он в него весной этого года) уже предельно ясно осознал: это не Союз. Здесь везде правят деньги, здесь за все нужно платить. Но публика вроде как нормально, вполне благосклонна к его произведениям. А больше всего американцы любят брать у него интервью. О, это что-то с чем-то! Как удивленно округляются их рты, едва они только услышат то, что он пишет. Но сейчас все это впечатление от шумных улиц, ночных огней Бродвея было размыто. Было размыто тем человеком, что стоял в его комнате, что появился здесь во время его отсутствия. Карие глаза внимательно оглядели фигуру стоящего. Создавалось поразительное впечатление, что трость ему совершенно не нужна. Более того, он превосходно ходил и без нее. Так зачем же? В чем необходимость устраивать подобный фарс? - Володя, в крушении гостиничного номера совершенно нет нужды. Лучше спокойно присядь со мной, выпей чаю... - Англичане всегда пьют чай, так? Тогда к черту. Я лучше выпью воды из-под крана. - с жаром ответил поэт. - От тебя только и слышно "черт" да "черт". - старик, присевший в одно из кресел, поморщился, с насмешкой глядя на мужчину. - Что, другого ругательства подобрать не можешь? - Могу. Вот только, боюсь, ты тогда уши себе поотрезаешь, Джонни. Или мне лучше тебя Ваньком кликать? Едкая улыбка на чувственно очерченных и злых губах. В темных глазах пылает пламя - отражение огня свечи, от которой он подкурил. - Щенок. - процедил сквозь зубы старик. И, если Лиля обычно произносила его прозвище нежно, сейчас в этом слове слышалось лишь оскорбление. - Пошел вон. - верхняя губа дернулась, оголяя белые зубы. Оскал хищника. Владимир понимал - перед ним сидит кто-то намного более опасный, намного зловещий. Он может раздавить его одним лишь щелчком пальцев, если захочет. "Если"... Отвратительное слово. Володя выдохнул густой сигаретный дым прямо в лицо критику. Тот даже не поморщился, словно и вовсе не почувствовал запаха. Ясные голубые глаза смотрели прямо на него. Маяковский вскинул ладонь. В его кулаке было зажато древко трости, которое от столь сильной хватки переломилось надвое. На лице Ивана на миг показалось изумление, что сменилось после... Удовлетворением. Даже некоторой похвалой. Удар не удался. - Не дурно. Совсем не дурно, Владими́р. - он переставил ударение на другой слог его имени. - Но на твоем месте я бы не действовал яростно. - Ты прав. - кивнул футурист. Щепки дерева кололи тыльную сторону ладони, труха невесомой пылью стекала вниз по сжатым пальцам. - Но ты не на моем месте. Как ты оказался у меня в номере? - Ловкость рук и никакого мошенничества. - старикашка лучезарно улыбнулся, а после отшвырнул от себя остатки трости, почти заставив ту скрыться под комодом. - Лиля тебя послала? - вдруг помрачнев, будто грозовая туча, спросил мужчина. - Логично, но нет, дружок. - Иван хлопнул Володю по плечу. Губы кривила мрачная улыбка. - Но не прогоняй меня так быстро - я могу тебе понадобится. Хотя бы в роли переводчика. - Ага... "Не губи меня, я тебе еще пригожусь." Знаем, плавали. - припомнил поэт строки из народной сказки, все также не отводя взгляда от своего гостя. Тот же, словно и не замечал пытливого взгляда, ищущего ответы на многие вопросы. О, он мог их предоставить этому мальчонке, но зачем зазря лишать себя удовольствия? - Если передумаешь, то найдешь меня в баре на 3-ей улице. А пока... Старческие пальцы выставили на комод маленький пузырек, в котором было что-то белое, порошкообразное. Хлопнула дверь. Маяковский остался один в номере отеля и взгляд его был направлен на этот самый пузырек. Что же ему оставил английский критик? Что это такое вообще? На следующий день Владимир вошел в бар на 3-ей улице. Не, даже влетел. Он был не брит, в глазах застыл лихорадочный блеск, руки дрожали. Футурист стремительно пересек зал, бросившись к столику, где сидел Джон. Тот поднял глаза и успел только рот открыть, как ему в лицо полетел тот самый злополучный белый порошок, оставленный на комоде. Старческие голубые глаза смотрели не моргая. Он даже не чихал. Не отплевывался от кристалликов, залетевших в рот. Казалось, они не приносили ему неудобств. - Что это?! - злобно рыкнул Маяковский. Вчера, когда Володя и колба остались один на один, поэт пытался выяснить, что ему подкинул Иван. Он этот порошок и жжег, и растворял в воде... Ничего. - А это, мой юный друг, - кокаин. - усмехнулся Джон. Он тряхнул головой, скидывая большую часть вещества на стол, и тот им покрылся, будто снегом. - И, учитывая, что ты его выкинул на меня в публичном месте, где царит сухой закон, сейчас сюда приедет полиция. Владимир загнанно обернулся. Покрасневшие от стресса и недосыпа глаза футуриста заметили, как товарищ за стойкой говорит по телефону, не отрывая от него взгляда. Окна бара озарила мигалка. Послышался вой сирены. Кто-то в помещении начал визжать, кто-то бросился к выходу. Маяковский повернулся назад. Критика не было. Его стакана со спиртным, что стоял на столе, тоже. Повсюду был лишь белый порошок... - Руки вверх! - окрик заставил вздрогнуть. Красные глаза заметили полицейского, держащего его на прицеле. - Блядская страна... - выругался сквозь зубы мужчина, поднимая ладони над головой. Сидеть за решеткой мало кому нравится. Не нравилось это и Маяковскому. Он сменил на Родине несколько тюрем (особенно "комфортабельной" была камера №103 в Бутырке. Эта одиночка была его апартаментами на долгие одиннадцать месяцев.), но сидеть за границей - дело другое. - Я могу здесь хоть с кем-то поговорить, а?! - в очередной раз крикнул Владимир. Его руки не были скованы наручниками, но это совсем не ободряло. - Это недоразумение! - Shut up. - белый мужчина в форме полицейского оторвался от бумаг, которые заполнял, и зло процедил сквозь зубы: - Fucking migrants... - Я не мигрант! - воскликнул Володя. Он смутно понял, о чем идет речь, но как он мог офицеру что-либо объяснить, учитывая языковой барьер? Со злости Владимир ударил по решетке ладонью, вызвав жутчайший грохот, и бухнулся на скамейку. Ладони коснулись лица, закрыли глаза, нажали на них и прошлись по волосам. - Хуйня какая-то... - выругался поэт и лег на узкую скамью, задрав ноги на стенку. Он чувствовал себя разбитым, в теле царило ощущение, будто он танцевал всю ночь или его били палками. В общем, все крайне погано. Уставшее сознание отчаянно просило сна, но так просто сдаваться футурист не был намерен. В его груди жгучей змеёй царило ощущение, что едва он закроет глаза, то может произойти что-то очень ужасное. Входная дверь распахнулась. Офицер вскочил. Маяковский же даже головы не повернул. А какая разница, если этот стук для него мало что значит? В помещении разговаривали по-английски. Зашедший спокойно что-то говорил и Володя знал - он слышал этот голос. Он был ему знаком. Он даже знал, КТО пришел. В замке повернулся ключ. Теперь поэт раскрыл глаза. Позади офицера, открывшего дверь, улыбаясь самодовольной улыбкой, стоял Джон. - Get out. - скомандовал полицейский, махнув рукой. Вова поднялся со скамейки, потянулся и засунул ладони в карманы. Похрустел шеей. Лениво сплюнул на пол сквозь зубы и пошел к выходу. - Сукин сын. - процедил мужчина, выйдя из-за решетки. Было не ясно, к кому же из них двоих относилось это оскорбление, но сказанное поняли оба. Впрочем, обижаться они не стали: полицейский давно к этому привык за 10 лет работы, а Иван знал, что футурист достаточно вспыльчив. Джон усмехнулся и приветливо раскинул руки, намекая на приветственные объятия, Владимир же просто прошел мимо, сделав вид, что этого выпада он не заметил. Спустя несколько минут Маяковский шел по улице, а Иван, постукивая тростью, шагал рядом. - Ты меня посадил за решетку и сам же вытащил. Зачем? - спросил Вова, все также не глядя на своего собеседника. Голос звучал хрипло, грубо. - За решетку ты загремел сам, Володя. Я тут не причем. Я не заставлял тебя действовать настолько необдуманно. - флегматично заявил критик, точно также не обратив взора на Маяковского. - Ну ты и... - начал поэт. - Попрошу без оскорблений. Я тебе еще нужен. - Это чем же? Иван остановился и Владимир тоже. Они смотрели друг на друга, а после старик наклонился и прошептал. Даже почти прошипел футуристу на ухо: - Лиля автомобиль просила. Заграничный. А у тебя в кармане - дыра. Понимаешь? Взгляд темных глаз словно помертвел, выражение лица изменилось. Да, он понимал. И понимал даже больше, чем ему хотелось бы знать.