Декаданс

      "...Святая месть моя!       Опять       над уличной пылью       ступенями строк ввысь поведи!       До края полное сердце       вылью       в исповеди!"       (В.В. Маяковский)       Иван оказался прав в нескольких утверждениях - это действительно было больно и Маяковский действительно в первую неделю как обезумевший хотел есть.       В недолгих снах его мучали видения о крови - вкусной, тягучей, и до дрожи солёной. Он почти что наяву видел ее переливы на солнце, и насколько же эти видения были приятны, раздражая его звериный аппетит.       Хорошо, что Брики уехали в Европу и не видели, как ломает футуриста, иначе тут же бы посыпались вопросы. А так он метался по квартире абсолютно без свидетелей. Порой, некоторые дела должны совершаться в абсолютном одиночестве, чтобы никто не зудел над ухом и не задавал лишних вопросов, на которые уже давно были найдены ответы.       На четвертый день его мучений Иван вознаградил Владимира своим визитом и повел "на ужин". Они шли по улицам спящей красавицы-Москвы, выискивая одиноких путников, чтобы их пропажа не навела громкой шумихи. Высматривая тени впереди, Маяковский параллельно с этим думал, что сам Иван навряд ли будет питаться не пойми кем с улицы.       — Если быстрый перекус, то нападать нужно быстро и есть моментально. Чтобы жертва не успела даже отреагировать, как уже будет мертва. - объяснял критик, шагая рядом. Маяковский облизнулся. Такой поворот действий и тактика ему были очень даже по вкусу. Быстро и беспощадно, как и заказано, чтобы зубы разили также, как его острые, обрывчатые строки.       По переулку послышался стук каблуков. Вампир вскинул голову. Его, когда-то карие, глаза приобрели бордовый оттенок. На время, правда, но пока не пройдет, высовываться не следовало.       Рубины глаз вспыхнули в темноте. Один прыжок и едва различимый звук хождения кадыка вверх-вниз.       Володя пил и не мог оторваться. Вкус крови был более восхитительным, чем он мог себе вообразить. Жизненная жидкость текла по его организму, насыщая, питая. Когда же в его руках женское тело осело, сильные руки не дали девушке упасть. Она тихо постанывала от каждого его глотка, а ее голубые глаза смотрели в чёрное небо, выпуская в его безграничную пустоту всю боль от нападения. Это была студентка одного из местных учреждений образования, Володя не вникал в какой. Ему было жалко погубленную жизнь, но голод был сильнее. Однако, именно эта смерть подтолкнула Владимира в дальнейшем к поискам иного пути кормёжки.       Последний глоток. В ней не осталось ничего.       Маяковский оторвался от горла, взглянул в ее лицо и вздрогнул. Красивые голубые глаза излучали лишь лёд. Две мокрые дорожки шли от уголков глаз к вискам, чтобы там затеряться в волосах спрятанных под платком. Распахнутые губы больше не баловали конец февраля своим теплым дыханием. Она была безнадежно мертва и в этой мертвенной бледности не было ни грамма красоты, ведь тело походило на безобразную кукольную подделку. Отвратительность, да и только.       — Оставь ее.       Володя поглядел на подошедшего критика. Ощутил злость. Вот только Озерецкому не было и дела до злости поэта. Он отнял холодное тело от его рук и понес куда-то прочь.       Что с ней сделал Иван, Владимир так и не узнал, сколько бы не спрашивал. Но и это не было важным, ведь день за днём, осознавая кто и что он такое, мужчина понимал, что становится на шаг ближе к своей цели. И эта цель будоражила его намного сильнее, чем ощущение первой выпитой крови.       К середине марта Маяковский вскружил голову... Софии. Дальняя родственница Озерецкого даже не подозревала, что за монстр перед ней в ещё человеческом обличии, а он игрался с ней, как играется кошка с мышью - хладнокровно и размеренно, следуя каждому своему намерению. Иван даже не догадывался, к кому бегает внучатая племянница - Владимир сразу взял с девушки обещание не распространяться. Иван был занят иными делами - он продолжал строить козни для футуриста, прикрывая их выпадами публики и редакциями. Теперь для поэта это не было главным.       Его план мести был изощрённым и касался всех, кто как-либо был причастен к его несчастьям. Он продумал все ещё давным-давно, когда ещё только пришел в дом к Озерецкому просить его прибегнуть к обращению. Озерецкий думал, что таким образом создаст себе компаньона, ведь извилистый ум футуриста его изрядно забавлял. Вот только с методами старый вампир перегнул, что и заставило Владимира подняться против. Он не хотел больше быть игрушкой в чужих руках, это командование его злило, потому что, по сути, поэт всю жизнь находился под чьим-то неусыпным присмотром.       Надоело.       Дело катилось к апрелю. Иван методично добивал Вову, настраивая всех против Маяковского. Его практически перестали печатать, со всех концов Москвы слышались крики, что Володя "исписался", а выставку, что была посвящена двадцатилетию творчества футуриста, не посетил никто из числа важных для поэта людей. Тогда-то Владимир и понял: настало время действовать.       Для отвода глаз он встречался с Вероникой и, признаться, она ему нравилась. Может, в другое время он бы и потерял от нее голову, но не теперь.       Раздавшийся стук в дверь не удивил. Вова поднял голову. Папироса мотыльком мелькала между его пальцами.       — Да. - произнес он, выпуская дым из лёгких. Несмотря на новую сущность, привычка курить у него осталось. Да и теперь она не приносила его здоровью никакого вреда.       София прошла в комнату, остановилась на пороге, сложив руки на сумочке:       — Добрый день, Владимир Владимирович. - произнесла девушка.       Маяковский обернулся. Она покраснела и увлеченно изучала носки своих башмачков. Володя восхитился: такая прелестная и такая... Обречённая.       Невеста Смерти.       — Добрый, Софья. - бархатный мужской голос обволакивал, укутывал. Владимир приблизился к Озерецкой и, убрав прядь ее светлых волос за ушко, улыбнулся: - Ты сегодня как никогда прелестна.       — Правда? - молодая женщина подняла на него свои прелестные голубые глаза, сияющие восхищением. Невольно вампир вспомнил глаза своей первой жертвы. Все же это было сродни какому-то провидению...       — Конечно. - с твердой уверенностью отозвался мужчина, подкрепив свои слова мягкой улыбкой.       Эта улыбка нашла отражение на ее губах.       — Тогда пойдем?       — Куда?       Густая и темная бровь взлетела вверх. Голубые глаза недоуменно округлились.       — Мы собирались в театр... - неуверенно произнесла София. Пальцы затеребили ручку сумки.       — Может, не пойдем? - предложил Маяковский.       — Но почему?!       — Потому что, ты такая красавица, Софи, что, боюсь, - пальцы провели по девичьей скуле. - тебя могут у меня украсть. - добрались до губ и коснулись подушечками нежной кожи.       Все это время Озерецкая, затаив дыхание, следила за каждым его движением, но в ней не было страха. Наоборот. Своей дрожью ее тело выдавало... Возбуждение.       Этот мужчина - яркий, весомый, уверенный - был для нее чем-то волнующим, умопомрачительным, как для кота валерьянка.       Поэтому Маяковский знал - она готова.       Увлечь молодую женщины от двери было делом минутным, если не секундным. Завладев ее губами, втянув Софи в жаркий поцелуй, футурист отобрал из ее рук сумочку и потихоньку оттеснял в левую часть комнаты, где стояла кровать. Под его напором молодая женщина покорно шагала.       В ней не было ни капли протеста. Лишь покорность, смешанная со страстью, любовью и... Вероятно, паломничеством.       Глубоко в душе вампир сожалел, что именно эта девушка должна была стать его орудием мести, ведь она как никто была достойна жизни, но печать смерти пала на нее с момента ее рождения. Маяковский лишь приводил в действие приказ Судьбы.       Пальцы коснулись кромки чулков. Она застонала, изгибаясь навстречу. Юбка бесстыдно задралась до пояса, оголяя молочные бедра, кожа на которых, поднимаясь выше, к паховой зоне, легонько темнела.       Первый толчок. Софи стонет, цепляясь за поэта. Пальцы впиваются ему в плечи, но кожа сокрыта рубашкой, а потому подобное стискивание не приносит боли.       Он двигается увлеченно, сосредоточено, не сбиваясь с ритма, но постепенно его наращивает.       — Оох, Владимир! — жаркий шепот ласкает его слух, ласково касается впадины под кадыком. — Вова...       Ритм не оставляет возможности для дыхания. Температура нарастает, а Софи все чаще прикрывает глаза. Маяковский за ней наблюдает, стискивая до боли зубы, в которых уже есть клыки. В тот самый момент, когда Озерецкая кончает, Володя действует.       Клыки вспарывают кожу горла, не роняя при этом ни капли крови на белоснежную простынь. Женщина стонет, даже не осознавая, что сейчас, когда она пребывает в экстазе, наступает ее смерть. Но боль проникает через пелену удовольствия. Она начинает биться птицей в его руках, кричать и вырываться.       Владимир вжимает ее своим телом в матрас, а одной из ладоней затыкает рот, чтобы теперь раздавалось лишь мычание.       Женское тело сотрясают рыдания, но это длится недолго — жизнь уходит вместе с кровью, отдавая сосуд своей сестре, Смерти.       София мертва.       Володя сел на постели, заправил рубашку обратно в брюки, взял ещё теплую ладонь в свои руки:       — Прости. Мне действительно жаль.       Ледяные глаза глядели в потолок через пелену слез. Для них все было кончено.       "Не лезьте в душу мне, не лезьте.       Поруганная честь достойна мести."       На следующий день, а это было 14-ое апреля, Москву всколыхнула ужасающая новость: покончил с собой Владимир Маяковский. Лубянский проезд тут же оказался забитым людьми. Туда-сюда метались сотрудники милиции, Полонская давала показания, а возле тела крутился судмедэксперт. Были сделаны необходимые снимки, а потом подкупленный врач упаковал тело в черный мешок, чтобы вывезти в морг.       Но был и ещё один человек в Москве, который едва ли обращал внимание на происходящую трагедию.       Иван Озерецкий хоронил свою племянницу. Злые глаза сверкали, руки копали могилу, а клыки скрежетали. Он сразу увидел на ее шее отметины от клыков, и тогда все стало ясно.       — Щенок. — выплюнул критик. — Выродок.       Но к тому моменту, когда Иван решил начать охоту, Володи уже не было в Москве. Озерецкий обламал зубы, недооценив щенка, и теперь он забрал у него самое дорогое, последнее человеческое, что оставалось в жизни вампира. Что ж, Маяковский поступил достаточно жестоко...       Володя уехал не только из Москвы, но и из России. Отправился куда подальше, туда, где его бы никто не знал. Вампир переосмысливал все произошедшее с ним, все, на что ему пришлось пойти ради собственной свободы. Она далась ему дорого, оплаченная чужой кровью, кровью непричастной...       Годы шли, время текло, и футуриста забывали. Его помнили лишь на уроках литературы по мере необходимости. Тогда мужчина и решился на второй акт мщения. В далёком тысяча девятьсот семьдесят восьмом году он заявился черной тенью в Москву, в квартиру, где ныне жила Лиля Брик. Да, она делала многое для восхваления его творчества и памяти, но за всем этим Володя видел лишь фарс. Ей нравился созданный образ, отражение, картинка, а не сам Владимир. Она любила не его, а любила свою любовь к нему. Поэтому поэт посчитал, что пора объявить занавес.       Лиля шаркающей походкой перемещалась по квартире, порой, прихрамывала — неправильно сросшийся перелом шейки бедра давал о себе знать. Ее домработница отлучилась в магазин.       — Здравствуй, любовь моя. — произнес Маяковский, выходя из балконного проема. В его словах не было ни капли любви. Даже былой нежности и симпатии в нем не находилось. Брик вскрикнула и уронила хрустальную вазочку. Мороженое разлетелось по гостиной.       — Ну что же ты так неаккуратно. — мягко пожурил футурист старую женщину.       — Володя?.. — старческий голос каркающе выдохнул его имя, словно она пыталась откашляться.       — Раньше мое имя звучало из твоих уст по-сексуальнее, как-то. — хмыкнул он.       — Ты же мертв... — пробормотала женщина, не в силах пошевелиться.       - Да. - утвердительно кивнул поэт. Он явно веселился от всей этой ситуации. — А хочешь, я расскажу тебе секрет? — он захливацки ей подмигнул, этакий демон-искуситель.       Лиля судорожно кивнула, а потом присела на диван — старческие ноги дрожали от долгого стояния.       Владимир достал из кармана пузырек с чем-то и какую-то бумажку:       — Ты умрёшь тоже.       Брик взглянула на бумагу. Там ее подчерком была написана предсмертная записка и настолько идеально, что не подкопаешься. Она перевела взгляд на Маяковского. Тот подкинул пузырек в руке:       — Лиля, это Нембутал. Нембутал — это Лиля. — злая усмешка исказила губы, темные глаза смотрели сурово. — Скажи "Прощай", моя дорогая.       Когда домработница вернулась, она нашла Лилю Брик в своей постели мертвой. Рядом была записка и ёмкость, где содержалось снотворное. Разбитой вазочки и мороженого на полу не было.       Смерть была признана самоубийством.       "В темных душах наших боль,       В темных душах наших все изъела сумрачная моль.       И от Солнца нет вестей,       Темный город на Неве просил от Солнца новостей."       - Я убивал каждую пассию Маяковского. Просто потому, что это было больно для него и потому что у меня есть на это право. Кроме Лили - ее он убил сам.       Маша слушала и буквально сходила с ума. Все то, что теперь ей рассказал критик, было ужасно и жестоко. Как он мог так поступить с ним? Понятно почему так действовал Володя, но неужели Озерецкий не понял, что тот просто отдавал ему долги?       - И поделом тебе. - сказала девушка, чувствуя, как пульсирует разодранная Аней шея. - Ты сломал его жизнь, он твою. Все по-честному. - она чуть поматала головой, сжав зубы. Ох, как же больно! Кажется, ещё немного и голова совсем отвалится.       Озерецкий обернулся к Кирсановой. Его верхняя губа приподнялась, обнажая острые и достаточно длинные клыки. И где ж они только раньше прятались?       - Знаешь, много лет назад я бы разъярился от этой фразы, - вампир приблизился к своей жертве. Маше отчаянно захотелось бежать, но связанная по рукам и ногам, она могла лишь дёргаться на стуле. - Но теперь это не важно. Потому что ты все равно умрёшь.       Широкая ладонь залепила ей пощечину. Мария взвизгнула, чувствуя, как зазвенело в голове, а перед глазами пошли разноцветные круги. Ее оглушило и несколько секунд она оказалась полностью отрезана от своих органов чувств.       - Мужчина, который самоутверждается за счёт избиения женщины - как же это благородно! - упрямо огрызнулась она. - И старо, как мир. Когда пластинку менять будешь, консерватор хуев?!       Однако, ее гневливые слова прошли мимо адресата и нисколько его не задели, что было крайне досадно.       - Единственное, что от меня зависит - так это то, как долго ты будешь умирать. - выдохнул Иван ей прямо в лицо, а после сместился ниже и впился в шею. Громкий вопль боли наполнил помещение, вылетел за его пределы по коридору и понёсся дальше, чтобы там настигнуть Маяковского.       Озерецкий с блаженной улыбкой оторвался от юной плоти и облизнул раскрашенные кровью губы:       - Знаешь, девчонка, а на вкус ты потрясающая. Должен признать, что у Володи всегда был отличный выбор женщин. Жаль, что ты умрёшь. - голубые глаза были закатаны от восторга, но даже это не скрывало откровенной издёвки.       - Не переживай, козел, я передам чтобы они разогрели котел к твоему прибытию. - огрызнулась Кирсанова. Из глаз катились слезы, а сама девушка отчаянно сжимала зубы и жмурилась в попытке сдержать боль. Ее тело напоминало натянутую струну - напряжённая и готовая разорваться в любой момент.       Иван же рассмеялся и посмотрел на Ларину, что стояла возле дверей:       - Радость моя, приведи нашего второго гостя. Боюсь, что находясь в каземате, он пропустит второй акт представления. А я пока что поразвлекаюсь...       Он достал чашу и нож, что больше походил на мясницкий тесак. У Маши свело живот, едва она увидела свое отражение на лезвии. Испуганный смешок вырвался из ее губ:       - Знаешь, я бы советовала тебе положить эту штуку, пока не стало со.... Ох, блять! Сукин сын! - вскрикнула Кирсанова, когда сталь вспорола кожу, освободила кровь под ней, давая ей выход наружу прямо в чашу. Слезы появились на ресницах, а потому она отвернула голову, лишь бы не видеть того что происходит.       - Вова... - еле слышно прошептала Маша, всхлипнув.       Девушка совсем не ожидала, что он услышал ее зов.       Володя открыл глаза, едва осознал, что кто-то позвал его по имени, и сразу вспомнил, чей это голос. Он оказался прав, когда говорил ей, что она достаточно сильный эмпат, так что теперь девушка изливала на него все, что чувствовала. И это было отвратительно. Маяковский зарычал и рванул оковы, что были на его запястьях. Металл тихо взвизгнул и впился в кожу, но вампира это не смутило, он повторял попытки снова и снова, пока раскуроченные кандалы не упали с его рук.       Владимир поднялся в полный рост, разминая затекшие мышцы и был готов разобраться с мешающей ему дверью как услышал за ней шаги. Теперь действовать нужно было быстро, а соображать ещё быстрее, поэтому Маяковский вновь присел в угол комнаты и накинул на запястья цепь.       Дверь распахнулась, на пороге стояла шестерка Озерецкого.       - Пошли. - произнесла Ларина, зайдя в комнату и подняла футуриста на ноги.       - О, подхалимка. - процедил тот, шагая вперёд и придерживая цепь.       - Заткнись и шевели ногами.       Анна завела его в одну из комнат. Там в центре на стуле сидела Маша, а перед ней с видом непризнанного гения шагал Иван и о чем-то бормотал. Обернувшись ко входу, старый мужчина оскалился:       - Какие люди! Давненько не виделись! Очень рад! - притворно воскликнул критик, разведя руки.       - Ага, сколько ж мы не виделись - нахуя мы встретились! - в тон ему отозвался Владимир, а после пророкотал: - Что ты с ней сделал?!       Кирсанова была очень бледна. Кровь каплями лениво падала в чашу, где уже касалась верхних граней. Восхитительный запах царил в помещении, такой, что клыки сами по себе отрастали во рту.       Ларина усадила Маяковского на стул, который был напротив Маши. Сама же девушка следила за всем происходящим сквозь пелену волос.       - Я с ней немного поигрался, но решил, что ты захочешь понаблюдать.       - Ублюдок, ты решил ее убить?! Она едва дышит! - взревел мужчина.       Озерецкий обернулся и улыбка исказила его губы:       - Убить ее? Боже, конечно же нет.Ее убьешь ты.