Декаданс

      «Придет смерть, и у нее будут твои глаза»             Ч. Павезе.       Маяковский лишь сглотнул. Нет, эта фраза ему не послышалась, на слух он не жаловался.       Иван подошёл к Кирсановой и, сжав ее волосы на затылке, приподнял голову. Девушка оскалилась, глаза презрительно смотрели на мученика, но сжатые губы не смогли сдержать стон боли.       - Посмотри, как она превосходна. Между ней и Лилей есть определенное сходство. - с восхищением в голосе сказал Озерецкий. - Но ей сейчас очень плохо. И только ты сможешь облегчить ее страдания.       Владимир все понимал без лишних вопросов. Критик снова его переплюнул - он нашел шанс отомстить футуристу, не пачкая собственные руки. Этим стоило восхититься, при всем возмущении Маяковский признавал это по праву. Но за всем этим поэт не переставал лихорадочно соображать - как ему вырвать возлюбленную из когтей смерти и выбраться отсюда. Желательно, со всеми конечностями, но это уже мечты.       Мария тем временем плавала где-то в прострации. Ей было холодно, потому что этот чопорный урод выкачал из девушки большую часть крови и оставил ее в таком состоянии. Голова кружилась непрерывно и, если бы она сегодня ела что-нибудь, то ее непременно бы вырвало. Все же, лучше рвать чем-то, чем желчью.       Темнота накатывала, словно прилив и отлив, ласкала тёплыми волнами Вечности, и девушка испытывала страстное желание прекратить мучения, броситься прямо в пучину ласкового океана.       Но перед ее глазами назойливо маячил Володя.       "Господи, даже умереть мне спокойно не дадут. - с едва заметным раздражением подумала Кирсанова. - Несправедливо."       - Милая моя. - теплые руки коснулись ее холодных щек. Девушка была близка к смерти насколько это возможно. Казалось, что та стоит рядом, держит ее за ладонь и готова увести за собой.       - Как же ты холодна. - пробормотал голос, карие глаза сверкнули беспокойством.       - Как лягушка. - хмыкнула та и тут же подавилась вдохом. Кашель отозвался болью в груди и разорванной шее, но длилось это недолго - сжав в ответ руку футуриста, Мария поняла, что время уже пришло.       - Убей ее! - раздалoсь рычание позади. Маяковский вздрогнул, обернулся на Озерецкого, опалив того такой жгучей ненавистью, что Иван едва сдержал порыв шагнуть назад.       - Я есть хочу. - вдруг послышался голос Лариной от двери.       - Закройся! - бесцеремонно рыкнул на нее ее "хозяин". Он подал Владимиру чашу с кровью, которая некоторое время назад ещё текла по венам и артериям Марии. Она не запеклась, но была к этому готова. Анна жадными, голодными глазами следила за футуристом, готовая в любой момент броситься на него.       Володя посмотрел на Озерецкого. Посмотрел на Ларину. План возник сам собой.       Взяв чашу с кровью, Володя сделал глоток, пытаясь удержать рвущийся изнутри голод.       - Это тебе для разжигания аппетита. - сказал Иван, пристально смотря на футуриста. Анна, впрочем, не менее жадно следила за красной жидкостью в чаше. Было видно, как судорожно и быстро ходит кадык под кожей, выдавая дикую жажду.       Владимир едва удержался от усмешки и, совершив через силу ещё парочку глотков, запустил в чашу клыки.       Вампиры сами по себе являются очень интересным экземпляром биологии в плане устройства организма, потому что вампирский вирус передается жертве именно через полые острые клыки, но, если для человека это действительно вирус, что меняет весь организм под себя, то для вампира яд другого вампира - верная и мучительная смерть.       Маяковский отставил прочь чашу, наполненную ядом и посмотрел на Ларину. Клюнет ли она на его приманку? Окажется ли она настолько голодной, чтобы сглупить?       - Дай! - ее дикий крик огласил ревом помещение и Володя заметил, как по лицу критика прошла дрожь отвращения. Ему и самому явно не нравилась его компаньонка.       - Забирай, дрянь! - прорычал он. - Только не скули!       Вампирша заполучила столь ценный сосуд и в один присест осушила его до дна. Яд начнет действовать через несколько минут, так что фора у него была. Мужчина развернулся к Маше.       Она изломанной куклой повисла на стуле. Голова склонилась в бок. Черные тени залегли под глазами, а нос предательски заострился, намекая на то, что девушка уже сделала первые шаги в царство Тьмы и Мрака.       Это было катастрофой, ведь Вова хотел вытащить ее отсюда, теперь же это не представлялось возможным. Пережить ее смерть, да и в принципе смерть от своей же руки, он явно не в состоянии. Это станет ударом перед которым окажется совершенно беззащитным.       Решение, столь ненавистное для них обоих, но сохраняющее жизнь.       Маяковский склонился к девушке. Редкое и слабое дыхание надежды не вселяло, а потому он выдохнул, собираясь с силами, и вонзил клыки в ее шею. Тело конвульсивно дернулось, ощущая вторжение. С действием пришел и холод, а потому начались судороги - агония организма, которому не дали выбора, который поставили на грань между жизнь и смертью. И жизнь нес именно яд.       Где-то сзади начала хрипеть Ларина. Ее швыряло по комнате в разных направлениях, ей казалось, что сгорает заживо, но лучше б так и было. Вирус раздирал ее изнутри, потому что она уже была заражена и второй такой штамм тело попросту отвергло. Длинными ногтями Анна раздирала свое горло в желании выпустить пламя наружу, чтобы оно больше не убивало ее. Девушку пошатнуло, швырнуло прямо на Озерецкого, а ее шейная артерия не выдержала напора ногтей. Неестественно красная кровь хлынула на пол, залила критика с ног до головы, но Володя старался не слышать все эти крики за своей спиной - он накачивал Кирсанову ядом.       Когда раздался стук тела о пол, послышался рев сзади:       - Ах ты сучий потрох! - Иван, оказавшийся рядом, рванул на себя Маяковского.       Мужчина предстал перед ним. Испачканный кровью рот и темно-карие, сверкающие безумием глаза.       Маша шла вперед. Здесь было темно, а ещё мокро. Почему-то босыми ногами она ступала по воде, что была непонятно откуда.       - Сантехника что-ли вызвали б...       Единственным источником света в этой пустоте была она сама, но этого света не хватало, чтобы осветить подобие дороги под ногами. Кирсанова шла пару минут, прежде чем впереди показалось подобие двери. Подобие - потому что дверь была искривлена и покрашена в разные цвета. Она внушала страх, ведь Кирсанова знала - именно эту дверь она и рисовала в детстве, представляя что за ней непременно что-то хорошее. Теперь Маша так не думала.       "Что я за ней найду? Свое тело? - подумала девушка, глядя на ручку. - Или свой самый жуткий страх?.."       Тонкие женские пальцы сжали стальную поверхность и с тихим щелчком преграда распахнулась.       Мария оказалась дома. И, более того, она сейчас смотрела прямо на себя. Улыбчивая девчушка лет трех с темными волосами и карими глазами сидела на ковре и игралась с детским медицинским набором, пытаясь реанимировать лежащего перед ней тираннозавра. Судя по оскаленной морде тот уже находился в агонии.       - Да, теперь я поняла, почему пошла в мед... - пробормотала Кирсанова себе под нос.       Маленькая Маша вскинула голову. Карие глаза-солнышки прищурились.       "Неужели видит?!" - птицей пролетела паника.       - Маам! - вдруг крикнула девочка. Мария отшатнулась назад, наткнувшись на стену. Непонятливо оглядевшись, увидела, что двери нет.       "Просто чудесно..."       - Что? - в комнату вошла темноволосая женщина в очках и посмотрела на свою дочь. С ее пальцев капала вода, оставляя лужицы у тапочек.       - Мама... - одними губами пробормотала девушка, чувствуя, как в груди сжимается кольцо боли.       "Боже, ведь она даже не узнает, что ее дочь мертва."       - Там тетя стоит. - Маша тыкнула пальчиком, указывая на то место, где сейчас была Кирсанова.       Женщина посмотрела туда же и нахмурилась:       - Машенька, ведь там никого нет.       - Нет, стоит! - упрямо заявила малышка. По ее губам бежала дрожь и это ясно говорило о том, что она совсем недалеко от грандиозной истерики.       Мария глядела и не могла поверить, даже осознать - она помнила этот момент. Тогда действительно было страшно, потому что эта страшная тетя была перемазана вся в крови и в разодранной одежде, но выглядела такой потерянной. Кто ж знал, что тогда маленькая девочка Маша увидела себя уже умершей?..       Дверь за спинами... Живых людей открылась и Кирсанова почувствовала, как закапали горькие слезы.       В дверном проёме стояла собака. Ее черная шерсть сверкала от солнца, что лило свои лучи из окна, а глаза глядели прямо на свою хозяйку. На взрослую хозяйку. Она ее видела, потому что сама была мертвой.       Девушка всхлипнула. Собака умерла несколько лет назад, проведя все детство и юность рядом с Машей, и теперь увидеть ее снова - живую и такую жизнерадостную было убийственно. Пытка, поистине пытка для психики.       Сердце колотилось в груди, стучало в ребра с требованием выпустить его наружу и прекратить мучения. Желание поддаться требованию стало навязчивым.       Собака громко и радостно гавкнула и, развернувшись, побежала, махая хвостом.       Кирсанова бросилась следом за ней, не желая отпускать хоть слабый призрак своей давнешней потери. Но собака и не собиралась далеко убегать. В соседней комнате был актовый зал. Новогоднее выступление Маши в садике, последний год свободы, оставшийся перед первым классом. Маша читала стих в своем нарядном платье, которое сверкало из-за количества блёсток, вплетенных в саму ткань, и девочка была очень радостной... До тех пор, пока ее глаза не наткнулись на Марию. Судорожный вдох и девочка замерла, сбилась со строчки, боясь даже вдохнуть, потому что знала - вздохнет и начнется истерика.       Кирсанова стояла и смотрела. Она помнила и этот момент. Неужели то, что ее пугало большую часть жизнь - была она сама и сейчас она причиняет себе боль?       Маша опустила взгляд на собаку. Та тихонько заскулила, состроив умилительную мордочку. Хвост слабо махнул, а черный нос уткнулся под коленку.       - Это ведь ещё не всё, верно? Та снова тихо гавкнула, а девушка кивнула, глядя на свои покрытые кровью руки.       И потянулась череда дверей, комнат, даже парк где-то промелькнул. Все это время, которое они шли вместе двумя призрачными субъектами, Кирсанова думала, что это все нечестно и чем испытывать такую боль, лучше бы прекратить свое существование заранее.       Комната. Маша сидит за столом. Вероятно, здесь ей пятнадцать. Химия парит мозги, впереди поступление в другую школу, на биохимический профиль, а вместе с этим уже сейчас начинают просыпать признаки будущей депрессии, которая вскоре накроет с головой.       Зайдя в комнату, Мария запустила вместе с собой сквозняк. Шторы всколыхнулись, а собака рядом закрутилась волчком вокруг себя.       Маша оглянулась. Ещё длинные волосы взметнулись волной и опали на плечи. Очки в фиолетовой оправе сверкнули в электрическом свете настольной лампы:       - Кто здесь?..       Мария шагнула вперёд, подошла почти впритык к... Самой себе и прошептала:       - Убей себя.       Маша вздрогнула, глаза округлились, но сейчас, взрослой Кирсановой не было и дела до этих страхов. Она лишь продолжала шептать желание смерти, вводя его в голову.       Впрочем, старание было напрасным - девушка знала, чем все закончится: тогда она пришла в себя, стоя на окне, и осознав происходящее, снова произошла истерика.       Мария лишь прокусила губы от горечи, смотря на молодую девушку, как та трясется в рыданиях. Значит, она может лишь наблюдать без активного вмешательства.       Шаг дальше.       Собака посмотрела слишком грустно, заскулила и показалось, что из ее глаз побежали слезы. Кирсанова поняла все без слов, а потому отвернулась. За ее спиной был слышен предсмертный скулеж умирающего родного существа. Такой длительный, невыносимый, разрывающий душу на части!       Но вскоре стих и он.       Собака ткнулась моськой в руку, а девушка ласково поцеловала носик, погладила по холке и попыталась улыбнуться. Вышло паршиво:       - Я люблю тебя, моя прелесть. Больно отпускать тебя, но пора. Иди.       Громкое "Гав" и пёс пошел прочь, чтобы потом раствориться в стене.       Дальше Мария шла уже одна.       На самом последнем воспоминании, где она сидит, привязанная к стулу и полуживая, а Озерецкий склонился к ней, девушка поняла, что дальше ничего нет. Это был конец ее пути.       - Что же ты со мной сотворил, урод?.. - прошептала Кирсанова, глядя на мучения жертвы и ужасаясь своему виду. - Зачем?       Она оказалась не в то время и не в том месте, стала пешкой в руках богов, для которых она была картой, которую они столь удачно разыграли. Ее убили по чьей-то прихоти, просто потому что так захотелось.       Девушка стёрла злые слезы. Позади открылась дверь. Вошла женщина. Она была красива и в белом, что было неестественно в этом сером царстве боли. Кардиган на ней был украшен разрезами по бокам для свободности шага, а босоножки постукивали маленькими каблучками.       - Девочка моя. - Смерть протянула руки и Маша двинулась в ее объятия. Прижалась щекой к груди, почувствовала, как теплые руки гладят по спутанным и измазанным в крови волосам. - Ты настрадалась за свою короткую жизнь. Разреши мне подарить тебе покой.       Прекрасная дева со светлыми волосами склонилась к ее лицу, неоднозначно намекая на поцелуй. Словосочетание "Поцелуй Смерти" приобрело прямой смысл. И Маша потянулась к ней, желая прервать этот порочный круг страданий...       Вспышка боли. Первая. Она прожгла все тело, словно отблеск огня, заставила застонать.       Смерть отстранилась. Ее голубые, ясные глаза смотрели непонимающе, с некоторым недоверием.       Вторая вспышка. Мария ощутила дрожь, прошедшую по конечностям, и как сжались внутренности. Вероятно, это было похоже на удар током, по-крайней мере, ассоциация казалась верной.       Третья вспышка. Кирсанова падает. Боль обжигает, лишает разума, но сил на сопротивление нет.       - Нет, это невозможно! - крик Смерти оглушает, а по стенам здания от него идут трещины. - Ты не посмеешь ее отобрать у меня! Она моя по праву!       Ее облик изменился. От красивой голубоглазой блондинки не осталось и следа - волосы стали черными, как и глаза, в которых не было белков и клубилась тьма. Кожа посерела, а наряд стал траурно-черным.       От ее крика эта реальность разлетелась, давая девушка увидеть то, что творилось на самом деле, прежде чем ее швырнуло в свое же тело.       Маяковский и Озерецкий сошлись в ближнем бою. Они не щадили друг друга - слышалось рычание, брызгали капли крови, как яркая акварель. Это была битва, потому что казалось, что самое настоящее противостояние происходит вовсе не здесь, не в этом месте и не в это время.       Из-за пришедшей в мир живых Маши, Володю накрыла волна ее эмоций и пропущенный удар едва не стоил ему жизни. Ну, или ее подобия.       Маша смотрела вперёд, на сражающих и чувствовала, что помрёт второй раз и более мучительно. Тело горело и чесалось, перед глазами рябило, изо рта с десен капала кровь, а горло издавало какое-то звериное рычание.       Яд подчинял себе организм. В его распоряжении было малое количество крови, но этого хватило, чтобы запустить трансформацию. Клыки прорезали себе ход через мягкую плоть десен, на коже постепенно затягивались старые раны, а глаза были ярко-красными. И хоть они такими пробудут сравнительно недолго - пока не закончится обращение, - но смотрелось все равно жутко.       Сила забурлила, потекла по венам и артериям, рот привыкал к клыкам, а когда красные глаза посмотрели вперёд, то зло сузились.       Владимир проигрывал. Иван был за его спиной, взяв в смертельный захват, готовый оторвать голову футуристу и этим завершить давнешний спор. Однако, этот напыщенный мудак не учел трех вещей: Маша была обращена, находилась за его спиной и чертовски разозлена тем, что кто-то покусился на ее вампира.       Веревки, связывающие руки и ноги, были бы преградой для человека, но не для сверхъестественного существа. Разорвать их было делом нескольких секунд. Тело, не привыкшее к новому балансу, но готовое вступить в схватку, бросилось вперед. Озерецкий выпустил Маяковского из захвата, пытаясь сбросить с себя неожиданно появившегося третьего героя повествования, но не вышло - девушка вцепилась в него, а после потянула на себя. Пальцы с длинными ногтями разорвали кожу, прошлись по артериям, сосудам и с лёгкостью сломали позвонки. Мертвое тело рухнуло на пол, а Маша стояла на двух ногах, покачиваясь, словно змея в трансе. Голова критика покоилась в ее руках, словно спелое яблоко.       - Любовь моя... - прошептал Вова. В голосе сплетались ужас и восхищение.       Красные глаза посмотрели на мужчину. Губы изогнулись в улыбке, чтобы пропеть:       - Как забавно, ты доволен.       Я живая пред тобою.