По цене лома

— Ты пьян. — Нет еще. Но я стараюсь. Ромен Гари. «Свет женщины» — И потом, если ты помнишь, я никогда не нравился твоей маме! Да, с этим не поспоришь. Здесь приходилось соглашаться и печально качать головой, — что поделать, не нравился, еще как не нравился… За окном занимался зимний закат. Закат, как и все, что относилось к моему Льву, тоже был прекрасен. Такая зимняя осень, если можно было так выразиться. То есть, мне, как писателю, только что издавшему свой первый роман, и наслаждающемуся его грандиозным успехом, можно было все. Деревья за окном были сплошь желтые и красные, а сверху присыпаны снегом, который даже на вид был хрустящим, словно накрахмаленная парадная скатерть. Маман у меня любила так шикануть перед гостями, выставив на парадную скатерть еще и фамильный сервиз во главе с фарфоровой супницей в пасторальных пейзажах. Так было и в тот вечер, когда Лев, тогда еще Лев Александрович для всех и на «вы», пришел в гости, на семейный званый ужин. Что тогда знали о Льве мои родители? Ничего особенного. Лев Александрович был преподавателем в моем университете. Профессор, большая умница, он читал лекции и за границей, а у нас считался непревзойденным переводчиком-японистом, и по совместительству, вел факультатив для начинающих писателей. Или для тех, кто ими себя мнил. Теперь самое время задать вопрос, а что знали тогда мои родители обо мне? Я был прилежный мальчик и хороший сын. Из тех, про кого обычно говорят: «А вот сын Веры Павловны!..» Раньше я не придавал этому никакого значения. Скорее всего, из-за того, что не привык делиться с родителями чем-то важным и значимым. Это важное и значимое было только для меня, а мама с папой довольствовались обычным: аппетит у ребенка отменный, сон отличный, учеба и дополнительные занятия по плану, чего еще желать родителям? Только гордиться сыном, что, в общем-то, им с успехом удавалось. Да и внешне я был отрадой родительских взоров — высокий, не худой и не полный, симпатичный вполне, честно, даже сам себе нравился, такой чисто интеллигентный юноша, темноглазый шатен с модной стрижкой и соответствующим прикидом — студент престижного вуза, сразу видно. А дополнительные занятия тоже были приятным бонусом к моему положительному со всех сторон имиджу. Точнее, я посещал только один-единственный факультатив, факультатив для начинающих писателей, который и вел Лев Александрович. Я горел литературой, а позже, как выяснилось, загорелся и самим преподавателем. Моим Львом. — Твоя мама сразу почувствовала, что я не доведу до добра ее любимого единственного сына. Тоже верно. У всех мам, вероятно, есть такая встроенная опция: моментально распознавать опасность, грозящую их чадам. Потому что тогда Лев Александрович, придя к нам на семейный ужин, причем, по маминому личному приглашению, принес с собой тревогу и непокой в мамину голову. И ее чутье тогда не обмануло. — Так стало быть, — спросила тогда мама. — Вы действительно считаете, что Кеша может стать известным писателем? — Он очень талантлив, — честно ответил ты. — Если Иннокентий не забросит писать, то его несомненно, ждет слава и известность. Мама улыбнулась папе через стол. — Вот видишь, — обращено было к папе, но и одновременно, ко Льву. — Я всегда верила в то, что наш мальчик совершенно уникальный и неповторимый! В это время уникальный и неповторимый мальчик гладил под столом колено своего профессора и краснел мочками своих аккуратных ушек, чем приводил профессора в полную прострацию и неспособность вовремя реагировать на мамины реплики. Это нас и подвело. Потеряли контроль, за что и поплатились. — Ну, правильно, — поддакнул ты. — Нечего было так расслабляться среди твоих родителей. Сразу было видно, они люди старой закалки, им сложно так быстро принять то, что… Принять то, что мы любим друг друга. Наверное, в тот момент Лев Александрович и стал просто моим Львом. Или чуть раньше, во время одного из занятий факультатива, когда мой любимый преподаватель попросил написать коротенькую заметку, которая могла бы шокировать читателей, или слушателей? Я написал. Потом поднялся со своего места и зачитал вслух. «Да, сегодня трудно кого-то шокировать тем, что ты не такой как все. Что ты любишь все то, что и остальные, например, прогулки под луной, букеты тюльпанов и нарциссов, шоколадки и пиццу под сериал, тесно прижавшись друг к другу, гонку по пустому шоссе вслед за заходящим солнцем. И мы, вместе, двое мужчин, любящих друг друга. Не могущих и минуты прожить порознь. Не такие, как все, но от этого только делающихся сильнее. А любовь их — прочнее. Любовь их — на века.» Честно говоря, я слегка преувеличил тогда. Да, между нами двумя уже не было недомолвок на тот момент, но вот так, прямо на аудиторию, не скрываясь, я выдал все, про свои чувства. Завуалировано, но не менее честно от этого. И все присутствующие прониклись моим искренним порывом. Вот так, запросто. Разумеется, я все это написал без привязки к своему, так сказать, предмету воздыханий, но предмет понял все правильно, на свой счет, и слегка смутился. На минутку. — Что же, — произнес ты непоколебимо-спокойным тоном. — Шокировать, это вряд ли, заинтересовать — возможно. Вы непременно должны развиваться, Иннокентий. — А что мне нужно для этого делать? — едва не подмигнув, спросил я профессора. Но того на мякине провести было невозможно. — Писать, Иннокентий. Как можно чаще. Лишь тогда вы достигнете определенного навыка и несомненно, повысите свои возможности. Я и повысил. То есть, мы вдвоем и повысили все мыслимые и немыслимые возможности. Только вот мама была точно шокирована. Не моим талантливым пером, а совсем другим, но не менее, талантливым местом. — Но ты же знаешь, что люблю я тебя всего вместе, целиком и без остатка! Я и не сомневался в этом. Просто не было повода. Мама устроила тогда мне форменный допрос, разве что в лицо не светила настольной лампой. — Отец, ты только послушай, ты посмотри, кого мы воспитали! — Мама, успокойся, что за паника? — Паника? Да я просто разбита, уничтожена! Как ты мог, ну как ты только мог??? Мне не хотелось оставаться в доме родителей. Конечно, позже, они бы успокоились, смирились, приняли как должное. Но постоянно встречать в их глазах сочувствие, мамино «что же, я должна нести этот крест, я заслужила это», эти немые упреки, даже сочувствие, как тяжелобольному, нет, я не собирался вешать это все на моих родителей. Может быть, они и не были идеальными, но они были неплохими людьми и заслуживали гораздо лучшего — спокойной жизни, устроенной старости и сытого существования. Без проблем. — Правильно тогда ты переехал ко мне. Сразу и вдохновение нашлось! Опять не поспоришь. У Льва была во владении прекрасная дача: коттеджный поселок, охрана, на расстоянии от города, но и не далеко, все условия для амбициозного молодого писателя. Мой первый и пока единственный роман вышел точно перед Новым Годом и вызвал натуральный шквал похвалы со стороны читателей, критиков и окололитературного народа. — Я всегда говорил, что ты талантлив! — это был первый тост под бой курантов под мигающими огоньками гирлянд. Снежок запорашивал дорожки, забытый телевизор обиженно мигнул и отключился по таймеру, одинокий фонарь над крыльцом раскачивался под порывами новогоднего ветра, а мы любили друг друга. Так любили, что точно знали, что ничто никто никогда не сможет нас разлучить. — Я всегда буду любить тебя, Лев. Я произнес это, глядя в сегодняшний осенне-зимний закат, произнес я. И будто услышал откуда-то сверху, со стремительно темнеющего неба. — Я всегда буду любить и охранять тебя, Кеш. И смутный силуэт мужчины в мохнатой шапке, в теплом зимнем пальто, тихонько растворялся, будто терялся среди разноцветных деревьев дачного участка. — Люби меня… — Люби меня!