Послушайте!

×××

      — В последнее время ты рассеянный, — из бесполезных мыслей ни о чём Колю вырвал глухой, неизменно заложенный голос Серафима. — Прости, если лезу не в своё дело, — Фима спешит извиниться, потому что взгляд Ивушкина тяжелеет.       — Да брось, я как всегда, — Коля немного растерянно улыбается. Всё как обычно.       — Да, да… конечно, — Ионов торопится спрятать взгляд в альбоме, но Коля догадывается, что друг не закончил. И оказывается прав. — Точно? — аккуратно поднимает настороженный взгляд, а Ивушкин вздыхает тяжело и треплет свои отросшие волосы.       — В порядке, просто знаешь… — замолкает и пытается подобрать слова. — Мысли всякие в башку лезут. Об одном человеке, — признается он, а перед глазами всплывает смазанный образ немца, который дрожащими пальцами упрямо пытался поджечь спичку.       — А этот человек думает о тебе? — с искренним участием интересуется Серафим. Ему всё равно, что это за человек, он не лезет своим носом в чужие дела, но тут же кидается на помощь, хочет поддержать не смотря ни на что и толком не зная ситуации. Коля разводит руками.       — Да фиг его знает. Нет, наверное, — Серафим сжимает тонкими пальцами остро заточенный карандаш, будто решаясь, собирается с мыслями.       — Если тебя это действительно волнует, то почему бы… Почему бы не сказать этому человеку, что ты про него думаешь? — Ивушкин иногда забывал, что Ионов ещё совсем ребёнок, и после таких очаровательных в своей наивности слов он не смог сдержать улыбку.       — С чего ты взял, что ему это будет интересно?       Как только Серафим хотел что-то ответить, в комнату с бутылкой пива в одной руке и с упаковкой сока в другой шумно залетел Волчок.       — Ой, простите, что помешал, дамы, — Коля протянул в его сторону руку со средним выставленным красноречиво пальцем, Серафим смешливо фыркнул, но с благодарностью принял упаковку сока, предназначенную аккурат для него. — Вы чего расселись в четырёх стенах? Пошлите на крышу, там небо красивое, — Демьян поманил за собой друзей и Серафим поскакал вперёд всех. Если речь шла о красивых видах, то этот обычно спокойный ребёнок в полной мере пользовался своими длинными ногами. — Давай, Колян, резче, я его к краю опасаюсь одного подпускать.       — А он тебя, — парировал Ивушкин, с несерьёзным злорадством наблюдая, как на светлой коже Волчка замечательно отчётливо и стыдливо расползается румянец. Коля не удерживается и заливисто ржёт, и под тихое недовольное: «Да ну тебя», вываливается из комнаты вслед за Серафимом.       Живя в обычной девятиэтажке плюсы найти, было тяжело, но компания друзей с этим справилась на ура. Незаконно пробираясь на крышу можно было любоваться закатами и рассветами накрывающими Москву ежедневно.       Особенно красиво было летом, а в частности в августе и начале сентября, когда начинались звездопады. Всем вместе тут собираться выходило нечасто, но зато, каждая такая встреча была особенной и запоминающейся. Ближе к ночи становилось прохладно даже летом, но обычно Коля не задерживался на крыше долго, полюбовался и хватит. Красивого по чуть-чуть.       Подойдя ближе к краю, Ивушкин всмотрелся вниз, а потом перестал прислушиваться к тихим разговорам и перешучиваниям друзей, мысли снова вернулись к странному немцу, только смотрел теперь Коля до рези в глазах и шее в небо.       После того раза Анин энтузиазм поутих, она уже не считала такой уж хорошей идеей навязываться в компанию незнакомого человека от которого разило одиночеством и чем-то больным и тёмным, но вот Коля не мог отделаться от мысли, что тому, наверняка, одиноко. У него были такие красивые и дикие глаза. Не как у зверя, а как у моря: смертоносные и опасные в непогоду, и, вероятно, тихие, умиротворённые в штиль. Необузданная стихия. Невозможно было отрицать, что мужчина притянул и завладел мыслями Ивушкина полностью. Он действительно стал рассеянным и невнимательным в последние дни.       На небе догорал закат и на стыке, где небесное полотно из оранжевого плавно перетекало в синий, Коля остановил задумчивый взгляд. Ему далеко за двадцать. Он, как и хотел, выучился на инженера, нашёл хорошую работу и замечательных друзей, но каждый раз, приходя в пустую квартиру, становилось до безысходного одиноко.       Наверное, Ягер тоже совершенно один в своём безликом жилище.

×××

      Мебели в квартире Клауса было не сказать, чтобы много, а теперь её количество на днях значительно сократилось. Зеркало висело уродливым напоминанием о минутной слабости, а сейчас, в довесок к нему, на кухне валялись обломки стула, на котором в свой единственный визит сидел русский.       Ягер изводился от безделья и злости. Агрессия била из него ключом, как кровь из рассечённой артерии и он в ней захлебывался, не зная куда девать и как отплёвываться. Ночами Клаус просыпался от ужаса, и сколько бы не старался, контролировать это не мог. До трёх утра, для себя он решил, что это всё-таки утро, Ягер обязательно, стабильно подрывался от кошмара, а до четырёх успевал принять душ. Час до пяти он педантично драил квартиру почти до стерильного состояния, ну а в пять уже становилось совершенно светло, и можно было… Не делать ничего.       Обеспокоенный пуще прежнего Тилике, ненавязчиво намекал, что можно было бы и в родную Германию вернуться, а не чахнуть в одиночестве в далёкой России. Клаус пока не готов был к новому перелёту, да и в целом к возвращению на родину. Не был. Готов…       Слышится настойчивый стук в дверь и Клаус по привычке тянется к поясу свободных штанов, спешит отдёрнуть руку, потому что никакого пистолета там нет и быть не должно.       Этот стук кажется чуждым в гробовой тишине комнат, и Клаус очень не хочет подниматься и открывать, потому что тело тяжёлое от хронической уже усталости, ноги ватные, а в глазах чёрные мушки устроили беготню. Кому он мог понадобиться, чёрт возьми? Неужели он не может остаться один даже в чужой стране?!       Ягер вздыхает тяжело и хрипяще, скалится не по-доброму, но с места упрямо поднимается и всё-таки через силу идёт открывать.       Русского он узнаёт сразу, даже в тёмном подъезде с выкрученной лампочкой, даже через глазок. Запоминающиеся черты у него. Линия челюсти… Да и овал лица такие, что ни с кем не спутать. Вид Николая радует глаз, но Клаус всё ещё не уверен, что хотел бы видеть гостей, тем более таких поздних. Немец раздумывает ещё с десяток секунд, и, когда Ивушкин (вот неугомонный!) уже снова заносит руку, чтобы продолжить тарабанить по двери, Ягер, наконец, открывает.       Коля выглядит немного удивлённо от того, что дверь перед его носом настолько резко распахивается, но стоит немцу прищуриться, как на лице его тут же расцветает плутоватая улыбка. Коля уже открывает рот, чтобы начать заливаться соловьём, но выдаёт только многозначительное, и мучительно неловкое:       — Э-э-э, — Ивушкин, гений такой, придти-то пришёл, но вот что сказать, не придумал, и Клаус ему в этом начинании нисколько помогать не торопится, наслаждается представшим зрелищем.       Коля тем временем чешет затылок и, кажется, подбирает слова. Клаус не спешит пропускать вечернего гостя внутрь. Если бы он хотел, то страдания русского мог бы и прекратить, но он слишком увлёкся, разглядывая Ивушкина перед собой. Они были почти одного роста, Коля только в плечах чуть пошире и покрепче. Пышет здоровьем и теплом, как печка.       — Гутен морган, — Ягер не понимает, как так вышло, но он фыркает, едва сдержав смешок.       — Добрый вечер, Николай, — Клаус никогда не понимал, почему многие говорили ему, что он жестокий. Понимание приходит сейчас. Коля задумчиво прикусывает губу, и с тихим «ох бля» лезет в карман, это выглядит почти до неприличия смешно.       — Минуточку, — русский выставляет указательный палец, призывая подождать. — Щас, — он увлечённо тыкает в экран и через несколько мгновений, довольно улыбнувшись, делает громче. — Извини, Клаус, без Ани только так, — искренне повинился Коля, а Ягер усмехнулся и решил послушать ломаный переводчиком немецкий. Будто это может быть хуже, чем почти напуганная его видом девчонка, старающаяся не смотреть так откровенно, что лучше бы в упор пялилась. Честнее бы было. — Я тут мимо проходил и подумал о тебе, — механический голос замолкает, и Коля, довольный найденным выходом из положения, даром только не светится.       Ягер никогда не отличался гостеприимством, но стоять через порог с открытой настежь дверью идея, как не посмотри, сомнительная, поэтому он жмёт плечами и чуть отходит в сторону, пропуская визитёра.       Ивушкин торопливо разувается, наступив на пятки собственных кроссовок, и протягивает немцу бутылку водки, которую Клаус не сразу заметил из-за того, что та лежала в пакете. Ягер без особого энтузиазма принимает алкоголь, но Колю не смущает кислая физиономия немца. В спокойном молчании они проходят на кухню с развороченным стулом, Ивушкин присвистывает, но в переводчик не лезет и Клаус ему благодарен.       В этот раз немец берёт себя в руки и на собственной кухне роется без посторонней помощи, даже стопки находит и споласкивает. Не из кружек же водку пить, в самом деле?       Они почти не говорят, а учитывая, что Коля считает, что Ягер его не понимает то, иногда бурчит на русском, как и в первый свой визит, отпуская забавные комментарии и просто мысля в слух. Из закуски в холодильнике находится старая банка солёных огурцов непонятного срока годности, но русского более чем устраивает, за неимением альтернативы.       Всё это странно.       Едва знакомый человек заваливается к нему в дом поздним вечером с бутылкой водки. Они почти не говорят, но поразительно понимающе садятся на оставшиеся стулья и у Клауса такое чувство, будто он слез с пороховой бочки. Пока Ивушкин расправляется с крышкой на банке огурцов, то оценивающе поглядывает на окно. Закат, конечно, давно прошёл, но звёзд никто же не отменял, верно?       — Эй, Николаус, — банка оказалась закручена на совесть, поэтому поддавалась с трудом, Ягер предложил свою помощь, но упрямый русский её не принял и продолжил пыхтеть над склянкой с таким усердием, что это грозило ему мозолями.       Клауса это удивило, потому что было очевидно, что своими усилиями он не откроет, ну или провозится долго. Никто из прошлой жизни ничего подобного делать бы точно не стал, зачем заморачиваться? Казалось бы, это обыкновенный быт свойственный всем людям, но Ивушкин так вцепился в эту банку, будто она была самым драгоценным, что у него есть.       — Дай телефон, Христа ради, — Коля активно замотал головой в сторону телефона в надежде, что Ягер догадается о смысле сказанного посредством его активной жестикуляции и междометий. — А то мы, как немой с глухим, — Клаус, сполоснув ладони, вытер руки о штаны и выполнил просьбу. — Вот спасибо… Как бишь его?.. А данке! — он снова улыбнулся и утёр взмокший лоб.       Странным ещё было и то, что Ивушкин не пытался казаться лучше, чем он есть на самом деле. Если у него что-то чесалось, он чесался. Хотел состроить странную рожу — строил, и на Ягера впечатление со всех сторон положительное произвести не стремился. Такая простота привлекала, потому что среди искусственных декораций некогда реального мира Коля казался живым и настоящим.       — Ты не мог бы придвинуть стулья к окну? — тишину прервал механический голос, и Клаус отвлёкся от размышлений, вопросительно уставился на Ивушкина, но тот уже снова печатал, зажав банку подмышкой. — Небо красивое и звёзд много, — если бы Коле пришлось произносить это самостоятельно, то он бы чувствовал себя неловко, но говорил переводчик, поэтому ему оставалось только улыбаться на скупую мимику Ягера. Улыбаться и дальше печать всякий меланхоличный бред.       — Это абсурд, — неверяще сказал Клаус себе под нос и выполнил просьбу. Он никогда раньше не придавал значение чему-то столь бесполезному, как небо.       Никогда не замирал, с трепетом вглядываясь в темнеющее полотно с алмазной крошкой звёзд, и уж точно никогда раньше не пил в компании с русскими, да ещё и водку.       Внезапно раздался громкий и странный звук. Чтобы не отпрыгнуть, Ягеру пришлось приложить все свои усилия, но он всё равно крупно дёрнулся и вцепился в край стола, потому что ноги ослабли.       — А ты, небось, думал, что не открою! — русский радостно и победно восклицает что-то ещё, но Клаус кривится от звона в ушах и жуткой слабости. — Клаус? — Коля, смекнув, что что-то не так, достаточно быстро, оказывается рядом, придерживает под локоть, и не отходит даже тогда, когда Ягер дёргается, пытается уйти от прикосновения. Коля ничего не спрашивает, просто помогает присесть.       Напиваться никто из них не собирался, но примерно через час бутылка практически пуста, а Коля едва не улёгся на Клауса. Они мертвецки пьяны, и если Ивушкин стал смешливым и распускал руки до всего до чего только мог дотянуться, то Ягер потерял контроль, искренне наслаждаясь пустотой в голове. Все переживания отошли на второй план, а на задворках сознания проскальзывает шальная мысль, что так и алкоголиком стать недолго.       — Послушайте! — громогласно заявляет Коля и на пьяную голову Клаус не сразу может понять значение этого слова. — Ведь, если звёзды зажигают — значит это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были?       — Не думал я, что ты напьёшься до такой степени, что Маяковского мне цитировать начнёшь, — за окном, которое они развесили, безумно красивое небо. Клаус каждый день его видел, но сейчас, словно смотрит впервые и никак не может поверить в увиденное. Как можно столько лет жить на земле и не задумываться, что над головой, только если посмотреть вверх, такая красота.       — Это ещё что, — ответил Коля на заворожённый взгляд немца, который казался совсем прозрачным и чистым при таком освещении. — Вот если в деревне на небо смотреть, то… — Коля замолчал и просто мягко улыбнулся, привалившись плечом к немцу, уверенный, что Ягер не понял ни слова.       Когда время переваливает за час ночи, Клаус понимает, что если он хотел выгнать русского то, стоило это делать, как минимум часа два назад, когда тот не клевал носом и относительно прямо стоял на ногах.       Насколько он знает, метро уже закрылось, а на такси отправлять его в таком состоянии слишком небезопасно. Ситуация, как ни крути, а безвыходная. Переезжая в спешке в Россию, он не рассчитывал, что будет с кем-то общаться, а уж тем более доводить знакомство до ночёвки.       — Никогда не говори никогда, — хмыкает немец, прикидывая, как дотащить тушу русского до кровати.       Ягер ненавидел делить с кем-то спальное место, поэтому в повседневной жизни он либо прогонял своих редких пассий в гостевую комнату, чтобы утром выпроводить окончательно, либо уходил сам. Время, когда он был в горячих точках, упоминать не приходится, там была необходимость, где хочешь, не хочешь, а надо.       Клаус имел полное право оставить Ивушкина на кухне или даже на полу, но он был благодарен этому человеку. Признаваться не хотелось, но одиночество начинало ощущаться не благословением, а проклятием.       Кое-как, растолкав Николая и переборов нежелание волочить такую тушу, которая мало чем сможет помочь в своей транспортировке, Клаус помог ему подняться и обнял за пояс, потому что русский, для всех стереотипов про свою страну поголовно хлещущую водку, был неприлично пьян всего лишь с одной неполной бутылки. Сам Ягер выпил меньше, поэтому и не утратил способности стоять на ногах, хотя комната всё же немного шевелилась, а не должна была.       Путь до спальни превращается в полосу препятствий, потому что пьяный Ивушкин не только смеется, если ему палец показать, так ещё и лезет целоваться, чем очень мешает идти. Клаус пытается увернуться от любвеобильного русского, но это оказывается очень проблематично, и немец всё-таки получает пару торопливых и мягких поцелуев в щёку со шрамами и переносицу.       Когда Коля предпринимает ещё одну попытку клюнуть Клауса, то впечатывается губами в бороду, которую тот так и не сбрил. Вместо того чтобы начать отплёвываться и понять, что у женщин такой бурной растительности на лице нет, к удивлению немца, Ивушкин пьяно хихикает, но не успокаивается и не отстаёт от него, а подносит руку к лицу и легонько гладит по щеке.       — Колючий, — хитро щурится и Ягеру отчего-то кажется, что он не только про бороду.       Русский после этого заявления руки не распускает и целоваться больше не лезет, видимо, уловил, что столько внимания сразу, немцу многовато.       Наконец-то сгрузив свою ношу на заправленную кровать, Ягер с ужасом понял, что с Коли нужно снять толстовку и штаны, сам он вряд ли справится или, не дай боже, запутается в штанинах или рукавах. Русский приземлился аккурат на спину и уже почти задремал. Проклиная Ивушкина на чём свет стоит, Клаус с тяжёлым вздохом потянулся к его ширинке. Коля, когда почувствовал чужие руки ниже пояса, нагло ухмыльнулся и приоткрыл светлые глаза, хотел он того или нет, но взгляд получился томным, а Ягер, почти не моргая, уставился в ответ. Он искренне надеялся, что этот эпизод с утра окажется забыт или списан на бред сумасшедшего, потому что отвыкшее от физического контакта тело отреагировало однозначно.       Если уж на то пошло, и быть откровенным до конца — стояло у Клауса через раз. Жуткое эмоциональное истощение и постоянные стрессы на организме сказывались самым неприятным образом, и ко всем прочим проблемам Ягер начинал чувствовать себя ущербным. Ни один партнёр не станет подобное терпеть, поэтому легче было про половую жизнь забыть вовсе, не причинять неудобства людям, да и самому лишний раз не страдать.       Клаус стянул с Коли ненужную вещь, не без труда, но избавился и от толстовки. Сюрпризом стало то, что под ней никакой футболки не было и, как бы комично не звучало, но Ивушкин остался в носках и трусах. Сил на то, чтобы самому идти в душ или переодеться не было, поэтому Клаус, выдернув простынь из-под русского прикрыл сначала его, а потом аккуратно отогнув краешек, улёгся сам. На узкой кровати было некомфортно. Расстояние между ними оставалось мизерное, поэтому физического контакта было не избежать.       Клаус поёрзал немного и в итоге улёгся лицом к Коле. Тот, видимо, уже уснул, потому что выражение лица русского стало безмятежным. Все мимические морщинки разгладились, а на тонких губах затаилась лёгкая улыбка. Всё ещё выше его сил было перевернуться на другой бок и оказаться спиной к Николаю. Ягер понимал, что ничего не случится, но пересилить себя не мог, лежал каменным изваянием, напряжённый и нервный.       Так Клаус и пролежал без сна почти до трёх утра. Только к этому времени он себя смог худо-бедно отпустить. В кои-то веки было тепло и не одиноко. Голова ощущалась тяжёлой, на глаза давило изнутри, а в затылок, словно свинца положили. Даже под опьянением Клаус не мог сразу уснуть. К двум часам он просто вырубился, не плавно погрузился в сон, а отключился не в силах больше ждать подвоха.       Для Коли так и осталось загадкой, от чего именно он проснулся: от выворачивающего наизнанку крика, от внезапного удара в солнечное сплетение или от того, что он упал с кровати.       Не до конца ещё протрезвев и смутно вспоминая подробности прошедшего вечера, Ивушкин, загребая всеми конечностями, поспешил отползти, чтобы не получить ещё. В комнате было темно и из этого можно было сделать вывод, что на дворе ночь и он явно не в своей квартире, потому что дома во сне его никто обычно не бил.       На то, чтобы придти в себя уходит не больше минуты. Коля вскакивает на ноги и, не обращая внимание на головокружение, торопливо подходит к кровати, потому что Клаус загнанно дышит и по звукам пытается видимо сесть. Ивушкин складывает в голове всё произошедшее, но вразумительный ответ всё равно не находит. У него одна догадка страшнее другой, а медлить времени нет.       Возможно, Ягер астматик и его скрутило внезапным приступом, и на пьяную голову он не понял, что произошло, испугался и пнул попавшегося под руку русского. В таком случае тому срочно нужно найти ингалятор, а в темноте это сделать практически невозможно из-за того, что Коля тут был всего единожды и запомнить за один раз, пусть и скудно обставленную комнату, не мог.       Метнувшись в сторону предположительно выхода, методом тыка он нащупал выключатель и лупанул по нему. Мгновенно загоревшаяся люстра осветила комнату желтоватым светом, что болезненно ударил по глазам. Ивушкин выдохнул и взял себя в руки, сейчас не время, чтобы бояться и медлить.       Клаус к тому моменту уже сидит на кровати, вцепившись побелевшими пальцами в простынь, с совершенно отсутствующим, диким взглядом. Он не хватается за горло в приступе удушья, но дышит сорвано и хрипяще.       — Клаус? — неуверенно зовёт, медленно, будто боясь спугнуть, подходит ближе и присаживается на корточки чуть поодаль немца. — Давай вместе? — на свой страх и риск кладёт ладони на острые ягеровские коленки, а не получив удара за распущенные руки становится немного уверенней, хоть и чувствует, как мышцы под пальцами каменеют. — Вдох, — русский показательно втягивает воздух, — выдох, — так же выдыхает и уверенно заглядывает в глаза льдинки.       Немец следует совету и в итоге, прикрыв глаза, дышит в унисон с Колей. Голова кружится и мысли плывут, он чувствует горячие руки на влажных от испарины плечах и позволяет себя уложить обратно на подушку, потому что никаких сил сопротивляться нет, а Ивушкин, если бы и хотел навредить, то давно бы это сделал.       Коля не становился свидетелем панических атак никогда, только слышал, что представляют из себя примерные признаки, и после услышанного, воочию убеждаться в их правдивости не хотел. Даже по рассказам было понятно — приятного мало. Сомнений в том, что Клаус пережил сейчас паническую атаку почти не оставалось. Коля хотел было уйти на кухню, чтобы принести Ягеру воды, но тот вцепился в его запястье мёртвой хваткой. Коля тяжело вздохнул, но руку не выдернул. Это было бы слишком грубо для такой очевидно доверенной ему уязвимости.       Всё ещё включённый свет бьёт с размаху по не протрезвевшему мозгу. Но это ничего, Коля может потерпеть, главное Клаус забывается на развороченной ими постели. Тревожной, пьяной дрёмой.       Интересно, у него часто так?       Ивушкин себя одёргивает. Чего тут может быть интересного, когда очевидно, что часто.       Хватка ослабевает, и чуть было не задремав, скрючившись у кровати, Коля ловко, насколько состояние позволяло, конечно же, поднялся, и от усердия закусив губу, выбрался. Вряд ли теперь он уснёт, да и неизвестно, сколько хрупкое забытьё Ягера продлится.       Вряд ли немец обрадуется, когда поймёт, что едва знакомый человек застал его в таком состоянии.       Не то чтобы Коля считал слабость чем-то постыдным и мужчине совершенно не нужным или, упаси бог, не свойственным, но зато Клаус выглядел, как человек, к которому, если проявить жалость, вполне в состоянии вырвать язык.       За водой сходить всё-таки нужно.       Русский невольно заглядывает в окно на кухне, которое они так и не завесили шторой. Уставший от дневной суеты город спит. Оживлённой, впрочем, как и всегда в Москве, выглядит только дорога, по которой туда-сюда снуют автомобили. На небе, как и несколькими часами ранее, мириады побледневших звёзд, и само полотно усыпанное ими уже ощутимо посветлело.       Как бы красиво выглядел приближающийся рассвет с крыши родной девятиэтажки.       Останься Коля сегодня дома то, возможно, он бы вышел полюбоваться, но предпочёл небу вечер, и так уж вышло, ночь, с немногословным немцем, которого видел до этого всего лишь один раз.