Послушайте!

×××

      Вот уж какой стереотип про могучую и необъятную Россию точно был правдивым, так это тот, что про жуткий холод.       По скромному мнению Николауса, привыкшего к щадящему климату родной Германии, Русской осенью не должно быть настолько холодно!       Это что же получается, если Ивушкин на полном серьёзе жаловался на поникший в последние годы и не такой, как был когда-то лютый холод, то какой же мороз стоял только к концу осени?! Клаус содрогнулся представляя, попутно кутаясь в плед.       Отопление ещё не дали и Ягер готов был проклинать самыми страшными проклятиями далёкую Россию, ну и, конечно же, ЖЭК. В голове так и крутились искренне негодующие слова Ивушкина о зимах, которые по его уверениям тут больше не холодные, а слякотные! Но если в конце сентября Ягер вынужден глотать горяченный чай, чтобы просто согреться, страшно представить, что будет зимой.       Клаус без сил садится на кровать, та жалобно скрипит вторя внутреннему состоянию владельца. Он обхватывает свои плечи и понимает, что к себе даже прикасаться мерзко. До того ладони холодные.       Со дня, когда Коля тут был в последний раз прошла практически неделя. Признаваться себе не хотелось, но Клаус, если честно, не прочь был бы его увидеть вновь. В то злополучное утро он ожидал от русского чего угодно: насмешек, вообще никого не застать в квартире по пробуждении… Это нормально, он бы понял такую реакцию, но никак не ожидал того, что произошло.

×××

      Второй раз Ягер подорвался к пяти. Не встал, а именно подорвался, едва не слетев на пол, потому что лежал на краю. Сейчас Коля оказался готов к подобному и среагировал быстро, тем более, что тратить время на включение света не пришлось, за окнами уже расцветало.       — Не-а, пол у тебя не мягкий. Ещё расшибёшья, — хрипло из-за долгого молчания, куда-то в висок сказал Ивушкин, вызывая знобливую дрожь. А потом крепко перехватил ягеровские запястья, прижимая к кровати, не сильно, но ощутимо, чтобы немец под ним не рыпался.       Клаусу однозначно нравилась привычка русского всё комментировать вслух, пусть он и думал, что остаётся не понят. Вместо такого уже привычного Ягеру недовольства, Коля выражал искреннюю… Встревоженность.       — Что ж ты бледный-то такой, как поганка, а Николаус? — от этого заявления Ягер и вовсе растерялся, потому что наигранно весёлый тон Ивушкина никак не вязался с переживанием, что читалось во взгляде.       Коля чуть погодя отпустил Клауса, когда убедился, что тот спокоен и пинаться не намерен. Он с пола поднял стакан и протянул его Клаусу, тот только сейчас понял, как сильно у него дрожат руки.       — Я бухать больше с тобой не буду, — доверительно сообщает русский, заглядывает в глаза, и не позволяет забрать стакан у себя из рук, немного отводит в сторону, когда Клаус упрямо тянется следом. Сам придерживает услужливо, протягивает к чужим губам и флегматично вскидывает брови, когда Ягер супится. — Ого, ты и так даже можешь? Милый такой, — Клаус от этих слов аж рот приоткрыл, чем Коля тут же и воспользовался. — Умница, так бы сразу, — видимо в русском проснулась доселе дремлющая забота, потому что он приобнял горячей мозолистой ладонью шею и пригладил чуть вьющиеся на затылке волосы. Как кота.       В Коле и в самом деле теплилась не проявленная ни к кому забота и затаённой до поры до времени нежность. Он жил в одиночестве, заботился только о друзьях, но этого было катастрофически недостаточно. Так и очерстветь недолго, а этого Николай себе уж точно не хотел. А тут Ягер так удачно подвернулся под руку. Так почему бы не подарить немного тепла и заботы угрюмому немцу?       — Зачем же тебе это надо, Николай? — Клаус, чувствуя себя таким же вымотанным, как и накануне, роняет отяжелевшую голову на подушку, смакуя тёплое касание, что эфемерно ещё ощущалось кожей. Поздно уже изображать из себя сильного и независимого военного, когда русский увидел его в таком жалком состоянии.       Как же мерзко.       — Без Ани совсем тяжко, — Ивушкин тяжело вздыхает и чешет затылок, почему-то с виноватым и неловким видом, но отступать — это не про него. — Давай-ка, Клаус, тебе умыться по-хорошему надо бы, а то ты уже с простынёй сливаться начал. Не дело это, — рассудив, что с переводчиком носиться нецелесообразно, Коля решил действовать наглядным путём и путём уговоров и убеждений. — Всё равно не уснёшь больше, не упрямься, Клаус, — немец усмехнулся, когда невольно подумал, что Коля уговаривает его, как ретивого норовистго жеребца.       Противиться не было смысла и сил. Ситуация и так до того абсурдная, что по-дурному смешно становилось.       Обхохочешься.       Ягер был в состоянии встать самостоятельно, уж с такой малостью он пока мог справиться без посторонней помощи, но Ивушкин так, похоже, не считал, но и не лез под руку без спросу. Всё-таки Ягер — взрослый мужчина, который и без помощи русского как-то всё это время справлялся.       Уже у выхода из комнаты, немного пошатываясь, но всё же почти уверенно держась на ногах, Клаус остановился и, немного помедлив, оглянулся через плечо.       — Спасибо, — одно из немногих немецких слов, которое Коля знал и без всякого переводчика. Ягер поспешил скрыться в ванной не дожидаясь ответа, а вопросов всё равно бы не последовало.       Только вот от серьёзного взгляда светлых глаз хотелось позорно сбежать поскорее, чтобы не стоять и не чувствовать себя таким беззащитным под их прицелом.       — Ты уж извиняй, но я снова хозяюшка. Пришлось порыться у тебя в холодильнике и отвоевать эти яйца у полуживой мыши. Кажется, она собралась повеситься, — у Клауса ясны очи распахиваются от шока, потому что после выхода из ванной его ждёт приятный сюрприз на собственной кухне.       Ивушкин, как будто так и надо, стоит у плиты, к нему спиной, и старательно не отвлекаясь на внешний мир, жарит яйца. Ему только фартука не хватает, о чём немец услужливо и уведомляет русского, в глубине души радуясь, что Коля, ни слова не разобрал. В отличие от него. От этого знания на искорёженном лице появляется хищная ухмылка, которую Коля расценивает по-своему.       — Да я бы сам себя трахнул, — ухмыляется он и подмигивает.       А Ягеру стоит напрячь мозг, чтобы вспомнить значение последнего слова, ну а потом ему понадобился весь хвалёный самоконтроль, чтобы не засмеяться и сохранить нейтрально-непонимающее — вежливо-отрешённое, выражение на лице.       Завтракают в тишине и обоих это не напрягает. Тишина комфортная и не гнетущая. Коля напоследок заваривает чай, а потом, через переводчик, просит проводить, уже без переводчика добавляет, что на неделе заглянёт в гости. Клаус против воли собирается ждать.

×××

      И вот проходит неделя, а русского нет. Клаус ненавидит себе врать, это дело совсем не благородное (да что уж врать… Подлое это дело!), поэтому себе, скрепя остатками гордости, приходится признаться уже всерьёз — снова увидеть Колю он бы не просто не отказался, он бы хотел его увидеть. В самом деле хотел.       Ломать дома ему больше нечего, стулья ещё понадобятся, зеркало было только одно одинёшенько…       Как он мог упустить из вида стеклянную дверь!..       Когда очередная вспышка ярости и бессильного страха накрывает с головой, чёртова дверь вырастает на пути ненужной преградой, как красная тряпка для быка во время корриды. Осколки осыпают его градом, и немец снова калечится. Но по началу боли Клаус не чувствует.       Только через несколько минут, обнаружив себя сидящим у стены в луже собственной крови и стекла, ощущения накатывают отрезвляющей лавиной и приводят в себя сполна. Клаус шипит совсем по-змеиному и, отряхнув руки, подымается на ноги, шатко направляется в ванную, чтобы ледяной водой промыть новые ранки на ещё не заживших старых. Он не мазохист… Просто, пока ты ранишься и чувствуешь боль от заживления — ты жив.

×××

      Серафим преисполненный игривого настроения, набирается смелости и клюёт Демьяна в щёку. Может быть Ивушкин сошёл с ума, но со стороны это смотрится мило, даже Савельич оценил, улыбаясь в усы.       — Божа, чаго любовь с людями творыц, — Степан добродушно качает головой, а Коля фыркает весело.       За Серафимом и Волчком наблюдать порой было очень интересно. Демьян был заметно ниже Фимки, но при этом ведущим в паре был всё равно он. А вот Ионов отличался покладистым и не склочным характером. Смотрел смиренно и ласково, как котёнок. Волчок же свою фамилию оправдывал, был по-собачьи преданным и озорным, острым на язык и совершенно без комплексов.       Видимо, таких хороших мальчиков как Серафим, тянет к хулиганам на подобии Демьяна. Даже забавно, что стереотип про девчонок, которым нравятся плохиши и не стереотип, считай что. Только вот мальчишкам тоже нравятся плохиши. Факт.       Ивушкин за эту неделю устал невыносимо. В черепушке маячила заманчивая идея надраться на выходных до зелёных чертей, но он тут же отбросил её куда подальше, потому что внезапно вспомнился отец, у которого так же всё начиналось. Сначала по выходным, а потом уже и на неделе, потому что всё время для него стало одним сплошным выходным. Вот и получилось, что бухать тот стал не просыхая, а выходные уже нужны были от алкоголя.       Ивушкин косится на друзей, замечает, как Демьян меняется в разговоре с Серафимом, как удерживается от грубых слов, на которые обычно не скупился, как взгляд смягчается.       И ведь действительно…       Чего любовь с людями творит?       Анна уж и думать про немца забыла. И когда узнала, что Коля зачем-то к нему ходил, то искренне удивилась.       — Зачем это тебе? — Ивушкин отпивает чай из кружки, неловко жмёт плечами и совершенно не знает, что переводчице на это отвечать.       — Хочется, — ничего умнее он не придумал, да и в принципе это правда. Что тут ещё добавить?       — Вы же не понимаете, друг друга… Ну, то есть, только если ты немецкий внезапно не выучил. Или он русский, — Коля весело фыркнул и ткнул пальцем в телефон.       — Всё куда прозаичнее, чем ты могла себе представить, дорогая моя Аня, — Ивушкин усаживается рядом с ней на диван, откидывается на спинку. — В наше время можно не только переводчиков нанимать, но и общаться благодаря новым технологиям! О как, слыхала! Сама ведь говорила, такое время, — Коля, живёт плечами, задирает нос к верху, оттопыривает палец и тычет с важным видом им в потолок. Припоминает слова подруги и та мягко смеётся, совсем не задетая.       — А я ничего против машинного перевода и не имею, — Аня дёрнула плечиками, — просто в первый раз я тебя к нему вытащила чуть ли не под страхом смертной казни, а тут оказывается, что ты этого… — она замялась на мгновение и щёлкнула пальцами, в попытке припомнить.       — Клауса, — милостиво помог Коля и Аня просияла, всплеснув руками.       — Точно, Клауса! Ты этого Клауса по собственному желанию навещаешь, причём без знания языка!       — А что в этом такого? — искренне не понял Ивушкин. — Тогда мы ещё не были знакомы, а теперь… Это не проблема!.. — не задумываясь, он делает большой глоток и едва не выплёвывает жидкость обратно. Господи, как Клаус это пил и почти не морщился?!       — А теперь мир, дружба, жвачка? — Аня удивлённо смотрит, как Коля, выпучив глаза, сидит с надутыми щеками. Ивушкина от кипятка аж потом прошибло.       — А теперь я буду пытаться наладить контакт, — Коля с трудом проглатывает злосчастный чай и мысленно обещает себе рассказать об этом инциденте немцу, тот ни слова не поймёт, но зато внимательно послушает.       — И тебе оно надо? — интересуется переводчица, внимательно разглядывая друга.       — Почему бы и нет, тебя же кто-то там просил помочь ему с адаптацией? Считай, это задание выполняю я. Помогаю не чувствовать себя лишним в нашей стране. Служу России! — шутливо отдал честь и отсалютовал рукой.       — Я думала, что научилась тебя понимать, но до этого мне ещё, как до луны, — признала Аня и тоскливо улыбнулась. На этом их разговор подошёл к концу.       В комнате не повисло напряжение, которое можно было бы потрогать. У них просто не было общих тем, чтобы обсудить, и тишина от этого была пресной, совсем никакой. Коля вдруг подумал, что с едва знакомым человеком молчать ему комфортнее, чем с давней подругой.       И вот опять.       Мысли постоянно возвращали его к Ягеру, к которому он обещал заглянуть на неделе, а так бессовестно не заглянул, пусть тот и не понял ни слова из болтовни Ивушкина, но вот совесть ела поедом. Обещал ведь. Ну и что, что забегался? Несколько свободных часов он смог бы Клаусу уделить!       На часах почти девять, в календаре вечер пятницы и Ярцева, должно быть, скоро уже уйдёт. Тогда можно будет наведаться в гости к завоевавшему все мысли немцу, ведь в прошлый раз он тоже заявился вечером? Да даже не в девять, а позже, так почему бы, не обрадовать того своим визитом сейчас? Тогда не прогнал, значит и сегодня не должен.       Коля правда собирался к Клаусу. И в десять часов и в одиннадцать, даже в половину двенадцатого он с надеждой незаметно поглядывал на часы, но Аннушка, похоже, никуда не торопилась и, как ни в чём не бывало, совсем не замечая бег времени, весело щебетала о том, как в универе весело.       Прогонять гостью было бы совсем неприлично, поэтому Ивушкин одним ухом слушал внезапно разговорившуюся в ночи подругу, а через другое всю эту бесполезную информацию выпускал, пока мозг отфильтрует наиболее значимые моменты, за которые можно было зацепиться, чтобы продолжить диалог и не выдать, что его мысли совершенно другим забиты. Другим.       Коля снова смотрит на звёзды, которые, чем ближе становилась зима, тем отчётливее виднелись в небе, а тёплая синева уходила в палитру холодных оттенков.       Ярцева засобиралась только ближе к полуночи, неловко помялась у двери, пока Ивушкин не предложил её проводить и подождать такси на лавке около подъезда, чтобы ей одной не было так страшно. Она согласилась, но выглядела так, словно чего-то другого ожидала.       Уже когда он галантно открыл перед переводчицей дверь машины — простая вежливость, ничего более, девушка решительно и резво привстала на носочках, чтобы мягко чмокнуть его в колючую щёку. Он не успел среагировать или ответить, потому что машина уже сорвалась с места, когда Коля опомнился.       Блядь. Влюблённость Ани, это совершенно не то, что ему сейчас нужно! Господи, ну неужели опять? За что ему это?!

×××

      В четырёх стенах сидеть было невыносимо тоскливо. Клаус уже всерьёз задумался о том, что ещё немного и у него точно поедет крыша. Как только он окончательно переморозиться, вот там и придёт черёд крыши. В очередь сукины дети, в очередь!       Утро субботы началось у него с настойчиво стука в дверь. Не трудно было догадаться, кто его визитёр. В этот раз Ягер уже не задумывался над тем, нужно ли ему это или не нужно. Немец, пытаясь контролировать эмоции, в которых средь прочих превалировало облегчение, целенаправленно шёл открывать.       — Гутен морган, — на лице русского, прямо с порога, растянулась довольная улыбка. Теперь-то он был уверен, что правильно употребил выражение.       — Здравствуй, Николай, — Клаус закрыл за ним дверь и жестом пригласил на кухню. Не заметить развороченную дверь, было достаточно проблематично и, так как Коля не был слепым, то достаточно быстро обнаружил пропажу стекла. В этот раз в чужой квартире он вёл себя увереннее, потому что запомнил планировку.       — Не хотелось бы мне оказаться на месте этого стекла, — Ягер малодушно проигнорировал это замечание и, как ни в чём не бывало, прошёл вперёд Ивушкина. Взял в руки упаковку чая и потряс ей, привлекая внимание того. — А, да. Не откажусь, — утвердительно закивал головой русский, и в ожидании уселся на стул. Через несколько минут, немного побаиваясь реакции немца, Коля достаёт телефон и почти привычно заходит в переводчик.       С предвкушением вводит заготовленную на русском фразу, а потом несколько раз пробегает глазами по получившемуся переводу. Он не может быть уверен в том, что фраза переведена с точки зрения немецкой грамматики правильно, но отступать уже поздно.       Услышав механический голос, Ягер вздрагивает и хмурится.       Какая прогулка?       Зачем Коля зовёт его на улицу?       Ивушкин снова печатает что-то в телефоне.       — Не обязательно сегодня, — успокаивает он. — Не пойми неправильно, я просто хочу узнать тебя ближе, время вместе провести, — переводчик замолкает, а Ивушкин нет: — А то, каждый раз так официально, что не по себе, — Клаус хмурится, и на красивом лице мелькает сомнение.       Он ставит перед русским ароматный чай и усаживается напротив него с такой же кружкой, изучающе заглядывает в светлые глаза напротив и только после того, как их кружки пустеют, наконец, согласно кивает, всё ещё неуверенный в этой авантюре.       Ягер вздыхает и трёт переносицу. Океаны не выйдут из берегов, если он наконец-то перестанет страдать дурью и начнёт входить в нормальный темп жизни, с прогулками, общением, и другими сопутствующими радостями.       Коля прячет улыбку за последним глотком чая, но от уголков его глаз расходятся лучики морщинок, что выдаёт его с головой. Ягер неуверенно дёргает уголком губ в ответ.

×××

      Тилике старается звонить, как только выпадает такая возможность, а на военных учениях она выпадает очень нечасто, Клаус не понаслышке знает.       — Привет, как ты? — Хайн звучит глухо и очевидно устало.       — Здравствуй, — разговор не вяжется с самого начала, даже сквозь километры ощутима неловкость. — По-прежнему, — виснет молчание. — Тилике…       — Да?       — Я должен извиниться за свою не сдержанность, — Клаус ненавидел извиняться, потому что редко оставался виноватым и всегда следил за языком. Всегда, но не в этот раз.       — Ох, Клаус, ты должно быть решил, что я… — Ягеру не нужно видеть друга, чтобы понять, что тот потёр переносицу. — Я вовсе не злюсь, и понимаю, что тут есть и моя вина, точнее вся эта ситуация целиком и полностью мой просчёт…       — Мы оба кретины. Достаточно извинений, меня сейчас от них стошнит, — по ту сторону экрана раздаётся смешок. Кому, как не Тилике об этом знать?       — Мир?       — Конечно.       Их диалог продолжается непринуждённо и впервые за столько времени легко. Хайн никогда не был для него бременем, но во время, когда он физически не мог видеть людей, когда каждое слово, каждый взгляд вызывали в нём, вспышки неконтролируемой ярости, Ягер старался сократить общение на минимум. Сократил до такой степени, что сейчас он сидит в России. Клаус от этих мыслей хрипло и немного грустно рассмеялся.       — Надо же, что я слышу, — Тилике звучит не удивлённо даже, а ошарашено. — Я уже и забыл, что ты так умеешь.       — Я тоже.       Ягер не рассказывает, что теперь его одиночество, теперь одиночество лишь наполовину. Ему в какой-то степени стыдно, что Тилике он не подпускает к себе ближе, а с русским дистанцию держать достойно не получается. Ни в каком из смыслов, и он даже не сопротивляется этому притяжению, что на него не похоже.       Клаус привык всё контролировать: язык, ситуацию, людей, но тут… Тут что-то пошло не так. Может быть, ему в конец осточертело делать вид, что и сейчас у него всё под контролем, в то время, как всё катится в тартарары?..       Вполне вероятно, но Ивушкин ведь ничего не сделал, чтобы дарить ему почти безоговорочное доверие… Но немец чувствовал, что так правильно, ему это было нужно. Ох уж эта интуиция. Зарекался ведь. Однажды такое же предчувствие стоило ему гладкой кожи на лице и здорового сна. Чего же это будет стоить ему в этот раз?       Разорванного в клочки сердца или, может быть, в этот раз снаряд не сдетонирует?