Послушайте!

×××

      Выбитое стекло его насторожило. Сбитые костяшки, стоит отметить, тоже.       И стул.       Мебель сама по себе не ломается, к этому нужно приложить руку.       Отвратительное чувство страха горечью оседает на языке, туманит взгляд, но что он может сделать? Песок кучей мелких крупиц взмывает вверх, кружится в опожаренном воздухе, уже не призрачно, а вполне реально хрустит на зубах и заставляет зажмуриться. Жалит лицо.       Клаус мешком валится на землю, по инерции прикрывает голову руками, но от накрывающей взрывной волны его это не спасает. Кровь из носа затекает в рот, но у него нет времени отплёвываться. Сил встать тоже нет, но кого это вообще волнует?       Взгляд ни на чём не фокусируется, а густые облака пыли и ошмётки пепла застящие взгляд не помогают вспомнить куда идти нисколько. Звон в ушах смешивается с криками и стонами раненых, образуя собой адскую какофонию. Неровное стаккато военное мелодии. Клаус твёрдой рукой хватается за пистолет, даже сталь оружия нагрелась. Воздух плавился от разгоревшихся пожаров, и до него доносится мерзкий запах палёных волос и обгоревшей плоти. Привычное зловоние горячо любимой подруги Войны.       Куда не повернись, везде одно и то же. Солдаты призраками погибших товарищей, как неприкаянные носятся по полю брани, словно не знают куда себя деть, где скрыться в ожившем ночном кошмаре.       Клаус моргает.       Всего мгновение, а картинка перед стеклянным взглядом меняется.

Один.

      Он не успеет. Ягер это прекрасно видит и даже не дёргается. Какой смысл, если он всё равно не успеет? Свистит пуля, с гадким характерным звуком она попадает в тело человека рядом. Не навылет, застревает предположительно где-то в кишечнике, не оставляя и шанса.

Два.

      Контактный бой, это не совсем то, что ему нравится. Лезвие ловит лучик солнца и отражение немца с таким же холодным как сталь взглядом.       Ягер ловко уворачивается от выпада противника, молниеносно наносит ответный удар и промахивается.       Вражеский нож подарил ему на долгую память шрам поперёк груди. Эта хорошо видимая полоса, одним своим наличием напоминает, как он перерезал противнику артерию на горле. Та хлестала струёй опустошая человека, залив его лицо.       О-о-о, кровь брызнула фонтаном, Клаус до тех пор сомневался, что напор подобной плотности вообще возможен.

Три.

      Теперь не успевает он. Дёргаться смысла нет, но он может спасти солдат. Разве жизнь одного единственного человека имеет большую ценность, чем несколько? Нет, конечно, нет.       Ягер сомневается, что этот снаряд предназначен для того, чтобы его брать в руки, но чем чёрт не шутит?..

×××

      Клаус подрывается в постели, воет раненым зверем, вероятно, перебудив всех соседей, но ему всё равно. Короткими ногтями он разодрал шею и частично грудь, красные полосы спускались под ворот растянутой домашней футболки. Его душили собственные воспоминания.       Немец пытался отодрать костлявые пальцы любимой подруги от глотки, после всего, что было глупо сдохнуть от удушья в собственной кровати.       Как бы он хотел выдрать этот период жизни из собственной памяти. С мясом, со всеми вытекающими, чтобы шматы кровоточащей гнилостной плоти не отравляли собой, то немногочисленное светлое, что ещё было живо в нём, что не умерло на поле брани. Ягер мечется, совсем, как призраки погибших солдат из кошмаров, и совсем не знает, куда себя деть.

×××

      Коля ненавидел, когда Ярцева приглашала его составить ей компанию для прогулки по магазинам. Всем своим неотёсанным мужиковатым существом терпеть не мог, но когда его позвал Серафим, то согласился почти не раздумывая. Согласился потому, что Ионов вряд ли его потащит выбирать платья или другую одежду, оставив караулить возле примерочной в качестве независимого эксперта моды. Если честно, он на тряпки уже смотреть не мог.       — А Волчок не приревнует? — усмехается Ивушкин и подскакивает к Серафиму с левой стороны, подстраиваясь под его торопливый шаг.       — К тебе? — невинно интересуется Серафим, а Коля откровенно смеётся.       — А к кому ещё? Я тут, может быть, козни за его спиной плету, планы на тебя строю, а он у меня на пути стоит, — Ивушкин весело сверкает глазами и галантно открывает пред Ионовым дверь с тихим: «Прошу».       — Я думаю, что в таком случае, твой человек расстроится, если узнает, что ты теперь думаешь обо мне, а не о нём, — в торговом центре, как всегда людно. Шагу не ступишь не задев никого плечом, не мазнув боком.       Серафим неуютно ссутулился, теперь понятно, почему он попросил сходить вместе.       Ионов, как человек предпочитающий считать, что весь мир ограничивается его комнатой и несколькими людьми, которых он готов пустить в этот мир, ощущал вполне реальный дискомфорт, выбираясь из дома туда, где наблюдалась куча народа. Коля в сотый раз удивился, как такие противоположности идеально смотрятся в роле пары. Они как пазл, сели как влитые и теперь разъединять жалко, потому что, уж больно картинка красивая вышла.       — Не расстроится! Потому что, во-первых, он не мой, а во-вторых, он не знает, что я о нём думаю, — заявил Ивушкин и для вида стал пальцы загибать, задрав лицо вверх, чтобы нагляднее было.       — Зря ты ему не хочешь рассказать. Людей обычно радует, если кто-то по отношению к ним симпатию чувствует, — они подходят к эскалатору и Фима легонько бьёт Колю по рукам, которыми он схватился за поручни, а потом обязательно забудет, что они грязные, и полезет этими немытыми руками в глаза или не дай Бог рот.       — Да не торопи события, — отмахивается Коля, всё же, в некоторой неуверенности. Серафим дело говорил. — Если бы… — Ионов вдруг уверенно его перебивает.       — Зачем эти глупые «если бы»? Если бы я был смелее, то не ждал бы столько времени, чтобы осмелится рассказать Демьяну. Если бы не тот случай с крышей, я бы и не признался. Везде это если бы! — Коля в задумчивости пожал плечами.       — Ты, наверное, прав. Я обещал ему прогулку, зайду сегодня, — Ивушкин кивнул сам себе, решаясь, размышляя о том, что тащить немца куда-то, когда светло и людно не очень хорошая идея. Ему самому было не комфортно в таком столпотворении. Все нет-нет да задевали друг друга, неловко протискиваясь ко входу или, наоборот, от выхода, внутрь здания.       Коля не ошибся. Ионов ожидаемо притащил его в художественный магазин. Вся его скованность в несколько мгновений преобразилась в чистое воодушевление. Множество полок пестрели разнообразными кистями. Их белые, рыжие, а порой и чёрные хвостики сильно отличались по размеру и материалу, из которого были сделаны.       Тюбики, похожие на зубную пасту, тоже заботливо были разложены по полкам. По цветным меткам на них Ивушкин догадался, что это краска.       Для человека далёкого от искусства, его немного удивило то, что краски продавались не в коробках, как он привык видеть в канцелярских магазинах, там указывали обычно цвета входящие в набор, и соответственно, раз наборов больше двенадцати цветов он не встречал, то полагал, что все оттенки получаются из имеющихся.       Как оказалось сейчас, полагал ошибочно.       Коля решил за Серафимом не ходить хвостом, а осмотреться самостоятельно. Тут пахло бумагой и чем-то химозным. Запах не раздражал рецепторы, а ненавязчиво доносился до обоняния, и скользил на периферии, не доставляя неудобств.       Народу тут оказалось немного, по сравнению с магазинами, где продавалась одежда. Достаточно высокие стеллажи завораживают количеством альбомов, блокнотов, просто листов плотной цветной бумаги. Как гласила надпись на упаковке, бумага оказалась для пастели. Ещё один неизвестный ему художественный материал.       У одной из стенок неровной ширенгой столпились мольберты. Они стояли неровно, задевали друг друга деревянными лапками и выглядели очень характерно, вязались чем-то с образом Серафима. Такие же статные, с длинными деревянными ножками, которые в сложенном состоянии выглядели неуклюже, но стоило этот мольберт раскрыть, поставить на него холст, так уже совсем другое дело, и статность проявлялась, и величие.       Магазин оказывается большим, с товарами на любой вкус, от мала до велика. Тут время, будто застыло. Было уютно и не суетно, даже как-то неуместно для динамичной Москвы. Его взгляд мельком цепляется за копии картин именитых художников. Большинство он не знает, но некоторые колют тоненькой иглой узнавания. Самые известные, те, которые не узнать невозможно. Коля бы прошёл мимо. Истинным ценителям прекрасного он не был никогда, но тут его взгляд приковывает к себе одна единственная картина. Он узнаёт её, одну из немногих.       «Звёздная ночь» Ван Гога.       Такая простая и бесхитростная в своём исполнении, но по-своему красивая. Коля подходит ближе и вдруг понимает, что без неё отсюда не уйдёт.       Он больше не видит смысла бесцельно бродить по просторному помещению, будто всё это время он ходил здесь в поисках именно этой картины, холста измазанного краской.       Серафим уже стоит поодаль кассы и ждёт только его. Он держит в руках баночку с лаком и блокнот для рисования. Они у него заканчивались с поразительной скоростью.       — Понравилась? — Ионов с интересом рассматривает полотно, улыбается чему-то своему и они уже вместе подходят к кассе. Коля кивает, не отрывая взгляд от желтеющих на картине звёзд.       Решения проблем достаточно часто приходят совершенно спонтанно, как говаривал один небезызвестный поэт, большое понимаешь через ерунду.       Распрощавшись с Серафимом и оставшись в одиночестве на заднем сиденье такси, Коля с большим интересом разглядывал полотно, кажется, пытаясь прожечь пристальными взглядом чернеющие башенки на нём.       Зачем Клауса тащить непонятно для какой модели в торговый центр? Он, за такое, вряд ли ему спасибо скажет. Ивушкин улыбнулся, проведя пальцами по небу на картине.       Они погуляют, только поздним вечером, и не в парке или по светлым и ночью улицам. Коле даже немного совестно, что он у немца уже был, а сам того даже не додумался позвать. Надо исправляться.       Такси тормозит, Ивушкин расплачивается и выходит. Вот и появился повод Ягера пригласить.

×××

      Клаус не знает насколько это хорошая идея. Он понимал, что психотерапевт ему бы действительно не помешал. Тилике бы обязательно помог найти подходящего, но как же он не хотел признавать, что без помощи ему не обойтись. Для него это сравнимо с принятием поражения в не начавшемся бою. Техническое поражение!       Банка с успокоительным в руке лежит совсем непривычно, гремит пилюлями и вызывает не самые приятные ассоциации.       Пить эту химическую гадость, «таблетку быстрого счастья» совершенно не хочется. Но, вопреки своим желаниям, Ягер уверенно открывает банку и ссыпает несколько таблеток на раскрытую ладонь. Лекарство, тошнотворного розового цвета, пахнет химией. Настолько резко, что баночку он стремится закрыть, чтобы не ощутить эффект от одного запаха.       Не дав себе времени на противные размышления, чтобы не передумать и лишний раз не сомневаться, Клаус без воды проглатывает таблетку и усаживается на кровать, ожидая, когда та подействует.       Приятного на самом деле мало. Точнее вообще ничего. Таблетка встала поперёк сухой глотки неприятным комом, слюну проглатывать было совсем невыносимо, и Клаусу казалось, будто сейчас из него полезет желчь, потому что тошноту, которую он ощущал, игнорировать становилось всё труднее.       Въедливый резкий запах фантомно ощущался, витая в воздухе, и у Ягера возникло непреодолимое желание открыть окно.       Для него становится неожиданностью звонок в дверь, потому что часы показывают только полседьмого вечера, но никак не десять. Сомнений по поводу гостя так или иначе не возникает.       У Клауса совершенно дурацкое, немного поддатое состояние, но ноги и руки слушаются. Уже неплохо.       Коля, конечно, это не мог быть никто другой, на входе солнечно улыбается и среди потускневших стен выглядит настолько ярким, что глаза слепит. Без лишних вопросов Ягер его пускает, передёргивает плечами от холода и идёт следом на кухню.       Ивушкин уже достал телефон и что-то печатал. Видать, решил не тратить время на разглагольствования, а сразу перейти к делу. От этого Клаусу стало самую малость неуютно, хотя в холоде и под успокоительным почувствовать ещё больший дискомфорт проблематично, но он смог.       — Собирайся, — Ягер хмурится, — у меня появилась идея и она тебе должна понравиться, — Коля улыбается ещё заразительнее и откладывает телефон.       Даже если бы Клаус хотел, то отказать этой улыбке всё равно не смог бы.       В такси Ягеру приходится совсем уж не по себе. Не из-за любопытного взгляда водителя, которой быстро забывает о странном пассажире и переключается на дорогу, а от тошноты подступившей из нутра.       Он торжественно клянётся себе выкинуть эти чёртовы таблетки, как только приедет, и больше не искать выход в лекарствах. По крайней мере без предписаний врача, к которому он идти не собирался. Пока что.       Уже ни в чём нельзя было быть уверенным на сто процентов, потому что, если совсем припрёт безысходность, то свою гордыню и никому не сдавшиеся принципы придётся засунуть куда подальше и цепляться за любую возможность, чтобы всплыть, а не коснуться самого дна.       За всё время пребывания в Москве, Клаус так и не рассмотрел как следует город. Сегодняшняя вылазка в аптеку не в счёт. Пару дворов спального района совершенно точно нельзя назвать главной достопримечательностью.       В окно автомобиля, пусть и едущего с небольшой, почти черепашьей скоростью, он ничего не успевает рассмотреть из-за своего паршивого полупьяного состояния. Все магазины, фонари и ещё чёрт знает какие здания сливаются между собой. Взгляд не цепляется даже за кричащие вывески, хотя, стоит отдать должное, добавляют ярких пятен в серую кашу.       Его неумолимо клонит в сон, голова безвольно кренится к стеклу, а взгляд стекленеет. Заметивший это внимательный и чуткий Коля, пугается того, что тот сейчас просто напросто упадёт, поэтому аккуратно, но крепко обнимает за плечи, молчаливо предлагает себя на роль подушки, а у Ягера просто нет сил возражать и вырываться. Он так сильно устал.       В машине играет навязчивая попсовая мелодия. Водитель без особого интереса заглянул в зеркало заднего вида и понимающе уменьшил громкость.       Коля улыбается. Вот это сервис.       Немец тычется холодным носом в плечо Ивушкина, чувствует горячую руку на своём запястье, и как-то смутно догадывается, что Коля во всей полноте ощущает насколько у него ледяные руки и, опомнившись, пытается их убрать. Ему самому неприятно себя касаться, а тут другого человека.       Коля мог бы отпустить, но удерживает на месте, пытается отогреть, но не только руки.       Такси останавливается. Клаус только сейчас вспомнил, что они, как бы, гулять собирались, а он почти уснул на заднем сидении чужой машины. Полноценно он этого сделать не смог бы в любом случае, но вот пообжиматься с тёплым как печка русским успел в полной мере. Размеренная езда и наличие человека рядом сказываются на нём усыпляющим образом. Он так и не смог выпутаться из чужого захвата.       Пока они ехали успело стемнеть. Клаусу оставалось только порадоваться тому, что Ивушкин не выволок его гулять днём.       Когда русский указывает взглядом направление, то он, полусонный и немного заторможенный, удивляется. Так это Ивушкин его в гости пригласил, получается?       Значит, не придётся корчить из себя жизнелюбие и хотя бы нейтральное выражение на лице. Такое ему плохо давалось и в повседневной жизни. Ещё давным-давно, ещё в Германии, постоянно приходилось слушать жутко раздражающую фразу про более простое лицо, которое его просили регулярно изобразить. Не мог он это простое лицо скорчить, сколько бы ни старался.       Хотя, в России такой просьбы хрен бы он дождался даже если бы хотел. Прохожие шли вереницей с такими мрачными физиономиями, что на просто так улыбающихся индивидов кидали такие уничижительные взгляды, от которых улыбки скисали за доли секунд.       Русский, в отличие от него, жил на девятом этаже, поэтому пришлось воспользоваться лифтом. Этот дом не сильно отличался от того, в котором обитал сам Клаус. Такие же подъезды и темнеющие двери.       Ягера самую малость шатает, но в лифте можно опереться о стену и позволить Коли крепко прижаться к своему плечу.       Квартира Коли выглядит так, как полагается квартире убеждённого холостяка. Везде кучи непонятных вещей и сантиметровый слой пыли на поверхностях, которых он вообще не касался и не использовал в своем быту. Но даже несмотря на беспорядок, тут уютно и, кажется, благодаря атмосфере исходящей мягкими волнами от Ивушкина, даже теплее. Это учитывая отсутствие отопления.       — Извини за беспорядок, — Коля сам окидывает жилище немного удивлённым взглядом, будто впервые видит, что тут нужна уборка. — Ну, ладно, поздно пить боржоми, когда почки отказали, — чешет затылок и немного неуклюже пинает непонятно откуда возникший у порога футбольный мяч к тумбе. — Ты пока осмотрись, если хочешь, конечно же, а я чай щас заварю… Ферштейн? — Клаус усмехается снисходительно, и в полумраке коридора его глаза почти чёрные, с расширенным чрезмерно зрачком. Они похожи на чёрные дыры, так же затягивают в свою бесконечную глубину всё видимое и невидимое.       Ивушкин заворожено облизывает губы и делает уверенный, порывистый шаг вперёд, оказывается очень близко, и Клаус теперь не сомневается в природе его чувств. Сам испытывает то же самое, но вместо того, чтобы наконец-то податься вперёд, сократить считанные сантиметры, он выставляет вперёд не совсем твёрдую руку, чтобы легонько уместить её на чужой груди. Ягер мягко смотрит из-под полу опущенных ресниц, и делает шаг назад.       Будто ничего и не было.       — Понял, — Коля кивает заторможено и, ловко разувшись, убегает на кухню, чтоб соблазн, собственной персоной, не маячил под носом.       У него горят щёки, и сердце загнанно бьётся в груди. Ещё чуть-чуть и немец позволил бы себя поцеловать. Ягер не глупый, он прекрасно понял, что произошло.       На столике перед диваном обнаруживается картина. Она-то и привлекает рассеянное внимание немца. Он ласково ведёт кончиками пальцев по полотну, откровенно любуется. Среди минималистичной мебели Коли, преимущественно однотонных серых стен, небольшая картина, в витиеватой позолоченной раме, выглядит пришельцем из другого времени. Узор на раме не пыльный, видимо, он приобрёл её совсем недавно…       — Красивая, правда? — совсем рядом раздался тихий голос Коли. Ягер инстинктивно, достаточно резко, обернулся и Ивушкин чуть отступил назад, в обеих руках держа кружки. — Прости, не подумал, что могу напугать тебя, — Клаус благодарно принял напиток.       В комнате было темно, свет проникал только из окон, которые Ивушкин предусмотрительно не завесил шторами, но и этого хватало, чтобы видеть друг друга, не теряясь во мраке.       Они разместились на диване. Клаус не сразу заметил плед, который Коля настойчиво ему подсунул, он поблагодарил тихо за ненавязчивую заботу и накинул пушистую тряпку на ноги. От тепла, которое постепенно уютным коконом окутывало его, в сон клонило ещё сильнее. Глаза неумолимо слипались и он так бы и уснул, если бы Ивушкин не потряс за плечо и не попросил подняться.       Атмосфера не располагала к праздным разговорам, поэтому, чтобы не разрушить магию момента, Коля молча взял Клауса за потеплевшую руку, вот так, без объяснений, потянул к выходу из квартиры, а после, прямо по подъезду, пока не остановился у хлипкой на вид лесенки. Под заинтересованным прозрачным взглядом полез в карман и достал оттуда небольшой, изъеденный ржавчиной ключик.       Он хитро улыбнулся и указал глазами на потолок. Заговорщически подмигнул и достаточно бесшумно, насколько позволяло старое и скрипучее дерево на перекладинах-ступеньках, залез к самому потолку, повозился немного с замочной скважиной, но в итоге с победным: «— Та-дам!» открыл люк и спустился к немцу.       Ягер с интересом заглянул в чернеющий проём и вопросительно посмотрел на Колю, мол, что делать дальше? Догадаться куда ведёт «дверь» в потолке не сложно.       — Вот уж не думал, что ты такой романтик, — у Клауса возникает сомнение в третьей ступеньке, поэтому он её благоразумно перешагивает, а Коля дожидается, когда Ягер поднимется до конца, уж больно вид снизу занимательный.       Романтик из Коли никудышный. Кроме крыши и неба со звёздами ему и предложить нечего. С девушками проще было. С ними, всегда, в комплекте шла романтика, с кем-то ненавязчивая и едва уловимая, с кем-то чрезмерная. С Клаусом не наблюдалось ни первого, ни уж тем более второго.       Он стоял почти у самого края, как только они вышли, так он сразу двинулся сюда. С такой уверенностью, будто делал так постоянно. Мельком посмотрел вниз, словно убедился, что они на крыше многоэтажного здания и шагать туда не стоит, а потом задрал голову вверх.       У Ягера были невозможные глаза, абсолютно завораживающие, в них отражалось небо и крапинки алмазных звёздочек.       — Ты такой красивый, если бы ты только знал, — шепчет Ивушкин, смотря на линию горизонта, там ещё, совсем недалеко, догорал уходящий вечер. Он чувствует, как его руку уверенно сжимают чужие пальцы.       — Теперь знаю. Ты мне об этом сказал, — Коля замирает совершенно оторопевший.       — Клаус? — неуверенно зовёт он, в полной уверенности, что поехал крышей.       — Да? — немец совершенно наглейшим образом ухмыляется, поворачиваясь к нему.       — Подожди, — машет головой и сжимает чужую ладонь чуть крепче, будто боится, что это всё его видение, сон. Стоит разжать пальцы и всё пропадёт, исчезнет и оставит только воспоминание. — Это сейчас что, я начал понимать немецкий или это ты заговорил на русском? — Ивушкин вновь подходит ближе, почти вплотную, заглядывает в глаза настойчиво, и в этот раз, так просто отойти не позволит.       Ягер насмешливо молчит и разглядывает негодование на лице русского.       — Всё это время… — его лицо приобретает нечитаемое выражение, а потом, Коля вдруг, тихо фыркает, а после заливисто смеётся. — Ну ты, конечно, хитрый чёрт, Николаус! — устраивает руку на затылке Ягера, поглаживая. — А я всё думаю, такими глазами осмысленными на меня смотришь, как будто понимаешь, что за чушь несу, — он замолкает. Улыбка тоже постепенно сходит на нет. — Отойдёшь? — Клаус отрицательно качает головой. В этот раз он не оттолкнёт.