Послушайте!

×××

Спустя три месяца.

      Клаус глубоко дышал через нос, изо всех сил изображая дыхательную гимнастику, зрачки его сузились, и он бы соврал, сказав, что не испытывает страх. Не тот страх, который испытывают дети при виде дребезжащих машинок с лезвиями, а тот, когда тебе придётся кому-то довериться.       Казалось бы, побриться, сущий пустяк, с которым раньше не возникало никаких проблем. Но это «раньше» кажется чем-то нереальным, чем-то из другой жизни, что давно уже в прошлом. А настоящее страшное, пульсирующее тревогой, и куда как ближе, чем необозримое «тогда».       Коля не торопит, настраивает машинку, стоя поодаль, задумчиво проводит по ладони, ощущая лезвия. На Ягера и не смотрит, не хочет давить.       Клаус злится. Ведёт себя, как тряпка.       Побриться не может?       Ха.       А раньше он спокойно брал пистолет в руки и целенаправленно шёл убивать. Пусть противников, пусть осознавая, что если не он, то его. И Клаус стрелял, на поражение, беспощадно и метко, а теперь что?       Это даже смешно. Смешно и жалко.       Немец дико улыбается, и глаза его стекленеют, это Коля уже не игнорирует.       Разумно было бы отступить и не проверять нервы Клауса на прочность, но что-то ему подсказывает не останавливаться. То, что у Ягера были проблемы — ясно как белый день. Это также очевидно, как и то, что он не может начать решать эти проблемы самостоятельно. Головой своей умной понимает всё, а сделать ничего не может.       — Ты, конечно, и так красавчик, падре, но не думаю, что это удобно. В попы решил переквалифицироваться? — Ивушкин уверенно шагает ближе и ободряюще кладёт руки на напряжённые плечи, легонько сжимает, массирует размягчая каменные мышцы.       Ягер отмирает и сжимает кулаки, берёт себя в руки и уверенно кивает, обмякая под сильными руками.       Сейчас — не как раньше, сейчас — это сейчас.       Ивушкин улыбается и гладит теперь по волосам, запускает пятерню, чтоб пропустить прядки меж пальцев.       — Вот и славно, — по-лисьи улыбается и берёт электробритву. — Поехали. Коля Клауса накрывает какой-то непонятного вида тряпкой, на недовольный и брезгливый взгляд лишь жмёт плечами, мол: «Что есть», а потом снова пристраивается за спиной вплотную. Ягеру уже не дискомфортно от прикосновений, а от прикосновений конкретно этого русского и вовсе приятно. Тому об этом знать, конечно же, необязательно. Клаус, поразмыслив, облокачивается об Ивушкина, с комфортом притираясь к нему спиной.       Коля издаёт довольный звук, но не комментирует и без особого сожаления сбривает жёсткие волоски у виска.       Работает оперативно и ловко. Для человека, который привык к тяжёлой работе, так и вовсе почти профессионально. Он постепенно сбривает, открывая все больше светлой кожи, не пытаясь успеть везде и сразу. А когда доходит до второго виска, то у Клауса вдруг возникает совершенно дикая идея.       Его тело всё ещё помнит, что такое значит быть стремительным, поэтому он хватает русского за запястье и резко, не отрывая, ведёт его руку вверх, сбривая не только бороду, но и отросшие волосы на голове.       — Ёб твою, блять!.. — Коля отшатывается и почти с ужасом смотрит на выбритый участок. — А если бы у меня рука дрогнула, Клаус?! Как мне за лезвие теперь браться, Эвард Руки-ножницы, бля? — Ивушкин протяжно выдыхает, голос его звенит нервозностью и страхом.       Теперь самое время Клаусу успокаивать его. Он жестом просит Ивушкина подойти ближе. Коля, помедлив всего несколько секунд, слушается, и в пару шагов оказывается совсем рядом, обходит и становится спереди, заглядывает в прозрачно-голубые глаза и заворожено кладёт руку на колючую пока ещё щёку. Ласково и тягуче ведёт пальцами по линии роста волос и по более светлой коже, по которой прошлись лезвия.       — Красивый, — бесхитростно признаёт Коля, задерживаясь взглядом на очерченных выразительно губах. Ягер замирает, когда вторая мозолистая ладонь оглаживает глубокие малочувствительные шрамы. Он не отшатывается и позволяет руке скользнуть к губам, так сильно заинтересовавших Ивушкина.       Взгляд Коли голодно темнеет, но дальше дозволенного он не идёт. Клаус, наверное, ещё не готов. Всё будет, но немного позже, пока им двоим стоит набраться терпения. Волосы у Клауса были красивые. Густые, тёмно-каштановые и жёсткие на ощупь. Их хотелось трогать.       А Ягер, паразит такой, от них таким кощунственным образом решил избавиться! Сам Коля, тоже раньше стригся обязательно под машинку, а теперь отпустил шевелюру. Так, что пшеничного цвета пряди, спадали на высокий лоб и иногда мешались. У него всё никак не находилось времени сходить в парикмахерскую, а теперь этого времени стало ещё меньше. На Клауса он готов был тратить каждую свободную минуту. Теперь, вот, даже заделался личным парикмахером…       Ивушкин косится на бритву, потом в зеркало, ухмыляется довольно, а дальше уверенно выбривает висок, ровно также, как минутой ранее Клаус. Он ни на секунду не отводит озорной взгляд от льдистых глаз напротив в зеркале, наблюдает весь спектр эмоций на лице обычно сдержанного немца и заливисто хохочет откинув голову. Выражение его лица однозначно стоило клока волос.       — Зачем, Коля? Ты не должен был, — Ягер растерянно оборачивается, не верит своим глазам. Русский действительно это сделал, даже не засомневался.       — Раз уж тебе можно, то почему мне нельзя? А вообще, Клаус, мы с тобой идиоты, — немец сам не понимает как, но на его лице, впервые за долгое время, появляется радостная, немного кроткая улыбка. — Если бы я знал, что это тебя заставит улыбаться, то мог побриться ещё в первые наши встречи, — Коля почти с благоговейным восторгом рассматривает щербинку между передними зубами немца. — Ты милый, Клаус, блять, какой же ты милый! — Ивушкин качает головой и борется с внезапным приступом щемящей нежности.       Клаус колеблется только мгновение, а потом резко тянет Ивушкина на себя за край футболки, заставляет наклониться и властно хватает за затылок, впиваясь пальцами в кожу, притягивает ближе и, наконец, врезается голодным и жадным поцелуем в чужие, полностью готовые к такому нападению губы. Чувствует в ответ на свои действия улыбку.       По-хорошему, им нужно закончить играть в салон красоты и убрать ошмётки волос с кафельного пола, но Ивушкин не в состоянии отойти, потому что Ягер собственнически шарит руками по плечам и крепко безотрывно целует, выбивая все здравые мысли из головы, заполняя всё собой.       Снова и снова, Ягер с каждым разом закрепляется в его мыслях всё прочнее и он был совершенно не против.       Машинка не сбривает на лысо, поэтому, что на их головах, что на помолодевшем лице Клауса остаётся около сантиметра волос. Вокруг летают «шерстинки», каштановых и русых волос, а Коля любуется проделанной работой.       — Ты такой мужественный, — Ивушкин не удерживается от смешливого, немного манерного в шутку комментария и, наклоняется к уху немца, обжигая дыханием и касаясь раковины губами. Дразнится и легонько придерживает его под подбородком, вертит головой, чтобы тот получше рассмотрел себя в зеркале.       — А до этого? — интересуется Ягер и вместо зеркала пялится на Колю. Он всё ещё ненавидит все зеркала встречавшиеся на его пути, в отличие от Ивушкина, на которого мог смотреть сколько угодно.       — А до этого ты был похож на… Как ты там это явление обозвал? На неотёсанного «Ивана», — Клаус ухмыляется.       — Решил слиться с местностью, знаешь ли, да и русские так за своего принимают, — Коля смеётся и берёт в руки пену для бритья и бритву.       — Ну что ж, маскировка это явно твоё, не знал бы что немец, так бы и решил сразу — Иван, ни дать, ни взять, — Ивушкин мягко распределяет упругую пену по чужому лицу и берётся за острую бритву. Ягер сглатывает и Коля чувствует, как кадык под его пальцами дёргается. — Давай в этот раз без самодеятельности, ладно? — дожидается тихого «да» и становится впритык к спине немца, дарит чувство защищённости.       Ивушкин в полной мере осознаёт всю степень ответственности возложенную на его плечи.       Клаус подставляет горло человеку с бритвой в руках!       Он ему доверяет.       От этих мыслей становится тепло, и Коля глуповато улыбается.       В этот раз Ягер не дёргается, сидит, уставившись в пустоту и позволяет Ивушкину играть в цирюльника. Русский тоже молчит, а когда наконец заканчивает, то вытирает бледное лицо немца полотенцем и ласково целует в искорёженную щёку, без слов хвалит, как малого ребёнка, честное слово.       После простой процедуры Клаус чувствует себя выжатым как лимон, он встаёт с трудом, стоически вызывается помочь, но Коля, смекнув, что к чему, дипломатично просит заварить чай, ссылается на то, что сам, как немец, заваривать никогда не научится и мягко выпроваживает из ванной. Клаус только усмехается на это, но просьбу идёт выполнять.       Через пятнадцать минут Коля появляется на кухне и Клаусу немного непривычно видеть его без волос.       — Мне тоже, но тебе идёт, — будто прочтя мысли, прямо заявляет Ивушкин, а потом подмигивает и подходит ближе, не стесняясь разглядывает. Про чай, как-то само собой забывается. Коля плавно подаётся вперёд, трогательно целует в светлый краешек шрама на виске, а потом крепко обнимает, устраивая подбородок на чужой колючей макушке, трётся щекой и обхватывает плечи. Он с наслаждением вдыхает знакомый запах и расслабляется, когда Ягер обнимает в ответ, сцепив руки в замок на пояснице, чувственно ловя губами биение пульса на шее Коли.       Возможно, время пришло и стоит пойти дальше? У Клауса давно не было партнёра. Очень давно. Он не уверен, что его тело разум готов. Но, если готов Коля то, почему бы и нет?       Это ведь не повод отказывать ему?.. Ивушкин также внезапно, как приник, так и отстраняется, хватаясь за кружку и делая щедрый глоток уже приостывшего, но всё равно ощутимо горячего чая.       — Я тут подумал, — немец моментально саркастично вздёргивает бровь, и Ивушкин фыркает в кружку. — Да-да, я и так умею, даже если этого не видно. Ну, так вот, я подумал, может быть, снова подняться на крышу? Я не настаиваю, но… — время уже и вправду было вечернее.       Небо пестрело осколками звёзд, и было совершенно ясным, грех не любоваться. Ягер уже не задумывался о том, что сейчас зима. Он мёрз и осенью, когда Коля впервые привёл его на эту крышу.       Подумать только, прошло несколько месяцев, а ощущалось, словно несколько лет. Клаус хочет согласиться, но неожиданный звонок в дверь нарушает эти планы. Он вопросительно уставился на Ивушкина, молчаливо спрашивая: «— Ждёшь кого-то?», но получил на свой невысказанный вопрос лишь недоумённо сведённые к переносице брови. Очевидно, что нет.       Русский извиняется и идёт открывать. Поинтересоваться, кто пришёл всё-таки нужно, хоть страшно не хотелось, когда под боком такой домашний Клаус.       Когда на пороге обнаруживается Ярцева, он даже не пытается скрыть удивление. Она улыбается немного неловко и Коля её пропускает.       — Привет! Я поздно, да? — запинается она, но вставить слова Ивушкину не даёт: — Я тут была недалеко отсюда, посмотрела на небо и вспомнила, что ты любишь звёзды… Вот и подумала, может ты… Может ты согласишься прогуляться? — может, в любое другое время Коля и согласился бы. Но, когда у него на кухне такой домашний и наконец-то не такой далёкий Клаус… Он не способен его оставить одного.       — Ань, прости, я ту это… сегодня не один, — она, кажется, только сейчас заметила его новую стрижку, потому что всё это время старалась избегать взгляда в лицо. Её глаза больше не бегают, а распахиваются в неподвижности. Аня ничего не говорит по этому поводу.       Вероятно, она не в восторге.       — А… Прости, я, наверное, помешала… — переводчица стушевалась, и Коля поспешил её успокоить, и хоть немного сбить градус неловкости.       — Нет, нет, не… В смысле… У меня Клаус, в общем.       — А Клаус, в каком смысле? — она внезапно подняла уверенный взгляд на друга, Ивушкин опешил, не догадавшись, что это за выпад такой.       — Что ты?..       — Извини, не стоило мне приходить, — она качает головой и спешит выйти из квартиры, чтобы не наговорить ничего лишнего. — Клаусу привет, — Аня немного грустно, но искренне улыбается.       Коля кивает и запирает за ней дверь. Он заходит на кухню с задумчивым видом. Что это вообще сейчас было?       Клаус разучился выстраивать нормальные отношения с людьми напрочь. Вообще любые. Будь то дружеские или романтические. С последними не так заметно, потому что он и не умел. Не было времени поучиться.       Ягер знает, как убить человека голыми руками, как управлять танком, а вот как избавиться от омерзительного чувства ревности — не знает. От этого незнания, приправленного бессилием, у него возникает желание что-нибудь сломать, а может и выстрелить.       Например, себе в черепушку, промеж глаз, чтобы не ощущать внутри весь спектр сжигающих эмоций, которые в нём пробуждает этот непредсказуемый человек. Всё это ново для него.       Он может сказать кучу язвительных гадостей, но решает вообще помалкивать в тряпочку. Не совсем из вежливости, а скорее из ошмётков гордости и самоуважения.       Разумеется, диалог в прихожей не остался для него тайной. Даже подслушивать не было необходимости, звукоизоляция тут никакая.       Коля по привычке ерошит уже короткие волосы, он озадачен только что состоявшимся диалогом.       Коля не сомневался, что его симпатия к Клаусу достаточно однозначна и очевидна окружающим, но чтобы настолько…       Он ни в коем случае не стеснялся этого влечения и не пытался сделать вид, что играет в доброго самаритянина только из голого человеколюбия. Ивушкин достаточно ясно обозначил свой интерес ещё в самом начале и отступать никуда не собирался. Он не в том возрасте, чтобы себе лгать и переживать из-за влюблённости в такого же мужика, как и он сам.       Ему, в первую очередь, в отношениях важен комфорт. Коля более чем уверен, что Клаусу тоже. Ивушкин не хотел торопить события, но и тянуть кота за яйца не собирался. Как только их отношения приобретут более серьёзный статус, он тут же оповестит друзей, предложит Клаусу переехать из мёртвой коробки к себе, потому что он хочет видеть немца на собственной кухне, в собственной постели и собственной жизни.       Конечно, он готов сделать это прямо сейчас, но Ягер смотрит перед собой стеклянным взглядом, явно понапридумывав себе, невесть, что, а теперь мучается. Так бело не пойдёт. Ивушкин не совсем знал, что в таких ситуациях надо говорить, поэтому он недолго думая, подошёл к застывшему Ягеру сзади, уткнулся лбом в колючий затылок, внутри себя ликуя, что тот позволил прикоснуться и не отпрянул. Хотя и хотел, по напряглимся мышцам это чувствуется. Как хищник перед прыжком.       — Слышал, да? — спрашивает только для того, чтобы развеять неуютное молчание и вернуть утерянную атмосферу.       — Почему ты её прогнал? — Клаус рывком разворачивается на стуле, вперив пытливый взгляд в ошалелый чужой, вынуждая Колю заглядывать в свои почти прозрачные глаза, и понимает, как ему на самом деле важно… Нет! Необходимо услышать ответ.       — Я ей нравлюсь, — Клаус ценил прямолинейность и честность, поэтому Коля решил говорить, как есть. Не обдумывая и не утаивая. Отвечая без единой заминки, чтобы у Ягера не возникало лишних глупых, подтачивающих изнутри сомнений. — И я тоже люблю её, — немец щурится и Коля ужасается тому, как глаза его мгновенно тускнеют. — Я хочу сказать, что она замечательный друг. Я бы не хотел терять эту дружбу и хоронить её под романтическими чувствами, потому что не могу ответить ей тем же, — Ягер не пытается скрыть огромное облегчение, обмякает и кладёт свою подрагивающую руку на щёку русского, поглаживая её большим пальцем. Разглядывает милый шрам напоминающий рогатку.       — А меня почему не выставил за порог? — Коля натурально дурел от отчётливого акцента, ласкающего слух. Он тяжелее задышал и взял его за прохладную ладонь в свою, мешая обвести собственную надбровную дугу большим пальцем, и целуя в чувствительный центр ладони.       — Догадайся с трёх раз, — Коля расплывается в хитрой поддатой улыбке и в порыве нежности трётся своим носом о всю ту же ладонь. Где-то рядом с линией жизни. Клаус выдыхает, чувствуя, что ему срочно нужно отпить чаю. Горло и губы пересохли. В животе начало сладко потягивать, спускаясь тягуче, как патока, вниз.       Он вдруг отчётливо и как нельзя ясно понимает, что война его давным-давно отпустила. Это он вцепился в неё, словно без поля боя ему жизни нет.       Это он её не отпускал, как горячо любимую подругу. Держался за подол чёрной изодранной мантии, а теперь взял и отпустил.       Теперь ему отчего-то совсем-совсем не мерзко, особенно, когда Ивушкин доверчиво обхватывает своими руками его за шею, а сам Ягер вскакивает с места, едва не над полом его поднимая, закружив по комнате в счастливых объятиях, совсем не отдавая себе отчёт в том внезапном счастье, что на него неожиданно свалилось.       Клаус так крепко и отчаянно его обнимает, что чувствует укромно спрятанную улыбку в изгибе шеи.       Ему больше ничего и не надо.