Свободное падение

«Лети, моя пташко, у своє небо Як не можеш ты без нього та й лети. Лети, моя пташко, може й так треба Та все далі, й далі, й далі я і ти». («Пташка», «Океан Ельзи»)

      Еще раз перекрестившись, он покинул старую церковь. Чувство облегчения, какое должно было, по идее, посетить душу грешника после исповеди, отчего-то не приходило, а потому, недолго помявшись, он горестно вздохнул да побрел себе прочь. Прихрамывая, пересек тихий церковный дворик, чистенький, благодаря стараниям пожилой послушницы, бойкой старушки, которая с улыбкой провожала каждого прихожанина. Ему она тоже улыбнулась, он ответил ей вежливым кивком, поковылял дальше. Нет, он упрямо не покупал себе трость, считая это проявлением слабости, и, хотя больная нога время от времени беспокоила, упрямо терпел, стараясь просто меньше ходить. Вот только сегодня был не тот день, чтобы не зайти в храм… Неделя-то предпасхальная. А в следующие дни у чиновника вряд ли бы получилось куда-нибудь вырваться. Он не был набожным, скорее, наоборот, считался прожженным скептиком, даже — ранее — ярым коммунистом, но новая эпоха снова привела его к Богу… не пойми для чего. Толку от креста было мало, молитвы разве что помогали чуток отвлечься от беспросветной безысходности. По крайней мере, в это хотелось верить. Серое небо над городом нефтяников затягивали низкие облака. Весна в этом году пришла поздно, весь март всухую проигрывая зиме, а та в гневе посылала на землю мокрый снег, метель и тоску. Даже сейчас, после трех недель более-менее нормальной погоды, опять обещали похолодание: зацветали сады. Город кутался в шерстяной шарф и проклинал сырость, что тянулась с полесских болот, которым, казалось, не было конца на долгие-долгие километры… Мозырь вздохнул. Тяжко быть воплощением настолько депрессивного края: топь или, как ее зовут местные, дрыгва чувствовала себя здесь полноправной хозяйкой — в ней тонули поля и леса, деревни и городские окраины, даже величавые дубравы с вековыми дубами уступали ей, уходя по колено в тину. А нынче, в половодье, когда полесская Амазонка разлилась, вода проглатывала целые поселения — полешуки, в точности как их предки, на човнах перебирались от одного сухого островка к другому, перевозя продукты, вещи, скот и не сетуя на судьбу. Они привыкли. Вот и Мозырь привык носить маску неприветливого провинциального городка забытой богом белорусской глубинки. Нет, его многие хвалили — за необычный трамвай, связывавший город с главным заводом, за диковинные холмистые пейзажи, по которым катились, задорно позвякивая, его красные рогатые вагончики, за невероятно красивую панораму Припяти, за соль, за нефть, за модные вышиванки. И все-таки народ уезжал отсюда — в соседний Гомель, в манящий свободой Брест, в ненормальный Минск… В Минск особенно: как огромный магнит, столица так и притягивала детей печального Мозыря. И, провожая их, последний каждый раз горестно вздыхал, повторяя набившее оскомину «приезжай» да только прекрасно понимая: никто не вернется. Судьба маленьких городов — отпускать тех, кто дорог. Отпускать… Многие говорили, что вот как раз таки отпускать он и не умеет, что каждую обиду лелеет, словно ребенка, носит внутри, бередя себе душу, терзая нервы зазря. Может быть. Сейчас бы он очень многое отдал, чтобы отпустить и забыть… больше не вспоминая. Память немилосердна. У людей она еще хоть иногда подводит, а вот городу приходится помнить многое из того, что было бы куда полезней забыть: как перекраивали улицы, как перекрещивали святыни, как разрушали здания… и как привычный мир стал другим. «Суть праведной жизни не в том, чтобы не допускать греховных мыслей, а в том, чтобы признать их за собой и покаяться. Научись отпускать, сын мой», — мудрые слова батюшки Мозырь прокрутил в голове трижды, стараясь поверить. Выходило плохо, облегченья не наступало, и с каждым шагом до станции город все ясней понимал, что обречен вечно нести свой крест. «Иногда я мечтаю, каб тебя просто не было. Каб ты умер много лет назад вместе с ней, и теперь, когда боль притупилась, я бы просто приносил цветы тебе на могилу. Тогда мне не приходилось бы из года в год переживать все это, мучиться в неведении: ці не дарма я знову еду к тебе?! Знаю, это ужасные, недопустимые мысли, знаю, я не должен так думать, но… но это правда. Я жутко устал, прости».