что мы с этим будем делать?

      даша писала с завидным упорством и постоянством – спрашивала, как дела, кидала мемы (в основном каких-то крутящихся волков, «сосите летиски» и длиннющие анекдоты про парты и бумажку), фотографии уличных котов, надписей на стенах и себя в туалетах разной степени засранности. она болтала о том, что сегодня ела, как себя чувствует и сколько выкурила сигарет. записывала кружочки в телеграмме и звонила каждый вечер – просто потому, что выходила на балкон.       виолетта чувствовала себя загнанной в угол – даша уже была гораздо ближе, чем все случайные знакомства, сходящие на нет после трёх дней переписки, но перспектива вляпаться в настоящую дружбу, похожую на их с кирой, или даже что-то больше, пугала похуже бабаек.       горечь от потери мамы, всё ещё обмотанная колючей проволокой вокруг сердца, с каждым днём только разрасталась, не оставляя надежды на просветление. лучшее, что пришло ей в голову, – плыть по течению и не выёбываться. во многом это было заслугой киры, которая совсем не видела проблемы в общении, особенно с человеком, у которого есть квартира в центре и паспорт, по которому продают всё.       — я так не могу, — виолетта болтала ногами, сидя на стене. кира опиралась на неё спиной, закинув голову, чтобы видеть лицо подруги. — я как будто котёнка уличного покормила, и теперь он за мной бегает и ждёт, что я заберу его домой. а у меня нет на это сил.       кира подавилась дымом.       — вилка, — сказала она, прокашлявшись. — ты умная девчонка, но иногда такая тупая. болтать с ней тебе нравится?       — нравится.       — мемы смешные кидает?       — смешные.       — не вижу причин не общаться, — кира затушила окурок, поправила кожанку и накинула рюкзак на плечо. из-за угла широко шагая появилась злющая лиза. — не компостируй себе мозг, и за неё не надумывай. она взрослая, сама о себе позаботится. а ты заботься о себе. общение должно быть в кайф, без кайфа не кайфово.       и её за рукав уволокла лиза, причитая про горящие дедлайны, бесконечный стресс, безответственность и что-то ещё, сильно похожее на немецкую ругань. кинула через плечо «увидимся» и поспешила за андрющенко.       в общем и целом, кира была права. виолетта выбросила окурок, попав точно в мусорку, достала телефон и предложила даше прогуляться часов в пять. та ответила почти сразу, отправила «да!!!!!!!!!» и спросила, куда подойти.       «на гаражи».       гулять оказалось не так уж и страшно — даша с удовольствием слушала жалобы на школу и киру, которая теперь не могла курить каждую перемену с виолеттой из-за подготовки к концерту, а когда могла — только и делала, что говорила о лизе. виолетта в таких случаях просто молча кивала, давая подруге выговориться, подкалывая фразами «господи боже, спасибо, кире перепала вагина» и «не забудь позвать на свадьбу», давала советы по стилю и предлагала варианты свидания, от которых кира только отмахивалась.       они часто шлялись почти до полуночи, пропуская последний транспорт до дома, из-за чего даше приходилось бежать на метро, надеясь, что оно не закроется и ей не придётся идти в центр пешком или ехать на такси. спустя плюс-минус две недели таких встреч, она совсем отвыкла ходить где-то одной.       режим они, конечно, сбили нещадно. виолетта стабильно опаздывала на половину первого урока, хотя жила в десяти минутах от школы, даша страдала из-за бесконечной зевоты, сидя за столом администратора в библиотеке, где работала неполный день. в редкие моменты ей удавалось поспать прямо на неудобном офисном стуле на колёсиках, от которого затекали спина и шея, а задница становилась квадратной уже после одиннадцати.       распробовав неограниченный доступ к сигаретам, энергетикам и пиву раз в три дня, виолетта ещё больше предвкушала собственное восемнадцатилетие, даша лишь посмеивалась, каждый раз спрашивая, не только ли из-за этого виолетта с ней общается.       — не знаю, почему с тобой общаюсь, — как-то раз сказала виолетта, когда провожала дашу до метро, — но точно не из-за такой ерунды, тут явно что-то другое. не знаю, как объяснить.       она остановилась, отстав на два шага, отделённая от даши светом фонаря, и постучала кончиками пальцев по груди.       — но вот тут я чувствую, что это что-то очень важное.       незастёгнутую куртку трепал ветер, залезая под незаправленный свитер, отчего по животу ползли мурашки. дашины волосы трепыхались, как крылья птицы, пытающейся выбраться из охотничьей сети. дальше шли молча, но прямо перед толстыми стеклянными дверьми метрополитена даша крепко обняла виолетту.       — никто и никогда не говорил мне того, что говоришь ты. я не знаю, почему тебе не страшно делиться тем, что ты чувствуешь, но мне это в тебе очень нравится.       стояла середина октября, вечер накрыл город, а через открытое окно долетал гул машин и пение уличных музыкантов. виолетта сидела на табурете, закинув ноги на подоконник, даша курила в вытяжку, стоя в одном спортивном топе и застиранных клетчатых штанах из «твоё», и грела позвоночник о торчащие из стены трубы батареи. снизу играли «видели ночь», растущая толпа подпевала всё громче и громче, виолетта качала ногой в такт, рассматривая дашу. её освещала только подсветка над плитой, приглушённый жёлтый красиво ложился на изгибы лица и тела, чем-то напоминая импрессионистский пейзаж с его холмами, ущельями, бликами и игрой цвета. из-за падающих теней один глаз казался темнее другого, а выдыхая дым, она почти не двигала губами, лишь слегка их приоткрывая.       — вива, — даше нравилось каждый раз придумывать новое сокращение её имени, — может, останешься на ночь?       виолетта замерла, раздумывая, что завтра первым уроком контрольная, которую ни в коем случае нельзя пропускать, а если она останется, придётся вставать в шесть, чтобы доехать до школы; что дома будут ругаться, что не предупредила и вообще шляется, чёрт знает, где; что чистой одежды на завтра нет и учебников тоже. а ещё подумала, что вообще-то как-то наплевать, кивнула, поднялась и, встав рядом с дашей, попросила сигарету.       даша протянула пачку, включила вытяжку на полную мощность.       — знаешь, — виолетта прервалась, чтобы выдохнуть дым.       — не знаю.       — смешно, — но она не улыбнулась. – я никогда не ночевала у друзей. даже у киры. это как-то слишком интимно, что-ли. мой максимум — вырубиться в пьяном угаре у кого-то на хате и сбежать, как только проснусь.       виолетта повела плечами, сбрасывая дискомфорт, перевела взгляд на стену, глуша смущение затяжками. даша смотрела на кофейное пятно на полу, которого касалась босыми пальцами, и как-то слишком долго молчала, переваривая фразу.       — ты считаешь меня подругой? — выдала она, подняв глаза на виолетту. та избегала зрительного контакта, но кивнула, осознав это только сейчас.       даша улыбнулась широко, затушила сигарету о конфорку, так и оставив бычок торчать маленькой копией пизанской башни, обвила торс виолетты руками и прижала к себе крепко-крепко, так, что могла чувствовать ускорившийся пульс и её сбившееся дыхание. после небольшой паузы её обняли в ответ, осторожно, будто боясь спугнуть, положив голову на плечо.       молчание несло в себе больше, чем любые разговоры. они горели, облитые керосином из-за паршивой жизни, но даша слышала, что иногда пожары тушат, поджигая лес с другой стороны, и, возможно, два разрушительных пламени вот-вот могли стать чем-то согревающим, а не обжигающим. она буквально чувствовала, как тепло разливалось по телу.       питер закончился быстрее, чем истории виолетты или желание даши его исследовать. центр они презирали, даже не обсуждая прогулки в нём, и появлялись там скорее по необходимости — когда зависали у даши. дома-муравейники в мурино, бугровские поля и сто, мясная база в шушарах, на которую пробраться — дело пяти минут, если знать, где лезть, полуразрушенные дома, уходящие на километры в горизонт склады и бесконечные стройки привлекали гораздо больше, но быстро утомили своим однообразием. в какой-то момент они поняли, что тут ловить уже нечего.       — поехали на электричке куда-нибудь, — предложила виолетта.       была суббота, утро только началось, часы показывали пять. они сидели в дашиной гостиной, уставшие после трудовой недели, и смотрели чемпионат румынской лиги по американскому бильярду. не уснули только по двум причинам: во-первых, комментатор уморительно описывал процесс, а во-вторых, виолетта поставила сто рублей на тыргу-мурешскую команду и скорее следила за коэффициентами на сайте букмекера, чем за игрой. даша сидела по-турецки на диване и перебирала волосы виолетты, лежавшей на её коленях. на фоне никола из бухареста допустил фатальную ошибку, промахнувшись по шару, из-за чего шансы сары из тыргу-муреш выросли на четыре процента.       даша зевнула, сделала потише и посмотрела вниз:       — поехали. только давай сначала ляжем спать.       — я не могу, у меня ставки на спорт.       — я в бога верю больше, чем в победу твоей сары.       — ты же атеистка.       — вот именно.       аргумент оказался убедительным. проснулись в районе двух дня, позавтракали ничем и кефиром, оделись потеплее и пошли в сторону ладожского вокзала. октябрь заканчивался, погода ухудшалась, но ветра не было.       даша куталась в свою несменную матерчатую куртку, в которой была ещё при первой встрече, на виолетте висел всесезонный бомбер, протёртый на рукавах, порванный и заштопанный где-то снизу. она тогда полезла на спор через забор умвд, испугалась внезапно появившегося сотрудника с собакой, зацепилась за торчащую арматуру и упала, порвав не только куртку, но и бок. мама тогда кричала на неё в травмпункте так, что слышали два этажа вниз и три вверх.       под лопатками укололо, виолетта тряхнула плечами, пытаясь избавиться от неприятного чувства, думая, что защемило мышцу. на деле же ей защемило сердце и как-то вообще всю жизнь. даша болтала о том, что надо бы познакомиться со снежей, но, заметив боль, скользнувшую по лицу, замолчала и остановилась. виолетта обернулась почти сразу.       — что такое?       даша с прищуром пялилась в ей лицо, как женщины в ленте, которые потом отказывались продавать сигареты, подняла руку и погладила её по голове.       — всё будет хорошо.       виолетта лишь поджала губы, потупила взгляд и закусила щёку изнутри, чтобы не расплакаться прямо на улице. даша продолжала гладить, ласково зарываясь в волосы, массируя кожу кончиками пальцев. слёзы собрались в уголках, щипая глаза, она глубоко вдохнула, зажмурилась, пытаясь перебить воспоминания о гулком мамином голосе, отскакивавшем от наполовину коричневых, наполовину бежевых стен больницы, запахе перекиси водорода и спиртового раствора, которым врач обрабатывал перчатки. сердце забилось быстрее, трепыхаясь о рёбра, ноги стали вялыми, как переваренные спагетти, и она села на поребрик, упёршись локтями в колени. голова кружилась и болела, что-то пошло не так. обычно ей удавалось справляться с накатывавшими воспоминаниями на раз-два: покурить, пройти пару километров в наушниках, провести день компании даши или киры, на крайняк — напиться со случайными знакомыми и завести себе ещё с десяток «корешей».       даша стояла вплотную, закрывая её от внешнего мира, давая время прийти в себя, бормотала слова поддержки, гладила, обнимала, касалась, будто боялась, что от отсутствия физического контакта виолетта треснет, как хрусталь, и больше никогда не соберётся. в какой-то степени она была права — прикосновения помогали. спасали.       когда виолетта пришла в себя, даша не стала задавать вопросы, лишь протянула руку, помогая встать, и не отпустила после. вырываться не хотелось, она просто сунула их ладони в широкий карман бомбера и зашагала дальше. даша вернулась к обсуждению снежи. впереди показался вокзал, напоминающий три склеенных пряничных домика. круглые кирпичные пристройки с надписями «ладожский вокзал» смотрелись странно, девушки никак не могли решить, к месту они тут или нет.       кассир, молодой парень в форме и с гордым бейджем «стажёр», улыбчиво продал им четыре билета до волхова — два туда и два обратно, на самый поздний рейс в девять вечера. поезд старый, такие, наверное, ещё в советском союзе ходили, но атмосфера что надо. они долго спорили, кто будет сидеть у окна, возможно, слишком долго и громко. разногласие решила пожилая дама в меховой шубе и платке, нарочно зацепив тростью ногу виолетты, из-за чего та, не удержав равновесия, шлёпнулась на деревянное сиденье. даша фыркнула и сказала, что в следующий раз у окна сидит она.       два с половиной часа они болтали. иногда играли в дурака онлайн, когда появлялась сеть, или судоку на телефоне виолетты, когда сети не было, но в основном всё-таки говорили.       даша жаловалась на противную читательницу с работы, соседку со второго этажа, которая напомнила ей виолетту, потому что тоже кормила ораву уличных животных, на степана павловича, соседа по лестничной клетке, который по пьяни постоянно путал их двери и часто ломился к ней в два часа ночи, на строителя максима, который после ремонта читательского зала записался к ним на краткий курс библиоведения, чтобы узнать, в чём эти евреи виноваты, и на парикмахера в местном салоне красоты, который вообще-то учился на страховщика, и некрасиво остриг ей чёлку.       виолетта делилась историями про школу и родственников, в частности про своего дядю, который на неделе объявился на пороге квартиры тёти ани. проблема была в том, что уже пять лет он был пропавшим без вести, но оказалось, что всё это время просто скрывался в ялте от алиментов на младшего сына.       даша слушала её смех, больше похожий на крик чайки, и думала, как ей нравятся истории виолетты. ещё никогда в жизни ней не было так легко говорить обо всём, не чувствуя, что это ерунда. каждый разговор ощущался, как духовное просветление, даже если его темой были бомжи (виолетта искренне не понимала, что побудило бомжей бомжевать).       волхов был низкий, маленький и уютный: бледно-жёлтые пятиэтажки стояли стройными рядами вдоль дорог, ларьки с сигаретами менялись на ларьки с овощами и обратно, уставшие люди, мечтавшие о горячем борще и горячительной стопке водки, модные подростки, мечтавшие свалить в хоть какую-то из столиц, билборд с рекламой рапсового масла, маленький магазинчик «продукты», и бесконечные заборы вдоль проезжей части.       первым делом они пошли за красным полусладким. марка вина значения не имела, единственным критерием было отсутствие пробки — даша забыла штопор. после магазина, по пути к набережной, наткнулись на маленькую пекарню, из которой тянулся сладкий запах выпечки. милая женщина за сорок раскладывала свежеиспеченный батон с хрустящей корочкой, но, увидев их, отложила поднос и приветливо улыбнулась.       — что я могу вам предложить, мои золотые?       они взяли тонкую и длинную палку багета, завёрнутую в шумный крафтовый пакет, вышли на улицу и, пока тот ещё не остыл, отломили себе по куску. багет был мягкий, почти воздушный, и таял во рту, согревая и кружа голову восхитительным вкусом. когда они оказались на набережной, от батона осталась только половина, а виолетта успела сильно расстроиться, что растолстеет от мучного, и весь оставшийся хлеб они скормили бело-коричневому голубю и семье уток.       одинокая лавочка под голым дубом манила, как сыр в мышеловке, они залезли на неё с ногами под недовольные причитания проходившей мимо семейной пары, открыли бутылку и с лицами истинных ценителей, распили прямо с горла. вино совсем чуть-чуть отдавало брагой, даша сморщилась, а виолетта к такому уже привыкла.       — ты ещё скажи, что никогда не пила спирт, разведённый водой из колонки, и не закусывала ворованными яблоками.       даша скептически выгнула бровь и помотала головой.       — познакомлю тебя с кирой, у неё дядя самогонку гонит.       неизвестно как, но они всё-таки умудрились опоздать на последний поезд. он ушёл прямо перед их носом, даша ещё пыталась его остановить, размахивая руками машинисту. виолетта лишь упёрлась в колени, почти задыхаясь после длительного забега. возможно, стабильные десять сигарет в день всё-таки оставили след на её лёгких.       таксист согласился довести их только до выезда из города, дальше пришлось искать попутку до петербурга. ночевать в поле в плюс три градуса не хотелось, но, если подумать, в этом не было ничего страшного: даша считала происходящее забавным приключением, виолетте было в общем-то всё равно. через полчаса голосования, их подобрал полный водитель фуры и пообещал довести до автозаправки на обочине мурманского шоссе. «тут много наших бывает, кто-то обязательно подберёт», — сказал он, уезжая в сторону кировска.       шёл первый час ночи, редкие машины проносились со свистом и гулом, не заезжая на заправку, уставший кассир пробил им три кофе, вместо двух. они сели на шины прямо возле панорамных окон магазина, виолетта закинула голову, опёршись затылком о стекло, а даша копалась в телефоне. одубевшим пальцам возвращалась чувствительность, кофейный пар вытекал наружу через маленькое отверстие в пластиковой крышке, звёзды, не спрятанные городским смогом, сияли непривычно ярко и казались совсем близкими. изо рта вырывались облачка, тяжесть в груди становилась меньше и меньше с каждым глотком. даша подключила наушники и предложила один виолетте. они слушали что-то тихое, мягкое и удивительно подходившее под ситуацию.       блики от зажигалки прыгали по скулам и небольшой горбинке носа, отражались от пирсинга виолетты, и превращали её глаза в почти золотые с зрачками-точечками. даша придвинулась ближе, рассматривая лицо, ткнула в висок.       — тебе бы пошла татуировка тут.       виолетта забрала сигарету из пальцев, обхватила фильтр губами и глубоко втянула дым. подержала в лёгких, чувствуя, как расслабилось тело, прилипший к позвоночнику от голода желудок вернулся на место, и выдохнула прямо в смешно топорчившуюся дашину чёлку.       — набью.       — это же больно.       виолетта пожала плечами, позволяя забрать сигарету обратно, отпила кофе, в котором больше чувствовалась вода, чем напиток.       — я не боюсь боли.       даша всматривалась в напряжённое лицо. в последнее время она как-то слишком часто начала всматриваться в виолетту.       — по-моему боишься. если бы не боялась — давно бы уже заплакала.       — я не боюсь плакать, — с напором ответила она, немного отодвигаясь.       — так заплачь.       виолетту слишком легко было взять на слабо. она сжала зубы, играя желваками и мышцами шеи, в два глотка допила кофе, сморщившись от обожжённого горла, выдохнула и тупо уставилась перед собой. даша молча курила рядом. они просидели так минут пятнадцать, пока виолетта наконец не выдавила из себя слёзы. две тонкие струйки ползли вниз по красневшим от стыда щекам, хотелось вытереть их и сделать вид, что ничего не произошло, но она засунула ладони под бёдра, чтобы удержать руки на месте. тело мелко дрожало, она часто шмыгала носом и рвано вдыхала, сдерживаясь.       бесконечные догмы, навязанные бабушкиными причитаниями, отцовскими упрёками и мамиными скандалами, мешали дать себе волю. чужие голоса в голове наперебой твердили, что плачут только слабачки, что бояться нельзя, что надо быть нормальной и сильной — остальных мир съедает, перемалывая им кости в труху. что виолетта должна вырасти, найти стабильную работу, мужа, похожего на папу, что должна улыбаться, даже когда плохо, потому что в этом возрасте плохо быть не может — это всё обман и симуляция. ей методично выстраивали дорогу в светлое будущее, словно её растили не люди, а яндекс-навигатор. прямо по курсу был крутой поворот в сильную личность, и виолетта, видимо, в него не вписалась. только вылетела в кювет, перевернувшись несколько раз, и размазалась тонким слоем по чужим ожиданиям.       — ви, — мягко позвала даша, касаясь холодными пальцами шеи. — плакать не страшно. правда. тебе станет легче. если что — я прямо тут. я всегда тут ради тебя.       виолетта попыталась улыбнуться — но вышло больше похоже на оскал. слёзы перестали капать и потекли нескончаемым потоком, забытое чувство нужности другому человеку накрыло волной, она вытерла нос, за рукавом протянулись канаты соплей, всхлипнула, скукожилась, уткнувшись в колени, и наконец-то просто и по-человечески разрыдалась.       из-за смерти мамы, до сих пор отдающей ноющей болью в груди, будто от острого, воткнутого в неё лезвия. из-за вины, которую чувствовала, потому что ничего не смогла сделать, и сейчас ничего тоже не могла: ни семье помочь, ни себе самой. из-за будущего, страшного и беспросветного, с которым бы уже сейчас определиться, но сил не было даже на то, чтобы утром почистить зубы, какой выбор карьеры? из-за отца, о котором не могла позаботиться, и который не хотел, чтобы о нём заботились. из-за киры, которой виолетта не могла открыться, как бы сильно не хотела. из-за школы, в которой каждому преподавателю надо было напомнить ей, что с её успеваемостью ей только в канаве гнить. в конце концов от дешёвого заправского кофе, который до сих пор ощущался противным осадком на языке.       у виолетты накопилось много поводов поплакать. в конце концов, последний раз она таким занималась в шесть лет.       виолетта не знала, сколько точно она прорыдала, но поняла, что много, когда заметила слегка порозовевший горизонт. даша тихонько сопела на плече, не выпитый третий кофе покрылся лужицами разводов и осел на бумажных стенках стакана, покрыв их коричневыми кольцами. костяшки пальцев покраснели и потрескались от холода, она попыталась сжать кулаки и шикнула от внезапной боли — кожа лопнула, образовывая маленькие продолговатые ранки. впервые за жизнь дышалось легко и свободно.       даша протёрла слипшиеся ото сна глаза, потянулась и посмотрела на виолетту.       — лучше?       воспалённые веки, опухшие щёки, появившиеся из ниоткуда морщины, искусанные губы и изломанные брови выглядели ужасно, но виолетта улыбалась. улыбалась впервые за двухмесячное знакомство абсолютно точно искренне.       — да. поехали домой.       середина ноября встретила их мокрым снегом, утренним морозом, гололёдом, синяками на коленях от бесконечных падений и лизой, окончательно присоединившейся к виолетте с кирой. не то, чтобы это от начала и до конца было её решением, но организационные вопросы надо было обсуждать на переменах, а кира, которая каким-то образом умудрилась получить место заместителя организатора культурно-массовых мероприятий, от своих обязанностей скрывалась только тут. со временем, лиза, конечно, признала, что местные курильщики симпатизируют ей гораздо больше, чем неугомонные пятиклассники и недовольный директор, и перестала возмущаться.       последние дни она в целом была молчаливой, ещё более угрюмой и непривычно поникшей. молча сносила директорские выговоры, больше обычного ругалась на репетициях и постоянно просила киру развести ей тридцать капель валерьянки в стаканчике воды. кира каждый раз учтиво предлагала ей послать всех к чёрту или выпить коньячку, который помогал гораздо лучше любых растительных успокоительных. лиза тогда шлёпала её по спине, просила не трепать нервы и устало тёрла лицо. кира поднимала руки, говорила, что сдаётся, и шла выполнять просьбу.       — лизок, — обратилась к ней виолетта, привычно сидя на выступе стены. было не так классно, как ранней осенью, холод бетона легко проползал через тонкую чёрную джинсу, но она упорно забиралась на привычное место под шутки про цистит, воспаление лёгких и молочницу. — что у тебя случилось? а то ты в последнее время такая грустная-грустная, в жопе капустная.       — не пытайся, — отмахнулась кира, плотнее запахивая кожанку. погода в минус три градуса всё-таки вынудила её поддевать свитер, но ледяной ветер всё равно колол кожу. — я ей этим вторую неделю голову морочу, а она молчит как пленная немка.       лиза фыркнула, переминаясь с ноги на ногу и уткнулась носом в ворот дутого пуховика до колен. шарф она оставила в классе.       — может, я тебе это говорить не хочу, — дразнилась она.       — а виолетте хочешь?       — да.       — вперёд, — кира мотнула головой, но, не рассчитав силу, вмазалась виском в стену и схватилась за ушибленную голову. — блять.       виолетта истерически рассмеялась на всю улицу, привлекая внимание дворника и скучающих подростков на первом этаже, кира шикнула на неё, пытаясь сохранить лицо, но получалось не очень. лиза хихикнула и убрала руку киры.       — дай посмотрю. крови нет. сильно болит? — она стояла на носочках, рассматривая выбритый висок, получила в ответ кивок и начала гладить место ушиба. — у котика боли, у собачки боли, у киры не боли.       виолетте стало ещё смешнее, но она изо всех сил пыталась сдержаться, чтобы не спугнуть атмосферу.       — а поцеловать? — спросила кира, выгнув бровь.       — а ты мне день рождения организуешь незабываемый? — лиза вздёрнула подбородок, смотря в чужие глаза с вызовом.       — без проблем, кисуль, только поцелуй.       лиза придвинулась вплотную, прижалась губами к красной от холода щеке, отстранилась, развернулась и быстро зашагала обратно в школу, крикнув что-то про то, что скоро начинается урок.       — кир, — позвала виолетта. — у тебя лицо очень тупое.       та не отрывалась от рассматривания удаляющегося силуэта. идей для праздника было ноль без палочки, но слова на ветер только лохи бросают, а для киры «лох» даже на стенах не писали.       – это у тебя оно тупое, а у меня влюблённое.       пятнадцатое ноября для лизы прошло совершенно обычно. родители поздравили по телефону, пообещав приехать на новый год, но она уже знала, что это ложь, — никуда они не собирались. в школе поздравил только педорг, поблагодарил за усердную работу и всучил дешёвую шоколадку с кипой бумаг. киры с виолеттой не было, но она всё равно каждую перемену ходила за школу, чтобы проверить курилку. на всякий случай.       по пути домой зашла в магазин, купила торт, два килограмма конфет и банку сгущёнки. заедать стресс было плохой привычкой, но ей с детства твердили, что наркотики плохо, алкоголь плохо, бить людей плохо, и вообще всё плохое это плохо, а любовь к сладкому — это так, просто прикол веселья ради.       на подъездной двери снова висел лист, сообщавший, что лифт с домофоном сломаны. подобные извещения появлялись у них с завидной регулярностью, иногда казалось, что лифт вообще не чинили, а просто переклеивали порванный лист на новый. но лизе было всё равно, она-то на первом жила. зайдя в квартиру, сразу поставила турку воды. чайника у неё не было, как и необходимости в нём. в гости звать некого, а ей одной и пол литра горячей воды хватало за глаза.       пакет из «дикси» тоскливо стоял на столе, она так же тоскливо смотрела на него, только сейчас осознав, что забыла купить свечи.       заливая пакетик чёрного гринфилда со вкусом лимона, лиза подумала, что, возможно, у киры получилось сделать её день рождения незабываемым, — такой одинокой она себя ещё никогда не чувствовала. зато это уж точно не забудется.       она выпила чаю, съела кусок торта и, прикидывая, проснётся ли она завтра разбитой, если ляжет сейчас, мыла кружку. часы показывали только шесть, но находиться в сознании — значило вариться в собственном одиночестве.       мысли прервал стук в окно. бегло посмотрела, но ничего необычного не заметила. ещё стук, за ним ещё и ещё, как будто кто-то кидал в него камни. наверное, опять местная детвора баловалась. настроение было ни к чёрту, устраивать сцены не хотелось, но настойчивость бросков напрягала слишком сильно. она отодвинула занавеску, открыла форточку и высунулась, готовая ругаться.       — а может быть у нас тут первая любовь, поцелуи в губы. быть такой как все охуенная судьба. согласишься быть моей, и я буду счастлива всегда. буду счастлива всегда, буду счастлива всегда.       голос у киры был грубый, она совсем не попадала в ноты, но улыбалась, стараясь. виолетта перебирала аккорды на гитаре, подпевала, но на втором куплете сбилась, попросила начать сначала, получила подзатыльник и выговор по поводу того, что испортила сюрприз. рядом с ними стояла незнакомая крашенная блондинка, смеявшаяся с происходящего. лиза улыбалась, прикрывая рот ладонью, очень стараясь сдерживать рвущийся наружу хохот, потому что видела, как кира расстроена испорченным подарком.       — иди сюда, — позвала лиза.       виолетта, отдав гитару девушке, потащила киру к окну и пригнулась, чтобы той было удобнее. кира фыркнула, но на плечи залезла, поровнявшись с наружным металлическим подоконником. лиза даже не заметила, как замёрзла, пока не коснулась раскалённой кожи, обхватив щёки киры, и, не дав той ничего понять, поцеловала её. мягко и трепетно, закрыв глаза, слушая удивлённый выдох, чувствуя, как чужие ладони легли на шею, а раздвоенный язык прошёлся по нижней губе. низ живота скрутило в узел то ли от неудобного положения, то ли от радостного трепета. не забыла. улыбка вытягивалась на лице непроизвольно, мешая целоваться, кира медленно отодвинулась.       — это за день рождения?       — нет, это за просто так. потому что ты мне нравишься.       улюлюканье виолетты слышал если не весь район, то точно его половина. кира колотила её по затылку, пытаясь заставить замолчать, незнакомая девушка в чёрной куртке потянула киру за подол кожанки, оттягивая от избиения, но сделала только хуже, поскользнувшись на льду, из-за чего они все рухнули на промёрзшую землю, крича, смеясь и ругаясь. лиза заливалась хохотом, всё ещё свисая с окна.       — одевайся! — крикнула виолетта, закрывая незнакомку от киры. — поедем кататься.       оказывается, у киры были права, голубой жигуль дяди, у даши, той самой блондинки, — квартира в центре, а у виолетты — умение знакомить людей друг с другом и ловко заполнять паузы в разговоре увлекательными рассказами.       из старой магнитолы, шипя и прерываясь, играла монеточка, виолетта с дашей во всё горло кричали «запорожца», лиза смеялась, сидя на переднем сиденье, смотрела то на шатавшиеся от движения чётки, то на сосредоточенное лицо киры, которая в перерывах между поливанием других водителей грязью, смотрела в ответ, улыбаясь уголками губ. причёска растрепалась, хвостик ослаб, выпустив несколько прядей болтаться у лица. на очередном припеве кира только губами сказала «с лучшей девушкой в этом городе», глядя прямо в глаза, и лиза правда пыталась сохранять хладнокровие и самообладание, но собственное сердце давно прыгнуло в кипящий поток чувств. это оставалось только принять.       да и было ли в этом что-то плохое?       лиза абсолютно уверенно сказала бы нет.       питер мелькал за окнами, тёмный и холодный снаружи, покрытый тонким слоем льда и снега, от которых отражались уже развешенные кое-где жёлтые гирлянды. машина гудела и пыхтела, добавляя атмосферы. кира замедлилась на мосту, давая лизе возможность поймать хороший кадр, но совсем не ожидала, что фотографировать будут её, а не фонари. неловко потёрла шею, прося перестать, но виолетта с дашей только подливали масла в огонь, подбадривая лизу с заднего сиденья.       — горите вы все в аду, — откинувшись на подголовник, сказала кира.       — не волнуйся, — ответила ей лиза. — мы попадём туда вместе.       — она засмущалась! ты смутила киру! — кричала виолетта сзади, пока та прикрывала лицо ладонью. это определённо был хороший день рождения.       никто не успел в полной мере прочувствовать ноябрь: он пролетел слишком быстро и смазано, остался парой ярких дней в памяти и исчез, будто сбежал пораньше с нелюбимой работы. зима натянула декабрь на город как-то неровно: центр завалило снегом и предновогодней суетой, окраины пестрели пустыми деревьями, торчавшими из земли, точно обглоданными костями. коммунальщики срезали ветки, оставляя безжизненные стволы чернеть вдоль серых дорог и блёклых домов.       даша не очень любила такое время — ей часто было плохо. в такие моменты время рвалось по швам, трещало и трескалось, жизнь сыпалась песком сквозь пальцы, водой через решето, складывалась, как карточный домик или расставленные домино, только почему-то оставляла после себя не рисунок, а всепоглощающее, абсолютно чёрное, нечёткое, окутанное дымкой ничто. в такие моменты прошлое, надёжно запертое глубоко в себе, похороненное, засыпанное сигаретным пеплом и залитое текилой, выползало и ощущалось реальнее, чем настоящее. в такие моменты тело болело, как после побоев, хотя она и не дралась, а вид был уставший, измученный и почти синюшный, как у трёхдневного утопленника. в такие моменты она звонила виолетте и тихо просила прийти.       и та почему-то приходила.       как идиотка лезла по сточной трубе под возмущения старушки-соседки, чьих котов пугал стоявший грохот, потому что ключей ещё не появилось, а даша до двери не дошла бы. но виолетте ни до чужих котов, ни до отсутствия ключей дела не было. даше в таком состоянии — тем более.       садилась рядом и почему-то совсем ничего не спрашивала, ничего не говорила и вообще ничего глобального не делала. только укрывала пледом, раскуривала ей сигарету за сигаретой, потому что даша даже это сделать не в состоянии, держала дрожащие ладони в своей, а второй мягко перебирала отросшие волосы на затылке.       вот так они и сидели, просунув ноги в резные перила, ласково касаясь друг друга, смотрели куда-то в себя и молчали. виолетту грузили мысли о будущем, дашу — о прошлом. в ноябре с этим особенно сложно. в ноябре осенняя хандра перетекала в зимнюю депрессию, что застревала комом в горле, и душила, душила, душила, душила, душила, душила. но когда они сидели вместе — чуть меньше.       в этот раз дашу накрыло прямо под новый год. она резала себе оливье скорее по привычке, чем от большой любви к салату, в холодильнике — магазинные суши, на столе, прямо посередине, — ананас, подаренный ей соседом по лестничной клетке, такой неподходящий её нелепой квартире со старым кухонным гарнитуром, грязной газовой плитой, которую нельзя отмыть ни содой, ни чистящим средством, хрустальной пепельницей, в которую бычки тушили ещё до революции, и вазой с дешёвыми карамельками со вкусом обречённости, которые приносила хозяйка квартиры раз в месяц, то ли как дань уважения своему прошлому, то ли в попытке заботы. а ананас стоял, такой весёлый, такой яркий, такой жизнерадостный, что слёзы сами потекли из глаз.       рука замерла над телефоном, пальцы не гнулись, попытка зайти в контакты — провал, в телеграмм — провал. присутствие виолетты жизненно необходимо, но заставлять её сидеть здесь, в компании бившейся в истерике даши, в новый год, который она отмечала со школьной компанией, показалось слишком нагло. она опустилась на табурет, но штормило, как на корабле во время качки, тело перетекло на балкон, в поисках забытой безопасности, удушье подобралось совсем близко.       она плакала, свернувшись калачиком на пледе, уткнувшись лицом в руки, холодный ветер трепал спутанные волосы, колючий свитер виолетты почти не грел, обида и жалость к себе, как двуствольное охотничье ружьё, приставленное к челюсти, целились в голову, готовясь к летальному выстрелу, даже без предупредительного в воздух. предупреждений было уже слишком много — ухудшение настроения и ночные кошмары не появляются на пустом месте. слепое бегство в никуда, лишь бы подальше от того, что было, — игра с огнём на поражение.       плотина памяти лопнула, как мыльный пузырь, выпустив наружу лавину плотно утрамбованного дерьма под названием «дашина жизнь».       ей пять, перед глазами снова сраный сосногорск, мама курит на кухне в платье и тапках, пьяно плачет и говорит, что новый год этот ей вообще не сдался. стола нет — только две табуретки у стены, у них же праздник. мама несёт бред про то, что даша должна найти себе достойного мужчину, и ни за что в жизни не вырасти похожей на отца, а она стоит в сарафане с бантом в длинных волосах, держит не зажженный бенгальский огонь и ничего не понимает, но внимательно слушает.       вот ей уже десять, в этот раз руки отважно держат нож, пытаясь защититься от выпившего отца, хотя сама она дрожит внутри, а сердце колотится так, что ещё совсем немного и выскочит через рёбра прямо на залитый пивом и чернилами линолеум, пока мама стоит в стороне и смотрит в окно — ей сейчас гораздо интереснее бельё на балконе, чем поножовщина в собственной квартире. семьи у них нет уже года три, штамп в паспорте — формальность, как и имена, вписанные в строчки «мать» и «отец» в свидетельстве о рождении. они — просто люди, которые просто живут в одном помещении.       вот ей четырнадцать и она впервые пробует курить. компания собирается в подъезде незнакомого дома с исписанными стенами, ей в руку суют дешёвое курево без фильтра — другого достать не получилось. она кашляет с непривычки — компания смеётся. особенно сильно заливается ксюша нечаева — одноклассница и лучшая подруга, отчего в груди щемит, тянет и болит, стыд обжигает щёки. после вытащенной из отцовского пальто пачки кента, выкуренной за гаражами, она больше не кашляет, хотя от запаха жжёного табака тянет блевать, а мама дома ругается, что та воняет дымом. «прямо как отец», – даша хочет услышать это меньше всего, но ей уже как-то плевать. желание понравиться к(сюше)омпании сильнее.       вот ей пятнадцать, и она плачет в ванной, потому что понимает, что желание понравиться — не от отсутствия друзей, а от отсутствия нормальности. она лезет целоваться к нечаевой, притворяясь перепившей на тусовке, но её ловко отталкивают и отдают в руки максиму. тот целуется классно. не то, чтобы даше было с чем сравнивать, но так говорят окружающие. а ей от поцелуев с максимом хочется сбежать, как и от всего в этом сраном провинциальном городе.       и в семнадцать она сбегает. находит себе милого парня в интернете, от общения с которым не противно, даже наоборот, в животе порхают долгожданные бабочки, а пальцы подрагивают от ожидания сообщений, подаёт документы во вгик и врёт, что поступила. отцу наплевать, мать гордится, но не проверяет.       ей двадцать, и мир трескается пополам, когда ей изменяют. москва кажется пластиковой, почти игрушечной с высоты двадцатиэтажного здания, с которого она хочет спрыгнуть, чтобы всё закончилось. но в последний момент духу не хватает. неделя запоя превращается в две, три, месяц, два, полгода. обеспокоенная работодательница просит её сходить к наркологу, подписывая заявление об увольнении. два месяца в рехабе, плюс один в психиатричке и жизнь снова кажется чуть лучше, чем хуйня.       ей двадцать один, и спонтанный переезд в культурную столицу действительно помог, хотя в историческом центре всё так же удушающе плохо. она уходила подальше — на окраины и в спальные районы, смотрела на людей, которым так же плохо, как и ей, и чувствовала себя хоть капельку лучше. по крайней мере, она не одна такая. долгие прогулки в наушниках, неизвестность города, незнакомые лица и отсутствие прошлого окрыляли. самые коренные петербуржцы, лежащие пьяные на дворцовой площади, прямо напротив эрмитажа, веселили.       но она всё ещё убегала.       пока выбирала, кем же ей всё-таки стать в будущем, превращалась в ту, кем меньше всего хотела стать в детстве, — в несчастную, обречённую на жалкое существование алкоголичку, всё больше копирующую поведение отца. перед глазами будто появилась она сама, но на шестнадцать лет младше — маленькая девочка в сарафане и с бантом, по-детски недовольно уперевшая руки в бока.       — теперь ты довольна? — спросила она, с вызовом вздёрнув подбородок. эту привычку она переняла от деда, советского офицера, заставшего войну. куда она исчезла с возрастом — загадка. — хватит ныть, ты сама хотела быстрее вырасти.       прежде, чем взрослая даша успела что-то ответить, в небе взорвался салют, детский образ исчез, слился с воздухом, оставив только чей-то нечёткий силуэт перед глазами.       — душа моя, долго мёрзнуть будешь?       голос у виолетты звонкий и радостный, щёки алые от мороза, а куртка нараспашку демонстрировала огромный пуловер, очевидно стащенный у даши. она перевесилась через перила, стоя на самом краю балкона, залезла, не изменяя своей привычке, по водостоку. волосы, спутанные и отросшие, в свете фейерверков больше напоминали нимб, взгляд глубокий, как кроличья нора или ловушка дьявола с бесами на самом дне. шаг влево, шаг вправо — упадёшь и разобьёшься, но почему-то даша только за.       — ви?       активные кивки, улыбка от уха до уха.       — там внизу кира с лизой ждут. мы спёрли две бутылки шампанского, крабовый салат и пять пачек чапмана. впишешь к себе на новый год?       а даша только и смогла, что руку положить виолетте на шею, вниз потянуть и мазнуть губами по чужим, сухим и обветренным, с привкусом табака и кофе. в груди разлилась надежда на лучшее, от которой она отмахнулась. в кои-то веки о будущем думать совсем не хотелось. ей вполне хватало настоящего.