Целебный отвар

Снейп остается снаружи. Мелькает резкое и раздраженное, щиплет язык и уголки глаз — Снейп вздыхает глубоко, до хрипа. Делает шаг, и еще. Отдернуть рваный край футболки, зацепившийся за ветку; оглянуться — так, на всякий случай — положить наконец шершавую, разбитую ладонь на выстуженное рассветом дерево. Чуть подтолкнуть, чтобы — — … храбрые, храбрые дураки, — бормочет Хоуп потерянно-восхищенно. — Как вам только в голову могло такое прийти?.. В который раз… Снейп видит, как мелькает светлый рукав платья Хоуп, когда она по-лебединому взмахивает рукой; Лайелл и краешек его мрачного носа хмурятся на периферии, как у старого ворчливого ворона. Дверь приоткрыта едва-едва, но в эту щель видно и слышно так много, что Снейпа будто бьет в грудь звуковой волной. — Бросьте, Хоуп, — невесть с чего у Поттера перебит нос, так что он говорит сбито и глухо. Теперь это даже не радует. — Ремус — наш друг. Тем более вы же знаете, мы — — Не хочу знать, — перебивает едва начавшееся Лайелл. — Ничего. Ни словечка. — Вы ведь… — Я ничего не видел! — повышает тон. — Ни рога, ни копыта — все это мираж, пьяный сон. Ясно? Лайелл не звучит, как испуганный человек — скорее, как человек, повторявший одно и то же столь часто, что почти в него поверивший. Зато тон Поттера разом ломается от упрямо-мрачного до обиженно покорного. — … хорошо. Это как цикл — некий ритуал, который они повторяют друг с другом из года в год каждое лето; возможно что и три месяца кряду. И никто не уступает. Снейп молчит. Ему там не место. Сложно объяснить. Дело не в Поттере, разговорах об анимагии или выговоре — который будет, обязательно будет и какой!.. — дело в том, что — Там нет Ремуса. И идти туда незачем. Снейп забирает ладонь от двери — будто отводит кисть от стеклянной пирамиды, ме-едленно, только бы не зацепить, не раздробить еле собранное в дребезжащие осколки. Отступает на шаг — кажется, будто время перематывает назад вместе с ним и его движениями. Раз-два-три, и он снова окажется в одиночестве в Паучьем тупике, а с первого этажа будет орать отец. — … кто он? — спрашивает Лайелл тихо, и Снейп останавливается. — Этот мальчик, Северус Снейп. Кто он такой? Снейп плотно смыкает губы — только бы не рассмеяться горько, не расхохотаться жалобным и страшным. Кто такой Северус Снейп?.. Просто парень с разбитыми ладонями и драгоценным воспоминанием о мажущем пальцы шоколаде из шелестящей обертки. Незваный гость, засевший мрачной птицей на чердаке, ждущий хлебных крошек с протянутой руки. И в общем-то… не самый хороший человек. Не добрый — это уж точно. Он не слышит — видит под прижатыми до желто-черных кругов веками — вот Поттер дергает крепким плечом, мол «черт его знает, спросите кого другого»; а Блэк развязно поджимает губы, ссутуливаясь в кресле так, что челка тенью падает на глаза, и в пальцах у него медленно вращается вишневая сигарилла. Ну а Питер… Питер отвечает отчетливо тихо, отрешенно: — Наш одноклассник. Со Слизерина. Ха. Лайелл сумрачно втягивает воздух: — И это все, что вы скажете? Одноклассник? Со Слизерина? — А вы хотите услышать что-то конкретное? — смирение Поттера рвется небрежным смешком. Лайелл молчит, прицеливается вопросом — — Спросите Лунатика сами, — хрипло выдает Блэк, щелкает крышкой металлической «Zippo». — Причем здесь мы? Действительно. Причем же здесь вы, Сириус Блэк? — Это тот же самый парень из Хижины, которого вы едва не задрали в полнолуние, не так ли?.. Он знает. Лайелл все знает. И все же — все они в этом доме, за одним столом — едва за руки не держатся. Снейпа перекашивает. Даже мышцы не дрожат больше, только внутри тревожное, как каменный молоточек — тук-тук, тук-тук. Поттер и Блэк отвечают разом — синхронизируются настолько, что не различить, где чей голос: — Да. Лайелл ничего больше не спрашивает. Настолько ничего, как если бы ему все было понятно — в висках Снейпа стучит беззвучный вопрос: Ремус?.. Что ты рассказал про меня родителям?        Дальше — больше. Он может поклясться, что не делал этого ни разу. Но вот одно движение, второе, пятое — и Снейп кузнечиком взбирается на тонкую, испуганную черемуху. С ладоней сыплются кусочки коры, его трясет вместе с гнущимся под ладонями остовом — трясет и вытряхивает в узкое оконце, на залитый солнечным маслом подоконник. Прямо в их общую с Ремусом комнату. Роняет мятым лепестком на собственный матрас с застеленным покрывалом и наконец прокидывает кубарем к квадратной кровати — так что Снейп замирает на мгновение, распластавшись беспомощным котенком, а прямо перед ним — рука, и бледные пальцы, подрагивающие от сквозняка и кошмаров. Люпин вздыхает, как разбуженный человек. Шевелится, собирая воедино растревоженные кости; пытается сесть ровнее и каждый раз смешно проваливается в подушки. — Се… верус? Ты чего это… Снейп вздрагивает, поднимается резко, ударяясь головой о перекладину; тут же охает и замолкает, прижимая ко рту руку. Голубые глаза Люпина сейчас тускло-серые, как поблекшая фольга; скулы резко-очерченные и выкрашены синевой былого обращения — очередного и вновь не убившего. Судя по взгляду Люпина — к его превеликому сожалению. Поверх всего этого — бинты и мазь, мазь и бинты — еще немножко, и он будет смахивать на мумию из старого талмуда по ЗОТИ. Снейп ловит слова, а те лишь насмешливо лопаются на языке горько-мыльным. — Северус? Ремус поднимает вздрагивающую руку, будто тянется — Снейп дергается — садится рядом, на покрывало, забираясь с ногами; пальцы переплетаются-защелкиваются в единый замок-ловушку, от которой ни у одного из них нет ключа. Ключа от этого вообще не существует. Они начинают говорить одновременно: — Я идиот и — — Зелье подейство… Замолкают. Снейп желает уступить Ремусу, потому что тот слаб и сегодня — всегда — привилегия первого за ним; Ремус — потому что не знает, будет ли второй раз, когда Северус заговорит сам. — Зелье подействовало, — миролюбиво сообщает Люпин спустя паузу и неловко отведенный взгляд Снейпа. — Отчасти, но я… Я что-то помню. Довольно много, на самом деле. Говорит так обыденно — только Снейпа не проведешь, губы-то у него все равно подрагивают. Гордость лопается искорками под разом отяжелевшими ребрами. Смазывается беспокойством — Люпин говорит с трудом, как тяжело больной; каждое его движение и неистово бьющаяся под большим пальцем жилка на запястье — все это как будто существует в долг. Снейп не уверен, что сумеет выплатить его за Люпина, даже не знает — кому. — Ты уверен?.. — шепчет, прокашливается, начинает заново: — Я имею в виду… — Я помню, как вы ссорились с Джеймсом. — Это моя вина, — покорно соглашается. — Что? О чем ты? — Я расцарапал руки, — выпаливает Снейп, признание дается с трудом — на то оно и признание. — В кровь. И это разозлило тебя. Я не должен был, знаю. Я ошибся. Он как будто умер от того, что это сказал. — Нет… — Люпин откидывается на подушки, смотрит на покачивающийся под потолком ловец снов, словно проводит мысленный ритуал. Молчит, приоткрыв серые губы. — Нет, я просто испугался. Снейп хмурится непонимающе, Люпин — раздраженно на самого себя. Отвечает тихо — признается: — Я почувствовал тебя. И… остальных. Ваш человеческий запах — такой сильный. Как свежая выпечка или испеченное на углях мясо. То есть… Извини, я не это имел в виду… Просто хочу сказать, что почувствовал вас и подумал — мало ли что они сделают с…. Мало ли что случится между вами всеми?.. Но… Снейп сглатывает. — Ты выбил дверь. — Я торопился. — И рычал. — Оборотни не умеют разговаривать. — Ты… Пауза. — Да? Теперь не только пальцы — еще и взгляды. Спутываются рвущимися ниточками в неровный клубок, и Снейпу кажется, что на горле его затягивается металлическая удавка. Ты не можешь говорить правду, Ремус Люпин. Потому что тогда… тогда это значит, что ты и я, ты и я… Это значит что-то хорошее. А это — невозможно. Люпин улыбается легонько — полумертвый, выкрашенный смертельной болезнью в картонно-бледный; вздрагивающий от каждого дуновения и натягивающий до горла покрывало в разгар лета. Улыбается. Будто перышком мажет. — Значит, Блэку не стоило нападать на тебя? — подытоживает Снейп невпопад. — Блэк — просто пес. Он не может на меня, — Люпин хмыкает, — напасть. Ну да, ну да. — Ты не представляешь, как мы все… Снейп осекается, потому что «мы все» звучит косо и дико после того, что они делали с ним столько лет — после того, что они не сделали с ним прошлой ночью. Осекается дважды, когда Люпин тянется правой, свободной рукой к палочке и едва шевеля губами накладывает на комнату и дверь заклинание. Замечает только сейчас — с той стороны кто-то стучится-скребется-ругается на неподдающуюся ручку, но Люпин выбирает его. Люпин. Выбирает. Его. — Не стоило, — блеет Снейп потерянно. — Твои друзья… — Мерлин, что он несет?! — … они ведь… — Они подождут. Сплетенные пальцы жжет каленым; тут же мажет холодным потом от страха и горячим — от близости. Кожа к коже, липнет настолько, что почти намертво — как застывающий маггловский раствор, на котором они строят свои уродливые дома. Люпин смотрит с подушек, смотрит прямо в глаза, молчит как заговоренный, и его пальцы сжимаются, сжимаются… Снейп всхлипывает тихонько. Захват ослабевает. Следом — Люпин вдруг тянет к себе его ладонь, рассматривает внимательно, встревоженно — тот самый Люпин, который разбит, которого ночью выворачивало наружу костями и мясом, который выл от боли на весь окрестный лес — смотрит на саднящие ладони Снейпа, как на около-смертельную рану. Снейп сглатывает и задыхается. Губы Люпина прохладные, узкие и уютно-сухие — бальзамом прижимаются к горящей коже, к синякам и порезам; оставляют крохотный целебный поцелуй. Если бы не оголенные кончики нервов — можно было бы притвориться, что показалось; что все это — не происходит на самом деле. Потом еще, сдвигаясь едва на десятую дюйма — и снова. Следует по коже магическим узором; пальцы, обернутые вокруг запястья, тянут Снейпа чуть вперед — он не поддается. Потому что кости обрастают камнем. Потому что просто видеть все это — уже немножко сверхневозможно. Но остается и другое — ласково-дрожащее под кожей ощущение; чужой неотрывный взгляд, проливающийся глаза в глаза невысказанным и пронзительным; запах мазей, расходящийся по комнате и кружащий голову… И Северус вдруг понимает. Так отчетливо, что хоть плачь. Полынь. Он пахнет полынью. Ремус, его чай по отцовскому рецепту, это лето. Все это пахнет полынью. Пропитано насквозь. — Северус?.. — почти испуганно, встревоженно. Снейп сам ничего не понимает — сидит на краешке кровати, прижимая к груди вырванную из чужих пальцев руку. Кожа на ней заходится воем, кровь стучит в висках и в горле ком, раздувающийся едва ли не до самого языка. Еще секунда — и ядовитой пеной пойдет через рот. — Я, я… Я идиот. Снейп не знает, как сделать так, чтобы обратно — плавное движение к изголовью кровати; вновь сплести пальцы, будто они зачарованными деталями встают на место сами собой; протянуть руку Люпину — ну что за глупости, зачем вообще?.. — потом потянуться самому и… Взгляд Люпина мертвенный, заходящийся тоскливым отчаянием — таким он не был даже во время полнолуния. Снейп чувствует себя, как обычно — то есть чудовищем и уродом. Но в этот раз он хочет все исправить. — Я не умею, — шепчет лихорадочно. — Я испугался… Не понимаю. То, что ты делал… Я не умею, Ремус! Его током бьет. И он не хочет, чтобы Ремус снова его спасал. Особенно сейчас. Так что он действительно тянется-карабкается вперед по кровати; непонятно для самого себя как устраивается чуть рядом, слева — стекает вниз по краю подушки. Смотрит в потолок так долго, что слышит задумчивый вздох Люпина у правого уха — Чуть сдвигается. Плечо к плечу, сквозь бинты и рукава футболок. Чуть поворачивает голову. Упирается лбом в висок Ремуса. Если чуть приподнять голову, то можно оставить едва заметный успокаивающий поцелуй, но — Замирает. Так можно? Нормально? Я правильно делаю, скажи Ремус… Ремус вздыхает облегченно. Поднимает правую руку, и не глядя всей пятерней легонько взлохмачивает Снейпу волосы. А после — после прижимает к себе.