Целебный отвар

День стынет в глубоких медово-багровых сумерках, облака на небе отлиты из янтаря и темного золота. Снейп открывает глаза, сквозь поволоку сна проскальзывают бледные тени — полночь, обращение, Мародеры, рассвет, Люпин, узко-сухие губы на ладони — Просыпается резко, хватая пересохшим ртом воздух. Заставляет себя успокоиться. Мышцы тянет, шея налита камнем, а в голове космическая пустота и мысль одна-одинешенька — это все было, то есть… по-настоящему? И следом еще одна: Что же ты творишь, Северус Снейп?.. Ищет глазами что угодно, в чем была бы вода; одновременно с тем поправляет затекшее плечо — мягонько, чтобы не потревожить Люпина; проигрывает все равно. Сверхчувствительность оборотня не обмануть обычному человеку, как он. — Как ты сюда попал? — хрипло спрашивает Ремус; закашливается, тянется к тумбочке и привычным жестом выпивает остывший отвар из морошки и голубики. Душа проваливается — он не помнит?.. Люпин добавляет: — Неужели влез по черешне? — Ну да, — тупо отзывается Снейп. — В самом деле? По черешне? Почему это так важно? — Это же черешня, — заспанные, сощуренные глаза Ремуса смеются; на щеке мятый след наволочки. Футболка сползла, и видно узкую ключицу — Снейп запрещает себе продолжать думать в этом направлении. — Кто забирается на черешню? Она же слабенькая, тоненькая, может не выдержать. Искорки смеха в глаза Люпина живые настолько, что только подноси хворост — а сам Снейп теряется; лихорадочно ищет. Неправильно? По деревьям надо как-то по-другому? Есть инструкция? Этому учат где-то?. Ремус хохочет дребезжаще, так что обрушить на него куцую подушку раз-другой кажется единственным и абсолютно необходимым. Низкий смех мешается с пушистыми перьями, Снейп чихает, слабо уворачиваясь от контратак; конечно же сваливается с кровати — залезает обратно по съезжающему покрывалу, не сдается. Перья кружатся под потолком в хороводе, оседают на стенах, ловцах снов, опускаются на гладь позабытого чая в многочисленных кружках. — До чего же ты иногда глупый, Северус, — задыхается-шепчет от смеха Ремус. … они лежат обессиленно друг напротив друга, подложив руки под голову; смотрят глаза в глаза. Перья все еще падают, планируя, щекочут дыхание, так что приходится часто смаргивать и морщить нос. Медовые сумерки сгущаются, и Снейп вязнет мухой — во взгляде Ремуса, в теплом, черничного цвета покрывале; в сладком как варенье воздухе. Ему важно спросить: про зелье; про то, как чувствует себя; про то, куда подевались Мародеры, Лайелл и Хоуп. Удерживает себя от громоздкого — не так, не здесь, все это сейчас — теперь — неважно. Люпин как будто бы думает о том же — улыбается легонько, но от прямого пронзительного взгляда уворачивается упрямо, опускает ресницы. Вчерашняя его смелость смазывается ломкой неловкостью — будто он протрезвел или пришел в себя. У всего происходящего есть название. Но о таком не говорят вслух. Для этого надо быть… смелым, как какой-нибудь Блэк или взрослым — как Лили. — Кажется, мама заходила, — бормочет Люпин то ли сонно, то ли неуверенно. — Откуда ты знаешь? — подхватывается Снейп — ему бы Люпиновское спокойствие. Вроде и наплевать, что подумают-скажут, но изнутри привычной пружинкой разжимается тревожное — а если последствия? если будут против, если их разделят и — Нужно все просчитать заранее. Люпина такие вопросы, кажется, совсем не трогают. Неясный жест в сторону — на комоде у окна высится изящный глиняный кувшин, там же — тарелка с аппетитными малиновыми пирожками (Снейп узнает запах) и миска с салатом. От Хоуп не укрылось, что они пропустили ужин. Мысль о том, что так бывает; о том, что за это не спрашивают долг — привычным бьет под дых, но Снейп стряхивает ее с себя, как сгнивший осенний лист. Спустя минуту они ужинают прямо так, на одеяле, размазывая малиновый сок по пальцам, смеясь и фыркая. Люпин сминает челюстями пирожок, проглатывает чуть ли не целиком. Останавливается без предупреждения и замирает, как стрекоза на воде. Окончательно просыпается, а с ним — и все невысказанное. — Неправильно такое спрашивать, — говорит, серьезно заглядывая в глаза — от этого хочется спрятаться за шторой, а сверху накрыться подушкой. — Но я не могу… по-другому. — Снова пауза, от которой холодеют кончики пальцев. — Ты все еще обижаешься, Северус? За… за все? В пояснении не нуждается. Первый вопрос — зачем сейчас? почему именно в этот момент? Следом — а разве будет какой-то подходящий? Снейп знакомо считает всплывающие моменты — все равно что библиотекарь, перебирающий пальцами по биркам папок в архиве: Мародеры. … годы Мародеров. Больничное крыло. Гремучая Ива и треклятое полнолуние. И снова — Больничное крыло. Вчерашнее — тут так сразу не разберешь, кто виноват и что делать. Логичный Северус, тот, что с темной душой — велит: не смей, молчи-ка дружок, чего сопли размазываешь? Молоточком стучит по мозжечку, с алчной улыбочкой подсовывает тоскливые воспоминания одно за одним. Северус-после-лесного-пруда, Северус-с-черешневым-лепестком-на-плече — качает головой удрученно. Даже не колеблется в своем: да что тут прощать? Все прощено уже… прощено… Снейп не выбирает одного из. Так не бывает. Нельзя просто выкинуть самого себя. Поэтому отвечает, как должно. Честно. — Я не чувствую обиды, — звучит так взросло, что в отместку самому себе хочется насупиться, по-детски надуть губы. — Я не чувствую обиды, Ремус. И не хочу. Но — я все помню. Ты понимаешь? Люпин кивает без промедления. Снейп знает, что то, что спросит сейчас — выходит за все рамки; это удар в спину, под лопатку. Волнистый клинок, с хлюпающим звуком выползающий из поломанных ребер. И — не может по-другому. — Ты… — Снейп вдыхает как перед прыжком. — Ты простил своего отца? Глаза Люпина просыпаются окончательно — открываются широко, медленно увеличиваются и так же резко — сощуриваются от влажного. Люпин вдыхает. Раз-другой. Третий. Голова его тяжело клонится, и бессонные круги-скулы-губы разом сереют до тускло-пыльного. Не спрашивает, откуда Снейп обо всем этом знает — о том, что сказал Лайелл оборотням в присутствии Фенрира Сивого; о том, что Фенрир сделал в отместку и как рыдал безутешный отец над кроваткой пятилетнего сына, расплачиваясь за собственную резкость, за брошенные запальчиво жестокие слова — Нет, он решительно не желает знать, через какие изощренные, ядовитые слухи Снейп узнал о том, о чем наверняка говорят и другие. — Я понимаю, о чем ты говоришь, — отвечает, прерываясь; его кадык поднимается и опускается. — Я понимаю. Лайелл виноват в том, что однажды сказал не то и не тому. Люпин — в том, что не сказал. Лайелл не виноват в том, что его слова стали достаточным поводом для чудовищного обращения с его сыном. Люпин — в том, что этим поводом стало их отсутствие. Но ничего из этого не отменяет факты. И с этим придется как-то жить. Если повезет — им обоим.        Снейп сидит в гостиной на первом этаже, проваливаясь в глубокое просаженное кресло; утыкается в книгу, но читать невозможно — под ухом сопит Его Величество Сириус Блэк. Как недовольный пес, не смеющий перечить хозяину, но тщательно стерегущий его покой. Сириус Блэк терпит — терпит — терпит… вздыхает натужно. — Приготовить тебе настой от бронхита, Блэк? — вежливо уточняет Снейп, не отрываясь от книги. — Если сможешь запомнить расписание приема. Дыхание у уха пропадает на мгновение — сменяется сопением, от которого шевелятся волосы на затылке. И все же — этот пес на крепком поводке, а ошейник впивается всякий раз, как он дергается не туда. — В подземельях на него поди нехилый спрос, да, Ню… Снейп? — у Блэка подворачивается язык, потому что Лайелл во дворе, под самым окном, а то — открыто на распашку. — Спрос?.. — Снейп якобы рассеянно поднимает взгляд, смотрит на настенные часы — прямо на Блэка пока не осмеливается. — Да, разумеется. На хорошего зельевара всегда есть спрос. — Еще пауза. — Ремус, кстати, в июне просил обезболивающе. Я не стал отказывать… Я же человек. Блэк поскрипывает зубами — то ли от произнесенного имени; то ли от явной подначки, на которую обычно ответил бы чем-то из излюбленного арсенала издевательств — и необязательно только словесных. Его бесит-бесит-бесит Северус Снейп и его новая безнаказанность. Выводит из себя до колик. Снейп возмутительно бы солгал, если сказал, что ему это не приносит наслаждение — сродни началу действия обезболивающего в сломанных костях. В гостиную является Поттер. Очень вовремя. Снейп тихонько ежится — двое против одного не смешно даже при текущем раскладе. Но Поттер молчит — так явно, что Снейп, не выдерживает, оборачивается за высокую спинку кресла. Люпин в дверях, в растянутой водолазке с длинным рукавом, что закрывает посиневшие костяшки; и с вырезом на шее, открывающим каждый подживший синяк. Бледной-голубой оттеняет его болезнь до жалобного. «Не ссорьтесь, пожалуйста», — остается непроизнесенным, неуверенно прижатым к нёбу. — Мы уезжаем, — хмуро говорит Поттер, глядя прямо на Люпина. Большие пальцы рук оттягивают карманы черных джинс. Снейпа он наотрез не замечает. — Сегодня. Проводишь до станции? — Конечно. Когда? — Сейчас. Люпин смаргивает. Поттер смотрит упрямо. Блэк кривится. — Сейчас, да, хорошо, — беспорядочно произносит Люпин, потерянный настолько, что у Снейпа щемит предательское в горле. Он вдруг понимает — Люпин никогда не ссорился с друзьями. А с того момента, как признался им в ликантропии — должно быть, пылинки с них сдувал и проглатывал любую обиду. Пока не — Пока тут не появился он, Северус Снейп. Блэк резко встает с дивана, ободряюще хлопает Люпина по плечу рукой — тот от силы непрошенного жеста неловко покачивается. Снейпа это выводит до дергающегося уголка губ, и цепной пес по кличке Бродяга бросается на это движение, как на кость. Переводит взгляд и смотрит в упор. «Ну же, — горько-едкая усмешка искривляет красивые губы. — Хочешь что-то сказать мне, Нюнчик?» — Ему же нехорошо, — Снейп аккуратно закрывает книгу и поднимается. Маленький, щуплый, в окружении двух, почти родных ему палачей. … Палочка самого Сириуса Блэка, в его руках — в его владении. Неправильное, жуткое доверие — как признак побратимства, нежеланного, но теперь уже кровного… Да, такое не прощают. — Ему же нехорошо, — повторяет Снейп упрямо. — Нельзя ли поаккуратнее? — Может, еще и до станции с нами пойдешь? А то вдруг мы… — Может, и пойду. Поттер изумляется, Блэк делает этот свой жест — как будто хочет презрительно сплюнуть — вспоминает, где он. Сдерживается. — Северус… Люпин подступается со спины; тихое и доверительное, вложенное в прозвучавшее имя — ударяется о тишину будто молот о речную наледь. Осколки летят в стороны. — … не надо, — вздыхает Люпин, цепляясь пальцами за рукав Снейпа, как за расходящиеся края проруби. От этого изнутри только подхлестывает. — Нет уж, я пойду. Снейп насупливается. Глупо, да, но он ревнует. Хоть убейте — ревнует. И вообще — как этим двоим можно доверить Люпина? Смешно же. Они его на дороге потеряют или не заметят, что потерял сознание. Если не хуже. В глазах Блэка мелькает что-то… что-то… Снейп сказал бы «уважительное», но ничего подобного он в глазах Блэка не видел никогда. — Ну пошли, — выплевывает тот. — Пошли, Снейп.        Тропинка все расширяется, превращаясь в желтую ленту проселочной дороги. В обувь набивает плотной пыли и песка; солнце печет спину, и в ушах стоит раздражающий летний стрекот. Едва слышно тянет озоном — откуда-то с горизонта, где видны слабые косые росчерки серого. — Будет гроза, — говорит Снейп очевидное. — Ты провидец у нас, что ли? Снейп пожимает плечами. — Джеймс, прекрати, — устало повторяет Люпин раз уже в пятый за последний десяток минут. Ясное дело, это не помогает. У Люпина есть друзья, он не откажется от них. У Люпина есть… Снейп. Наверное. И он не откажется от него… наверное. Снейп думает, что это как пытаться совместить в одном отваре аконит и сахар. Усмехается — в то самое волчье зелье, сваренное для Люпина к полнолунию — в него тоже нельзя добавлять сахар. Он уничтожит весь полезный эффект. Но аконит зелью жизненно необходим. А сахар — нет. Осталось разобраться, кто есть кто — так ведь?.. Смотреть, как Люпин обнимается с друзьями на перроне, крепко прижимается грудью ко груди, хлопая ладонью по спине, улыбается гораздо более расслабленно в отдалении от Снейпа — все равно что пить то самое зелье без сахара. Да, Снейп его тоже пробовал. Потому что неправильно приготовленное оно могло бы убить. Но тем не менее он-то здесь, а они… Нет. Поезд отъезжает, прощально громыхая гигантскими колесами; заглушает отдаленные раскаты грома, от которых с неожиданности вздрагивают пальцы. Уносится прочь, вынимая из Снейпа колючку за колючкой с каждым новым футом. Люпин стоит на перроне уже один, опустив длинные тощие руки вдоль тела и потерянно смотрит вдаль. Слишком долго. Оборачивается как будто бы с усилием. Видит Снейпа. И идет к нему. — Почему я не уехал? — спрашивает Снейп в лоб — между ним и Люпином еще несколько футов. — Ты меня об этом спрашиваешь? — Ты мог бы не делать этот выбор. Мог бы попросить уехать всех. — Я никого не просил уезжать, — мягко замечает Люпин. — Ах да. Как удобно. Снейп разглядывает Ремуса, как будто его не было несколько недель, и он вернулся прямиком из колонии Фенрира Сивого с подпольной миссии. Не выдерживает — тянется раздраженно, сметает с плеча тонкую соломинку, оставшуюся от веточки чабреца, что Поттер жевал всю дорогу. Расправляет мелкую складку. Оглядывает еще раз — да, теперь вроде все в порядке. Люпин в ответ смотрит странно. Скорее хорошо, чем плохо — так сразу не разберешь. — Ты же понимаешь, что я влюблен в тебя уже довольно давно? — спрашивает совершенно спокойным голосом. Снейп слышит не сразу — просто голос, просто слова, Люпин много чего говорит таким тоном. Сегодня утром, например, с полчаса рассказывал про особенности ухода за цветущими астрометриями. — Что?.. То. Схлопывает губы плотно, когда доходит окончательно — Люпину вовсе не нужно повторять. Некоторые стрелы летят в цель, даже если для этого придется пробить скалистую стену и развернуться на сто восемьдесят градусов. Молчит. Бессмысленно пялится на выгоревшие под солнцем, почти соломенные волосы Люпина; на складки у опущенных губ, на ранние морщинки в уголках уставших глаз — Паника — очень подходящее слово. Что-то ровно такое же Снейп испытывает при встрече с пьяными гриффиндорцами в пустом хогвартском коридоре. Вспоминается режущееся, тогда еще непонятное, напрочь Блэковское: … Лунатик. Не думал, что он… и ты… — Это риторический вопрос, — Люпин встряхивает головой; улыбается слабо, самую каплю потерянно. — Отвечать необязательно. Как будто бы Снейп мог. Как будто он сейчас вообще — способен говорить.