<ч/т>

Субботнее солнце — разбавленное, едва видимое. Оно просыпается первым. Тэхён просыпается с наглухо пересохшим горлом. Проверяет телефон, заботливо поставленный на зарядку Чоном, он оставил и стакан с водой на тумбочке с его стороны. 11:48. Тусклый свет пробивается сквозь шторы клочками, обрывочно. Тэхён поворачивается к Чонгуку. Тот лежит на спине, его голова утонула в подушках, выдохи шевелят прилипшую к щеке прядь чёрных волос. Ким подползает к нему медленно, шурша одеялом, подтягивается к изголовью и укладывается на одну из подушек щекой, обводя чужой профиль сначала только глазами. Потом — пальцем. Неощутимо. Убирает с его лица мешающиеся волосы, ведёт подушечками по спинке носа, минуя губы и проскальзывая по подбородку к шее, к холмику кадыка, чуть-чуть щекоча кожу яремной впадинки, не смелея и не трогая сильные плечи и грудь, хотя по ним рассыпаны следы его поцелуев. Он глубоко вдыхает чонгуков аромат из неразборчивого запаха геля для душа и ослабшего одеколона. Его грудь в сантиметрах от чужой горячей руки, нужно только чуть-чуть придвинуться, чтобы соприкоснуться кожей. Чтобы почувствовать себя в тепле, в безопасности, просто почувствовать Чонгука рядом. Скромно снова напредставлять себе всякого разного про них вместе. В каком-нибудь высшем, духовном смысле, конечно. Но это не похоже на правду. Самообман хуже лжи вслух. Чонгук заслуживает куда больше, чем нестабильного взрывного подростка с больным взглядом на личное пространство (условно правильную дистанцию они тоже не выдержали). Это — Тэхён, это его естество. Оно вот такое. Нестройное, пороховое. Но кто сказал, что оно будет нужно Чону? Он кормит оружие железом, а не пубертатными истериками. Пора домой. Надо уйти, чтобы это не закрутилось, как пружина. Она же потом всё равно раскрутится, кому-то будет больно. Ким подозревает кому. Чонгук его просто взял, Тэхён его попросил себя взять. Предложил себя сам. А тот не стал отказываться. Это же тоже в каком-то роде его обязанность — выполнять чужие прихоти. Никто не обещал Тэхёну любовь до гроба, Чонгук и не станет. В их случае в «любви до гроба» одна лишняя составляющая. Погано. Он отворачивается и тянется к стакану, пьёт воду маленькими глотками, прекрасно понимая причину своей медлительности. Тэхён хочет остаться. На сколько ему позволят. Чонгук или гордость? А есть разница? Оба не допустят «надолго». Он собирает себя размазанного с чужой тёплой простыни. Их тела вчера нагрели её, скользили по ней; она впитала их пот, смешанную слюну, на ней засохла смазка, кое-где сперма. В ней запуталась стыдливая искренность. Эта тёплая простынь — полотно их минувшей космической близости. У него ноет плечо. Тэхён боится представить, как долго оно будет заживать. Заживёт ли? Что с ним теперь будет? Он уже привязан к мужчине намертво. Как это символично. Чонгук сможет убить его одним словом, ему даже не нужны пули. И ему даже не привыкать (кому?). Тэхён откидывает одеяло. Ступням приятно на тёплом полу. Он ищет глазами одежду, хоть какую-нибудь. Ему не хватает силы воли не оборачиваться. Он сдаётся, пару раз оглядывается, уверяя себя, что то лишь для собственной безопасности (безболезненности) — уйти быстро и тихо. Не по-взрослому, но так легче и проще. Ещё проще станет дома, когда горячий душ вскипятит кожу до красноты пропанового баллона, растворив следы чоновых рук и губ. Надевает смятую холодную футболку, которую с него вчера стягивали горячие сильные ру… Господи. Да прекрати ты уже, хватит распускать сопли, соберись (по-всякому) и уйди из этой квартиры. Здесь всё чужое, Чонгук — в особенности, и когда вздыхает вот так — глубоко и громко, как будто слышит всех тэхёновых демонов. Когда вытягивает руку вот так — резко и неожиданно, задевая дрогнувшую спину пальцами. Не больно. Наверное. Надо домой. Тэхён пробует встать. — Ты куда? — Чонгук — даже сонный — реагирует молниеносно, хватаясь за край его (чьей?) только-только надетой футболки, сжав ткань в кулаке. — Отпусти, — Ким испуганным оленёнком сталкивается с чужими чёрными глазами. Проруби его зрачков поглощают солнечный свет. — Куда ты собрался? — он тянет вещь на себя, отчего неприлично сильно оголяются тэхёновы бёдра. Парень цепляется за несчастную тряпку тоже — чуть выше чоновой руки. Нервозно. Растерянно. Ким корит себя за нерасторопность. Потом — за инфантильное желание сбежать от ответственности за секундные порывы смелости. Вчерашней, да и вообще. Он бы не решился соприкасаться с Чонгуком даже по их привычному маршруту — по-нищенски, если бы хоть однажды у них не проскользнула взаимность. Хотя бы в кровожадной потребности присвоить запретное. А сейчас что? Сейчас что-нибудь проскользнуло? Ноги стоят ровно, но он не чувствует себя устойчиво. Тэхёна в детстве не научили не играть со спичками, он их взял с собой в тесную пороховую бочку и очень надеялся спрятаться в ней от Чонгука. Тот его напугал — по нему видно, но у мужчины нет времени обмозговывать случайность этой недопустимости. С Тэхёном никаких нервов не хватит — сам себе на уме, а потом игры в дурака и кто кого перемолчит, это изматывает. В конце концов они всё равно друг другу предназначены (Чон ударился в психологию чувств, ещё, возможно, головой, ладно), но знание исхода не даёт гарантию ровной дороги. Она же изначально была ухабистой. Такой и осталась. Ким разнежил его, и так сонного, своими пальцевыми прогулками и тёплым дыханием в плечо, а потом отвернулся и почти смылся, вот так, втихомолку, как будто у них это было просто… без обязательств. У Чона проскакивает мысль об очередной вселенской несправедливости, где дурная пуля может залезть в голову кому угодно, а ему хода в тэхёновы мысли никогда не будет. — Домой. — Зачем? — Затем. — Тэхён, — он хмурит брови. — Я не собираюсь лежать и ждать, пока ты меня взашей отсюда погонишь, — мужчина тяжело вздыхает и трёт глаза, а Ким свои опускает, расслабляя пальцы. — Я оденусь и быстро уйду. Их руки в сантиметрах друг от друга. Снова. И кто-то кого-то держит, не отпускает, протестует. — Нет. — Что? — Не уйдёшь. — Чонгу… — Я всё сказал, Тэхён, — недовольно перебивает Чон. — Тебе тут проходной двор, или что ты там себе ещё навыдумывал про меня? Хватит. Он пользуется чужой неосмотрительностью, резко дёргая сжатый кулак на себя, и Ким спиной валится обратно на постель, то есть к нему в руки. — Прекра… — Я хочу быть с тобой, — говорит Чонгук, обнимая его поперёк живота, заползая на беспокойную грудь большими ладонями. — Я хочу быть с тобой, Тэхён, хочу, чтобы мы были вместе. Я в тебя влюблён. Сколько ещё раз повторить? Написать расписку? Или сразу в загс пойдём? — Не смешно, — бурчит недовольно, хотя у него всё внутри переворачивается от чужих сердитых признаний. — Я не шучу, — мужчина ласково целует за ухом, носом взъерошивая белые кудри на его затылке. Сильные руки прижимают к горячей груди. Тесно. — Ну что такое, Тэ, а? Ну что у тебя в голове вечно происходит? Я тебе уже разонравился? — Не говори таких вещей. — А ты прекрати бегать от меня. — Я и не хочу этого! — Ким легонько шлёпает его бедро. — Тогда заканчивай свои мозговые скачки и просто будь со мной, — он целует куда-то в волосы. — А ты со мной будешь? — (в высшем, духовном смысле тоже). — Конечно, — свой поцелуй получают затылок (снова), первый выступающий позвонок, и второй, ещё третий, и четвёртый… — Останешься сегодня здесь? Завтра вечером я отвезу тебя домой, — спрашивает Чонгук, а потом добавляет: — если захочешь. М? — А папа? — О… твой отец, — задумчиво, — о нет… твой отец… — теперь притворно испуганно шепчет в шею мужчина. — Кажется, нам придётся скрываться… водить его за нос, обманывать. Соврёшь ему, что останешься у друга, а в итоге будешь ночевать у меня? Или сразу скажешь, что у тебя появился молодой человек? Или я уже не молодой… Думаешь, я ему не понравлюсь? Он будет против наших отношений? — Замолчи! — смеётся. Лунные кудри прыгают в разные стороны. — О боже, не могу поверить, теперь у тебя два старика… — Заткнись, я сказал! — Тэхён прикрывает рукой рот. Чонгук подхватывает его смех. Он прижимается лбом к его шее, поглаживая ладонью подрагивающий живот. Спускается ниже, нащупывая край футболки, забирается под неё прохладными пальцами, трогает бёдра, щекочет белую кожу, покрывшуюся мурашками. — Это нам не понадобится, — негромко говорит, скомкав подол и потянув его вверх, — сними. Некоторые части тэхёнова тела снова обнажены. Он внезапно вспоминает, что Чонгук обнажён полностью. Они соприкасаются кожей, плавят друг друга, слипаются в кашу. Снова. Ким чувствует чужой упирающийся в поясницу член, его это будоражит. У них всё по-старому — обострённо, неустойчиво. Обострённые глубокие поцелуи (были вчера, в них накалилась их оголодавшая тоска друг по другу). Зыбучий песок под ногами, поэтому пришлось поделить постель, гладкую простынь, правда, ступни на ней тоже скользили, но никто больше не жалуется. Чувствительно. Кожу у пупка щекочут чуть шершавые пальцы. Уголок тазовой косточки они тоже обводят, иногда ладонь накрывает его целиком, задевая лобок и всё составляющее. Тэхёну тяжело дышится от чужих прикосновений, не так — ему тяжело дышится от прикосновений Чонгука. Его Чонгука. Он не оставляет его тело в покое: ведёт рукой снова вниз, снова ногтем задевает складку у основания бедра, снова вызывает судорожную дрожь. Не нарочно. Наверное. Только Тэхёну от предположений о его невиновности легче не становится, он зажмуривает глаза и стискивает челюсти. Желание Чона можно потрогать руками. Буквально. Он жадно клацает зубами рядом с чужой шеей, выцеловывая недавний укус как будто извинительно, но все знают, что ему ни капли не стыдно. (Это его естество? Оно вот такое? Кровожадное?) — А… эм… Чонгук, мне немного… больно. Я не уверен, что хочу сейчас… то есть… это же ничего? — парень поворачивает к нему кудрявую белую голову, случайно сталкивая их носы. — Спокойно, Тэ, — мужчина улыбается, чмокая розовую щёку, — я уже не настолько резвый для ежедневного секса. Вспомни, сколько мне лет. Его возбуждённый член всё ещё упирается в тэхёнову ягодицу вопреки всем словам. Ким садится на постели и послушно снимает футболку, откидывая её куда-то в ноги. А Чонгук не упускает возможности опять к нему как-нибудь прилипнуть. Ведёт рукой от мягкого бока к рёбрам насколько дотянется. Соскальзывает пальцем в узкое русло позвоночника, спускаясь к пояснице, и снова вверх, снова вниз, вверх, вниз… Тэхён отмирает, чувствуя тёплые пальцы, застывшие у его бёдер. Чувствуя, как прогибается матрас рядом. Слыша, как шуршит одеяло. Он оборачивается как раз в тот момент, когда Чон целует его голый бок, сразу же покрывшийся мурашками, потом ещё раз, и ещё, и ещё разок. Мужчина поднимает к нему глаза, оставаясь с влажными губами, приклеившимися к тёплой коже. Он необъяснимо красивый, непередаваемо. Даже в мёртвом солнечном свете Чонгук — самый живой. Живописный. Животворящий. Тэхён помнит вечно голодные чёрные дыры, которые взахлёб пожирают блестящие белые звёздочки. А они вообще справятся? Или только провалятся друг в друга. Ким боится такой полыхнувшей страсти — она однажды потухнет. Но кто-нибудь ведь обязательно наломает дров. Им хватит. Ему не хватит Чонгука. Никак и никогда, ни в каком показателе, им не надышишься, его не натрогаться, с ним не нацеловаться, и расстаться с ним — немыслимо. До дурноты. — Будешь моей сиделкой? — Чон бессовестно портит момент. — Ещё хоть одна шутка про старость, и я… — угрожающе шипит парень, подхватывая чужой подбородок пальцами. — Только не говори, что убьёшь меня, — перебивает мужчина, шкодливо улыбаясь, — мне и так недолго осталось. — Ну всё! Тэхён толкает его в грудь руками, наваливаясь сверху, игнорируя боль в мышцах по всему телу. Седлает чужие бёдра, плюнув и на их ещё недавно волнующую наготу. Хватает мужчину за плечи, а потом — за шею, несильно надавливая. — Несносный, — это прямо в губы, нарочно легонько касаясь, — невыносимый, противный, невозможный, обнаглевший!.. — он замолкает на пару секунд, вглядываясь в черноту глаз напротив, в этот морок, чтобы потом воздух из чужих лёгких выбило негромкое: — Любимый, любимый. — Тэхён. — Любимый. — Тэ, — мужчина закрывает глаза, он тяжело дышит, обнимая его талию, обнимая его. Это когда-нибудь прекратится — неконтролируемый гит его выматорелого сердца. Возможно, когда Тэхён разглядит в них свою невзрослую зависимую придурь, чоново желание «воспитать под себя», и сбежит от него на другую планету. Или теплица оружейного склада, в которой он рос, даст о себе знать? Даст им остаться вместе? Зрело. Навсегда ничего не бывает, всё слишком хрупкое и рушится от одного вздоха. У Чонгука негромко вздыхает винтовка, она отнимает чужие жизни. На его коленях негромко вздыхает обнажённый Тэхён, он делает его живым. Чон рывком принимает сидячее положение, отчего парень охает, крепко цепляясь за его плечи. — Чего ты хочешь? Что мне для тебя сделать? — шепчет мужчина. Они сидят вот так. Бледно-жёлтое. Не золото. Белое. Пружины. Скачки́, как взбалмошные искры. Чёрное. Руки и пальцы, путаница. Нагота. И всепоглощающая близость. Рассредоточено. По всему телу. Густо-кровавое. — Будь со мной счастлив, — эгоистично просит Тэхён. Чонгук утыкается лбом в его грудь, стискивая тёплое тело до возмущения где-то сверху. До громкого взволнованного выдоха. Сверху. Ким закрывает головой болезненное солнце, прорвавшееся через щель в шторах. Оно прорывается и через тонкие завитки его белых кудрей, вылизывая макушку слабым теплом. — А ты будешь со мной счастлив? Я всё сделаю правильно? — Конечно, Чонгук, — парень поднимает его голову за подбородок, беря лицо в ладони. Добавляет, не отрывая от него глаз: — Я уже. Чон получает грубый поцелуй в нос за то, что сомневается. Потом Тэхён целует нежнее и ниже — над верхней губой, едва коснувшись её кромки. Затем — в неё саму, оставив мокрый тёплый след. Щекочет подушечками ямочки под ушными раковинами, задевая мочки, проскальзывая в серёжку пальцем. — Я останусь с тобой. — В моей кровати тебе достаточно места? — Вполне. А здесь найдётся немножко тоже? — его тонкие пальцы скользят по чужой груди, обводя кожу под левым соском. — Хочешь в эту клетку? Боюсь, обратного хода не будет. — Боишься, что я сбегу? — Ты станешь взрослее и… — Умнее? — Тэхён сужает серые глаза. Начинается… — Избирательнее, — поправляет Чон. — Я, вообще-то, хотел пофлиртовать, — вздыхает парень, — но если ты и правда думаешь, будто у меня гормоны разыгрались или я просто помешался на первом встречном взрослом мужике, то мне обидно, — он отпускает тёплое лицо. Пытается слезть с чужих бёдер, откуда его, конечно, не отпускают, хватая за запястья. — Тэ, не воспринимай мои слова так серьёзно. — Меня трогает всё, что ты говоришь. Сначала «никуда не отпущу», а потом я, оказывается, неразумный подросток, играю в куклы, и вообще, ты же уже знаешь, как у нас всё сложится. Как это удобно, Чонгук. Хочу быть таким же мудрым, как ты, — недовольно бурчит, несерьёзно отталкивая его руки. — Я не это имел в виду, — объясняет Чон. — Я не лучшая партия, а ты молод, у тебя вся жизнь впереди, ты можешь повстречать более достойного человека, — он устраивает ладони на его мягких боках, настойчиво прижимая чужую задницу к своим бёдрам. В голове каша-малаша, блять. Чонгук действует противоречиво по всем аспектам, он не хочет его отпускать. Конечно, он не хочет его отпускать, подпускать кого-то другого к нему — и подавно. Это просто страх — оказаться неподходящим, ненужным и снова оставленным близким до крайней степени человеком. Но ему далеко до этого осознания. Его кидает из крайности в крайность, как море кидает свои нервные волны между плоскими скалами. Это тоже Тэхёну однажды наскучит, он знает. У него проскакивает мысль о собственной ненадёжности. Как это выглядит. Как это звучит. Как будто он предлагает им побыть вместе временно… Без обязательств. Пока Тэхён не повстречает свою «лучшую партию». Сука, отвратительно. Чонгук никогда не умел выражать чувства без какого-нибудь дерьма. Тэхён хочет зашить ему рот. Ему никто больше не нужен. — Мне нравишься ты. — Я делаю ужасные вещи. — Все делают что-нибудь ужасное, Чонгук. Мой отец убивает людей за деньги, а ты думаешь, я совсем сахарный? Я живу на эти деньги, и меня мало волнует их чистота, я на них ем, одеваюсь, купил себе мягкую кровать, в которой спокойно сплю. Не существует только плохого и только хорошего, кто-то умирает и обеспечивают другому хорошую жизнь. Что, по-твоему, я теперь менее достойный человек? Чон молчит, обдумывая чужие слова. И Тэхён что-то решает в своей голове, потом говорит: — Ладно, ты отпустишь меня? — Если это твоё искреннее желание держаться от меня подальше, а не попытка наказать, — честно отвечает мужчина, тяжело сглатывая, смотря на него снизу вверх, — мне придётся. — Я назвал тебя любимым. Пару минут назад. Едва бы Чонгук смог это забыть. — Вчера ты сказал, что я «твой», — добавляет, — и что «без тебя» больше не будет. Будьте последовательным, господин Чон. — Прости, — Чонгук снова утыкается лбом в тёплую грудь, — чувствую себя идиотом. Не хочу тебя отпускать, но мне страшно сделать больно, плохо и… — Без тебя хуже в сто раз, — длинные пальцы зарываются в густые волнистые волосы. У Тэхёна дрожит голос. Он ёрзает на чужих бёдрах, подползая поближе и устраиваясь поудобнее, возвращая руки на чонову шею. — Ты самый желанный, любимый. Пожалуйста, не сомневайся в моих чувствах, — они молча сидят пару минут, слушая дыхание друг друга. Потом Тэхён глухо спрашивает: — Отпразднуем день всех влюблённых? — Начнём уже сегодня? — Думаешь, рано? — шмыгает носом. — Хочешь, у нас каждый день будет праздником? — Устанем. — Нет, — Чонгук отрицательно качает головой, — будем придумывать разные. — М? — Например, сегодня день острых начос и долгих поцелуев, — мужчина показательно вытягивает губы, ожидая чужие. — А завтра? — чмокает его Ким. — Мм… — размышляет Чон, скользя ладонями по тэхёновым ногам. — День острых крылышек и крепких объятий, — его руки переползают на выпирающие лопатки. — А что дарить друг другу будем? — Начос и острые крылышки, конечно. — Я серьёзно! — хихикает Тэхён. — Говори, что ты хочешь. — Тебя. — Чонгук. — Приставку. За честность и очередную полушутку мужчина получает шлепок по плечу. — Дурак, — Ким наклоняется к его лицу, затягивая мягкие губы в тёплый долгий поцелуй, — у них праздник. На день всех влюблённых Тэхён подарит ему себя. И приставку.