дух грубой роборыбы с хребтом-бензопилой

дух 3:

машина с гребнем позвонков и 2 ложки сердца

У робота-оборотня синее мясо. Его гибкость можно почувствовать — будто жевать резиновую пепельницу. Полоски плоти хорошо видны в мощных коленях, сгибе локтей, шее, плечах и бёдрах. Во всём, что вертится. Когда лапа стучит в иллюминатор, по её контурам разбегается импульс, подчёркивая синь. Вторая рука присоединяется к кораблю. Вместо щёк — пластины и диски. На них при любом раскладе не получается сосредоточиться. — Открыть шлюз? — уточняет Чонин. Уже никто не обращает своё внимание на слёзы, льющиеся до поразительного естественно. — Да, — с костным визгом в позвонках кивает Феликс, подтверждая идею Бан Чана. — В открытом космосе с ним контактировать не получится, вдруг нападёт и разорвёт скафандр. Ждать тоже бессмысленно, мы теряем время. Вопрос в том, нужно ли с ним сражаться. Шарообразные жёлтые глаза неспешно крутятся, а зрачки то сужаются, то расширяются, реагируя на свет, темноту и лица. — Он сканирует, — замечает Хёнджин. — И прекрасно слышит, — Бан Чан говорит это тихо, не шевелясь, но чужеродные глаза уже катаются по нему. — Даже как-то не по себе. На переговоры минуты три, не больше. Мы не дипломаты, а хранители. «Убийцы», — случайно переводит себе Феликс. Огнеупорный шлюз похож на современную камеру пыток: столько восхитительного розового огня спрятано. Сожжёт до зубных крошек. Робот-оборотень карабкается по боку шаттла и сразу же забирается внутрь — как к себе домой. И останавливается. Смотрит. Изучает. Гребень его позвонков прочный, может даже не сгорит. — Из какого он разлома? — задумывается Минхо; единственный из научных сотрудников, что лезет в самую гущу. — Затихли, — приказывает Бан Чан. — Ликс, давай. Феликс выводит команду на компьютер, и в шлюзе появляется вполне убедительная голограмма капитана-хранителя. Робот-оборотень… принюхивается. Видимо, в нём много сенсоров, улавливающих окружение. Но Бан Чан выглядит реалистичным. Если бы не красный цвет волос, который раньше украшал его голову, спросонья Феликс мог бы их перепутать. Такие голограммы делаются с помощью ДНК, химии и программ. Если запустить руку в живот Бан Чана, то можно почувствовать мокрые органы. Машину это сбивает. — Шаттл называется «Прозрение», — шелестит Бан Чан из шлюза. — С кем имею честь говорить? Робот-оборотень выше, древнее и нестабильнее голограммы. Он распрямляется, с опаской обходя Бан Чана. В его следах остаются клейкие сгустки. Руки такие длинные, что машине приходится сгибать их, чтобы те не волочились по железным стопам. Тот Бан Чан, что с кровавой головой, повторяет: — С кем имею честь говорить? Робот-оборотень лает как механизм, но отвечает осознанно: — Tы не… Стучит по глотке; в ней что-то дребезжит. — Ты не человек, — выхрипывает машина, злобно вгоняя лапу в желудок Бан Чана, и резко отшатывается. Изучает когти без свежих кишок и трясёт лапой. — Ты тоже, — бездушно замечает голограмма. Морда робота-оборотня синеет и выражает часть удивления, которую может себе позволить. — Дави на него, — приказывает сам себе Бан Чан. — Ты сгоришь, — терпеливо поясняет кровавый Бан Чан из шлюза, — если не скажешь, откуда и зачем явился. Мы в любом случае выясним место, из которого ты прибыл, твоих создателей и… Капитан, у него припадок. Голову машины потряхивает, а из металлических ноздрей течёт термопаста. Как на котле. — Вы умрёте, — только и успевает проскрежетать робот-оборотень, прежде чем случается поразительная вещь. Позеленевший, но уверенный Джин делает самое странное: меняет кровавую голограмму Бан Чана на яркую — Хосока. И, надо же, это вызывает мгновенную реакцию; машина ревёт искрами, содрогаясь, истекая пастой, хватаясь за морду, из которой что-то торчит и падает. Ломается. Совсем по-человечески. — Ты чё творишь? — вскипает Чанбин, отталкивая Джина от компьютера. На учёном халате остаётся линия от пореза, потому что искусственная рука Чанбина острая и грубая. — Он ведь ищет кого-то, — заявляет потрясённый своей же догадкой Джин. — Сканирует и сканирует без остановки. Нужно по всем пройтись. Юнги подхватывает рычание: — Экспериментировать будешь в своей каморке. Шарообразные жёлтые глаза с щёлками вместо зрачков становятся бесцветными от скорости, с которой крутятся. Голограмма Хосока не двигается — настоящий же зажимает рот кулаком, плачет и болезнетворно выдыхает: — Я будто знаю его, — добавляет, скрывая тошноту и ужас: — Мы все его знаем. Он нам снился — поэтому снились и слёзы. Вторая вещь уничтожительнее стократно: лапа машины врезается в голограмму, собирая в когтях куски оптического излучения. Бездарно кромсает нагретый пастью воздух. Дипломатия, хоть и жестковатая, как синее мясо, рушится окончательно. — Сжигать? — с надеждой спрашивает Джисон. — Он взбешён, — согласно мотает головой Бан Чан; не хочется так быстро расставаться с новым открытием космоса, но: — Да. Лучше избавиться от него. Третья вещь раскалывает рассудок даже стрессоустойчивых хранителей, ведь розовый огонь, которым стирали до костей любых агрессивных существ, не работает. Или не работают руки. Джисон держится за смертоносный рычаг, не может его опустить и ревёт до опухоли под глазами. — Чего тянешь? — свирепствует Чанбин. — Чего, блять, не тянешь?! — уточняет Юнги. Джисон тяжко дышит, хватает одну руку другой, скованной и пульсирующей, говорит: — Я даже если смогу опустить, то не вспомню пароль для окончательного запуска. Грань всеобщего замешательства заостряется и перерезает гортани. — Удивительно, — сипит Джин. — Мы на самом-то деле не хотим его убить. — Окружность, блин, вся мерцает, — обнаруживает Джисон, быстро соображая. — Он её меняет, поэтому я перестаю видеть. Только ближний бой, парни. Вместе. Извести и прикончить. Хван, тот самый, что носит зимнее пальто и сносит робоголовы, пережимает переносицу костяшками ладони. Веки и углы глаз, израненные бесконечным плачем, трескаются. Слёзы краснеют. У всех. — Думаем, — щёлкает Хван, рассуждая: — Если оно создано человеком, то обязательно будет с изъяном. Хотя видно галактическое вмешательство, значит, либо всё работает, как часы, либо вот-вот сломается. Как ни крути, время для таких сущностей идёт иначе. Минхо? Идеи? — На Земле проводились подобные эксперименты. Они лет двадцать как запрещены. Я догадываюсь, что перед нами, — он отворачивается от любопытных глаз, — но шокировать вас пока не хочу. Джин сжимает разрез на халате скользкими пальцами, влезая: — Я хочу. — Ещё бы, — цокает Минхо. — Чтобы перестать лить слёзы, необходимо выяснить, кто перед нами, а не… Договорить у него не получается; стену разрезают пластины и диски, вылетевшие из щёк робота-оборотня. Внутри них ничего нет, и они искривляют пространство. Буквально: Феликс видит половину туловища Хёнджина, видит обрубок своей ноги, видит клинок, который почти прокалывает его череп, но, изломившись, исчезает в разрезанном помещении. Оружие в руках хрипит от пробуждения. Оно жаждет бойни. Оно стреляет без промаха, но ему нужно выучить цель. Оно вылавливает единственного врага, настраиваясь, пока Чанбин и Юнги напополам рубят машину. Поэтому их и боятся. Двое рубак, спасающих время. У Чанбина — клинок и топор, у Юнги — две катаны. Они бешеные, вспененные и с прокушенными руками.  Феликс врезается в плечо Хёнджина, и мимо них пролетает светящийся диск. — Чуть лицо не снесло, — выдыхает Хёнджин. Феликс мягко прикасается к его завиткам, и некоторые из них падают на ботинки серебристыми перьями. Срезало. Хёнджин умудряется даже в смертельной опасности подраматизировать. Бледнеет и корчится, хватаясь за искалеченные волосы. — Где Джин? — оглядывается Феликс. — А мы где? — тут же успокаивается Хёнджин. Коридор искривлённый, тихий и мигающий. Феликс вслушивается в оружие — жертва, на которую оно нацелено, пропала. Диски и пластины вбиты в стены; из них сочится нечто гелевое, схожее с недрами звёзд. Когда пространство сбоку рвётся, цель вновь находится. Робот-оборотень нависает над маленьким Феликсом. И получает точно в бесцветный, сканирующий глаз. Его разбивает на крепкие осколки. Будто автомобили друг в друга врезаются. Что-то брызжет на щёки Феликса, и горелые веснушки соединяются тёмно-красными чертами, складываясь в созвездия. — В одиночку такого не завалить, — понимающе озаряется Хёнджин. — Один отвлекает, другой сражается. Нестабильное состояние машины поливает людские разумы слезами. Засеивает благоразумием. Действует, как лоботомия: вычищает память, сращивает с послушностью, не позволяет причинить себе вред. Но с лимитом в два сердца. Остановить робот может лишь двоих, однако из-за выбитого глаза концентрация стирается. У Чонина так же было. Вдобавок он прогорел до скуловых костей, но это мелочи. Поэтому Хёнджин точечно ранит машину, отвлекая на себя, а Феликс прыгает на полузвериное тело, обхватываясь ногами за ледяное туловище, режется об гребень позвонков и без конца пилит синее мясо. Сухожилия жёсткие и резиновые. Феликс вписывается в них зубами, прикусывая. Рот киснет и пачкается инородно-красным. — Хватит, — кричит стреляющий Хёнджин. Спина мокрая и вязкая, и Феликс сразу падает вниз, отбегая. Кровь стекает аж к пяткам. — Сильно? — Да, — Хёнджин на него смотрит с недовольством, отбирая нож. — Я даже не почувствовал. Чем он меня так? — Лапой. — Ру-кой, — неожиданно по слогам воет машина, разворачиваясь, с бешеной скоростью устремляясь в глубины шаттла. Феликс и Хёнджин смело переглядываются — и несутся за ним по клейким следам. Плечи машины задевают каждую вещь, оставляют инородно-красный пунктир, следы и разводы. Конечность — лохматая кисть — валяется у входа в медицинский отсек. Сухожилия в безобразном виде. Отпиливать Феликс любит. Он отпинывает кисть внутрь отсека, представляя, как робот бежит на трёх лапах. Шум раздаётся с нескольких сторон. Это похоже на калейдоскоп. Наполнитель один, но Феликс и Хёнджин, шагающие по краям зеркал, раздваиваются и раздваивают. — Сука, — гортанно рычит Чанбин поблизости. Машина прокусывает ему запястье и вырывает его с проводами. — Подавись, — Бан Чан расстреливает суставы и желудок. Забивать робота-оборотня приходится вручную: Юнги протыкает шею катаной, Чонин выкручивает аппараты с ультразвуками, из-за чего термопаста выжигает проводники машины, Хёнджин кромсает оставшиеся лапы, открывая неработающие порезы. Кровь и слёзы повсеместно. Феликс успевает вовремя: он запрыгивает на спину, когда робот отбрасывает всех, и пробивает второй глаз забронированным кулаком. Кровь и слёзы повсеместно, а слышимость нулевая — оттого, что машина ревёт. Феликс валится вниз вместе с механизмом. Его придавливает, перекрывая кислород. Термопаста лезет в глотку кусками, как из тюбика. Голова робота-оборотня склоняется над разбитой головой Феликса: раздавленные глаза угасают, с металлических клыков течёт. Пасть едва щёлкает, но можно расслышать: — Он говорил что-то… про… зрение. Больно-то как. — …он ещё живой? — …кто, Ликс? — …Ликс под ним?! Бездыханный Феликс смотрит на замершего робота и тоже не моргает. Тело немеет. Ему страшно. Этот страх чужой. А потом из дрожащей синей гортани разносится какая-то песня. — I just wanna love. — Старая, знакомая мелодия, сто раз игравшая в квартире. — I just wanna touch. I just wanna see. Когда слёзы перестают литься, становится ясно: робот-оборотень мёртв. — Дышишь? — Минхо сосредоточенно пробуждает Феликса из оцепенения. — Ты прилип к полу из-за ран на спине, еле отскребли. Кивни, если тошнит. Хёнджин, раздосадованный, уставший, уже сбросивший крепления с брони, садится рядом. И Феликсу от души прилетает по щеке. Знакомый удар из детства. За каждую сокрытую гематому, за оцарапанные колени и загноившиеся порезы. Минхо солидарно молчит, не лезет, потому что Хёнджин тут же вскарабкивается в объятия, тихонько умоляя: — Не жертвуй так собой. Феликс улыбается: покорно и кроваво. Хорошо, что Хёнджин не видит выбоины в его дёснах. — Ты поубиваешь всех за кофейные сигареты, Джинни. — Поэтому звучишь неубедительно, — согласно кивает Минхо, отпихивая Хёнджина в сторону. — Его может вырвать на твои волосы, а тебе и так их испортили. От драки спасает Джисон; ошарашенный, он влетает в кабинет, пугая зелёного Джина, и кричит: — Я от него улепётывал минут двадцать, вы чё здесь все делаете? Подвисает. Смотрит на машину, что склонилась в позе бескрылого серафима, смешала пасту с кровью Феликса и закапала ею пол. Внутренности вскрыты. Трубки и искусственные органы. Джисон проносится вдоль машины по кругу, тараторит: — Я ведь только что сделал надрез на его животе и кое-как сбежал. — А, твоя работа, — хвалит Бан Чан. — Я пропустил драку? — расстраивается он. — Но почему? — Всё из-за дисков, — не слишком охотно встревает Джин. Он сидит около ящика, придавливая кулаками глаза. Пытается их высушить. — Поздравляю, мы побывали везде и нигде. Надо затащить его на стол. Феликс с трудом поднимается на ноги. В ботинках переливается мешанина крови и термопасты. Машину перетаскивают в девять рук, а Джин берёт Феликса за ладонь и ведёт в лазарет. Указывает на кушетку, раскрывает швейный набор и салфетки. — Чанбину помощь нужнее. — Нет. — Ему запястье откусили. — Он прекрасно сейчас ворчит и несёт робота, не надо за него переживать, — Джин наклоняется, стирая с головы засыхающие линии крови. На выдохе рокочет: — Сейчас ты без лишних вопросов пересказываешь мне, что услышал от робота. — Он говорил что-то про зрение. Джин поднимает взгляд от швов и медленно моргает. — Это шутка? — Нет, — Феликс морщится, когда иголка лезет под кожу. — И всё? Больше не помнишь? Феликс трясёт головой, раскидывая по черепу звёзды; до тошноты. — Ясно, — он срезает нитки и принимается шить другую рану. Феликс сияет мыслями: — А сейчас ты прикажешь мне молчать об этом, а если я ослушаюсь, то ты меня прикончишь одной из самых зверских штук для экспериментов? Джин невероятно галантно закатывает глаза. Будто дверь закрывает. — Ты расскажешь всем, тем более Минхо и Хосоку. Просто захотелось узнать первым и подумать подольше, чем остальные. Феликсу всегда нравилась эта игра научных сотрудников: кто быстрее о чём-либо догадается. Нет причин не доверять Джину. Он боится больше всех, иногда ведёт себя странно, и Бан Чан на него злится из-за секретного общения с Намджуном и Сынмином, но он хороший друг. — Прозрение, — тихо задумывается Джин. — А музыку узнал? Ты же фанатеешь по старым песням. Феликс легонько стучит по бинтам вокруг лба. — Ладно, ещё разберёмся. Показывай спину.            Запакованный в эластичные полоски Феликс шаткой, но целеустремлённой походкой идёт в кабинет с машиной. Глаза у всех опухшие из-за слёз. Хёнджин заплетает чёрно-белые волосы, бесится и расплетает, снова заплетает. — Я даже не особо понял, как мы убили его, — не без раздражения признаётся Бан Чан. Минхо обречённо вздыхает. Вправляет кости Джисона и объясняет издалека: — Сейчас прозвучит не очень научно, но модели таких роботов — как маленькие версии таких же маленьких божеств. Редкие и устаревшие. Созданы были случайно. — Ещё бы, — цокает Юнги в манере Минхо. — Ой, молчу-молчу. Просто немного не хочется подыхать из-за ошибок учёных. — Их быстро забывают, — продолжает Минхо, изъедая Юнги взглядом, — поэтому когда человек оказывается близко к подобному существу, то плачет по нему. — Почему такая реакция? — Не знаю, — честно расстраивается Минхо, с кровожадной радостью выпрямляя плечо побелевшего Джисона. — Возможно, что-то из него выделяется, пока он живой. Возможно, это «что-то» мутировало. Хёнджин верно сказал, что время для таких сущностей идёт иначе. Хёнджин, устало сваленный на стол, вскидывает руку и изображает пальцы-пистолеты. В яблочко. Феликс бочком к нему подходит, ложится рядом. Минхо продолжает просвещать: — Есть два известных способа его убить: найти сердце, а это практически невозможно во время боя, даже с ловким Феликсом и шустрым Джисоном. Это не комплимент, — жёстко обрубает он, когда Феликс и Джисон удивлённо переглядываются. — Вы сбиваете меня. — Ладно, ладно, — горделиво машет Феликс, — а второй способ какой? — Как бы помягче сказать… Джин, внимательно слушающий разговор из арки, пихает в их головы то, что не успел в прошлый раз: — Внутри кто-то спрятан. Человек. Там, в оболочке, чьё-то выкопанное сознание. Чтобы перестать лить слёзы, необходимо выяснить, кто перед нами, а не что. Тогда он станет уязвимым. Хёнджин поднимает лицо. Разглядывает синие вены, синюю макушку Джисона, синее мясо. Без колебаний понимает: — Кто-то его узнал. — И он узнал в ответ. И Хосок, бесконечно повторяющий строчку «I just wanna see», что поётся в старой песне, прерывается на болезненное: — Это Чонгук из шаттла «Зрение». Мы очень жестоко убили моего брата.