дух грубой роборыбы с хребтом-бензопилой

дух 6:

шестёрка хранителей, что не вернутся домой

справка Имя: Ян Чонин Возраст: 25 лет Роль: хранитель-штурман экипажа «Прозрение» Статус: мёртв Имя: Со Чанбин Возраст: 28 лет Роль: хранитель-тяжеловес экипажа «Прозрение» Статус: мёртв

Феликсу снится утопление. Здесь, вдалеке от планеты, в ловушке замкнутой червоточины, неспящему Феликсу снится море — а море розовое, потому что в него заливается нескончаемый поток крови. Красные огрызки, оставленные акулами. Разломанные надвое корабли. Сбежавшие эксперименты. Чанбин, грудь которого открытая и остывающая. Разбитый Юта из шаттла «Зрение». Хосок в окровавленном халате. Наполовину убитый Минхо, за которого держится шатающийся Джин. Хёнджин, у которого видна расколотая, мокрая кость щеки; её будто… выдирали. Так много не той крови. Контроль разгромлен. Бан Чан, стискивающий зубы, чтобы пена не полилась на труп Чанбина, молчит. Ситуацию допинывает Хосок — вписывается спиной в стену, стекает вниз, оставляя кровавый хвост, и объявляет: — Нас всех разорвёт на куски, когда пространство снова станет разломом. Приехали. Или же наоборот — их конечности разъедутся в стороны. — Без паники, — приказывает Бан Чан. — Без паники?! — традиционно взвинчивается Джин. У него, как у остальных, рвы под глазами от острых слёз. — Мы всего лишь трупы на 99 процентов, поздравляю! Ничего ведь страшного! — Я вообще не понимаю, чё произошло, — тупит Джисон. — Представь пространство, — любезно поясняет трупно-жёлтый Хосок, — в котором появилась яма. Яма и есть червоточина. Но она захлопнулась и сейчас является не червоточиной, а отдельным пространством, что постоянно перемещается в неизведанности и может выйти в какой угодно точке нашего космоса. Потенциальный разлом. Мы как в невидимом ящике, который перетаскивают. Феликс сидит на коленях, гладит белоснежные волосы Чанбина, невольно вспоминая, как этот хранитель-тяжеловес пил крепкий чай на его балконе и рассматривал заснеженные вывески. Он мало говорил. Просто курил и смотрел. Неверие бьёт в глаза, оставляя в них эту картину. Хёнджин, придерживающий отломанную щёку, неотрывно смотрит на Юту. Спрашивает: — Как такое возможно? — Невозможно само по себе, — тут же отвечает Минхо, которого трясёт больше от холода, чем от страха. — По шаттлу, вероятно, ходит кто-то со способностью чинить и выбивать разломы. — Ещё ходит? — удивляется Хёнджин, которого подташнивает и скашивает рядом с Феликсом. — Разве это был не Юта? Минхо отвлечённо трогает нижнюю полоску своих зубов; она как раскрошенный сваезабивной фундамент. Затем говорит: — Лучше надеяться, что это кто-то другой. Он нам нужен живым. Кают-компания забрызгана слезами и кровью. В ней становится тихо, пока Юнги не взрывается: — Даже разломы не вечны. Нахуй их. Нахуй роборыбу, нахуй Намджуна и Сынмина! Почему нас ещё не переименовали в ёбучих самоубийц? Мы ищем что-то, связанное с вечностью, а сами подыхаем, не дожив до тридцати! — Хватит, — наконец рычит Бан Чан, вернувшийся из остановившегося сознания. Юнги затыкается. — Почему нас разорвёт-то? Научные сотрудники вязко переглядываются. Хосок сидит у стены и сцепляет окровавленные руки, Джин беспомощно растирает веки. Они напуганы, они правда очень напуганы. Минхо серьёзно вздыхает. — Как вы знаете, внутри разреза не пустота, хоть он и напоминает туннель. Бан Чан звонко кивает: шея болит. — Когда с нашей стороны космоса появляется разлом, на изнанке — там, где мы сейчас — творится в буквальном смысле мясорубка. Не очень долго, но ощутимо. Безопасно становится через некоторое время. Однако помните, что случилось, когда мы встретили Чонгука? Он мог слегка надреза́ть пространство, тем самым искривляя и то, что снаружи, и то, что внутри. Каким-то образом ему удалось прыгать в разрезы и сразу выходить из них живым. Минхо бесцветно прокашливается, заканчивая: — А теперь представьте масштабы искривления не просто разреза, а целого разлома. И знаний Чонгука у нас нет. — Нам крышка, — доходит до Джисона. Хёнджин задумывается. Его щека расползается по пальцам, а он даже не чувствует. Адреналин наливает вены синью. Хёнджин рассуждает вслух: — Все эти шрамы в космическом пространстве — туннели, да? Но я могу предположить, что Чонгуку они нужны были не только для ходьбы. Хосок, что бледнее молока, заинтересованно откликается. — Предполагай. — Мы ведь с трудом могли разглядеть его. Я и вас-то только по половине видел, — доносится горячий, как из кофемашины, голос Хёнджина. Феликс и впрямь будто пьёт латте с карамелью. Это успокаивает весь экипаж. — Думаю, такие искривления нужны, чтобы мы не сумели узнать робота. — И плачем мы затем, чтобы плохо видеть, — озаряется Феликс догадкой, — чтобы не могли разглядеть. Как всегда — логика и сердце. Так выходит, что Хёнджин уже несколько минут держит Феликса за запястье. Их отношения изначально тёплые. Не горячие, а именно тёплые — словно ладонь, нагретая огнём. А огонь конфорки похож на синюю лилию в жёлтую крапинку, поэтому Феликс верит, что их отношения ещё расцветут. — Ваши рассуждения нахуй ничего не дают, — злится Юнги. — И рассказать мы никому о них не сможем, — истерично добавляет Джин. — Дают, — уверенно рокочет Хёнджин. Ему будто совершенно не нужна помощь. — Теперь мы знаем, что Джин, и Минхо, и Хосок останутся здесь и не будут вылезать, пока мы не отыщем того, кто захлопнул червоточину. Если робота никто не узнает, то нам не нужно будет осторожничать в его забивании. — Да вы сами разваливаетесь, — кисло замечает Минхо. — Какое точное слово, — красные зубы Хёнджина блестят. Сам он с нежной тоской глядит на Чанбина, прежде чем вооружиться. — Делимся. — Ты с Феликсом, — активизируется Бан Чан. — Я с Чонином, Юнги с Джисоном. Через пятнадцать минут встречаемся здесь же. Остальные для вида пытаются связаться с Землёй. Минхо вытаскивает нижний зуб, и тот крошится в пальцах. Джин ошарашенно отворачивается, спрашивая: — И что вы собираетесь делать? — Если предположения верны, — Бан Чан застёгивает крепления, — то мы найдём того, кто ходит по кораблю, притащим его сюда и заставим выпустить. Он наверняка более разумен. Хотя странно, что он сам себя запер в разломе. — Давайте обойдёмся без всяческих догадок, — дёргается Джисон, — а то реально жутко становится. Опускать руки — или те ошмётки, что остались, — они не будут. Хёнджина слегка расшатывает, ореол волос липнет к голове, оружие выскальзывает из пальцев. Феликс идёт за ним и молча стирает с его рук кровь. Теперь кожа клейкая. — Спасибо, — говорит Хёнджин и присматривается. — Ликс, да ты всё равно светишься. Отсыпь мне фотонов в карман, пожалуйста. У Хёнджина лёгкое воспаление и с трудом зарытая банка эмоций: там решительность и ужас. Убийственное сочетание. Главное, чтобы он не откусил кусок от себя. Из-за ненависти к панике, например. К танатофобии. Когда он так тяжко хрипит, то дыхание напоминает метель в снегопад. Сейчас Хёнджин магически сильно похож на далёкую звезду. Неизвестно, когда она взорвётся, — возможно, что она уже давно умерла. Хёнджин резко разворачивается и говорит: — Я не хочу умирать. Читает мысли. Смотрит — глаза в глаза. Он немного заторможенный, формирующий личность, подходящую под катастрофу. Кость блестит красным и торчит из щеки. Феликс приподнимается, целуя в подбородок со шрамами. Признаётся: — Я не думаю, а знаю: нам будет очень больно. Просто не разжимай мою руку, когда станет слишком страшно. Прижимает Хёнджина к иллюминатору, тревожась, что они оба рухнут вниз. Дрожит, будто его безостановочно бьют, начинает осознавать происходящее. И вдруг замечает разрез за окном. Отшатывается, заставляя Хёнджина вздрогнуть. Разрез крепкий, необычный и потихоньку, с хрустом вскрывающийся — когда он расширяется и показывает черноту, Феликс холодеет. Выдыхает — едва не дохнет: — На нас смотрят. — Что? — Это глаз. Рыбий глаз, Джинни. Феликс видит утопление. Ведь “разрез” моргает, а из-за зрачка иллюминатор заливается чернотой. Пахнет молотками, потому что крови в моргающей роборыбе чересчур много. Можно услышать, как она странно гудит, переливаясь из одного сердца в другое. Феликс видит только зрачок. И ему достаточно — его глаза уже успели заболеть и осыпаться стеклом. Слёз больше, чем когда-либо. Хёнджин и Феликс быстро переглядываются. Сканируют друг друга и бегут в разные стороны: первый — к учёным, второй — к хранителям. Феликс врезается в Бан Чана почти мгновенно. Сталкивается с его растерянным взглядом, слышит краткое: — На корабле никого нет. И выпаливает, стряхивая слёзы: — Роборыба снаружи. — Нет, — приходит в непокорный, едва-едва прибитый ужас Бан Чан. — Это она захлопнула червоточину, — только сейчас Феликс осознаёт, насколько это логично, масштабно и зловеще. — Эй? Чонин? Чонин держится за вскруженную голову и жмурится, бессильно сохраняя вымученный ум. — Там кто-то поёт, — бормочет он. — Где? Из носа Чонина начинает капать. — Рядом какой-то экипаж, — он скулит, потому что плохо слышит из-за инородных звуков. — А наш шаттл скоро развалится и упадёт. Рыба постарается. Стоит ему пролаять это, как шаттл «Прозрение» сталкивается с хрустящим плавником. Свет экстренно мигает, к иллюминаторам липнут внутренности разлома. Научные сотрудники и хранители собираются в кают-компании: развороченные, почти истреблённые, далёкие. Им не спастись. Совсем. — Я ведь говорил, — Джин крутит перед глазами пластину, вытащенную из Юты. — Мы трупы. — Устроим переговоры с рыбой? — издевательски предлагает Юнги. — Пошёл, — цедит наконец испуганный Джисон, — нахуй. Феликс садится напротив Чонина, держит его за слабую шею, чтобы та не сломалась, мягко спрашивает: — Что же ты слышишь, малыш? — Бойню, — Чонин давится тем, что накапало из носа. Хёнджин маячит рядом с салфетками, хотя пальцы испачканы и больше мажут красным, чем очищают. — Ты ведь говорил о песнях. — Я запутался. Каждый, кто при смерти, начинает петь. Я не в состоянии в этом разобраться. — Не имеет значения, — снова влезает Джин. — Мы трупы. Сделать ничего нельзя. — Да завались ты, — у Джисона сдают нервы. Он хрипло вздыхает, когда хребет-бензопила проносится по боку беспомощного шаттла. Скрежет такой, будто душу вырезают. — Что делают перед смертью? — задумывается Хёнджин, но его не затыкают, потому что голос – словно из исправной кофемашины – почему-то успокаивает. — Было честью работать с вами. Даже с тобой, Юнги, хоть ты и воруешь мои сигареты. — Это всё Чанбин, — отбивается он, тут же тускнея. Феликс неотрывно изучает пространство; оно понемногу искривляется. Кости торчат как-то иначе, части тел изгибаются и пропадают. Хёнджин рядом. Уверенный и сильный, несмотря на нежелание быть забытым и подыхать так бессмысленно. Феликс забирает его руку в свою ладонь, потому что страшно до посиневших губ. Стучит холодными зубами: — Я рад, что мы люди. Хёнджин обречённо улыбается ему. — Людьми всё не вылечишь. Органы сдавлены. Тошнит. Феликса так сильно пережимает, что он не в силах дотянуться до шрамов на подбородке Хёнджина, чтобы напоследок поцеловать. Это правда очень больно. Пальцы сжимаются на пальцах. Феликс моргает и видит, как от Бан Чана ничего не остаётся — даже маленького вопля. Феликс моргает и видит, как Джисона рубит около Минхо, Чонина разбрасывает, а Юнги исчезает в изъянах и порезах. Шаттл называется «Прозрение», но Феликс больше не может, не хочет, боится видеть. Рука Хёнджина мокрая от крови — и всё ещё в ладони. Она тёплая. Искажённое пространство действует выборочно: Феликсу оно выдавливает зубы и слегка прессует левый глаз. В колене удивительно хрустит. Спина не прижимается к стенке корабля, а почему-то утопает в вулканическом песке. Поэтому так тепло, а тело ломит и горит. Экзопланета, на которую он рухнул, вся дымится. Дышать нечем — ни лёгких, ни кислорода. Феликс чувствует руку Хёнджина. Он открывает целый глаз и впервые по-настоящему всхлипывает. Рука и впрямь есть. А Хёнджина — нет. Его оторвало и переместило в неизвестность, возможно по кусочкам. Их, в общем-то, всех разорвало. У кого-то спрессованный шарик глаза Феликса. Вдалеке, в кратере, поблёскивает чья-то челюсть. Умы и рассудки раскиданы по лаве, размельчённой водой, а глухие крики звенят где попало. Слушать невозможно. Феликс ползёт на локтях по вулканическому песку, не в состоянии встать на сломанные конечности. Он держится за руку Хёнджина, как обещал, и тоже в голос ревёт. Над головой проплывает роборыба. Её брюхо светится как звезда, а плавники-бензопилы просверливают мироздание. Никакого моря, даже розового от крови. Из брони что-то лезет. Кажется, что мыши. Феликс улавливает иглу, что врезается в зрачок, и полностью слепнет. Наконец-то. Там, на экзопланете, обнимающий оторванную руку Феликс переворачивается на бок, предсмертно хрипит, плачет, теряется во времени и дичает. Но не погибает.