дух грубой роборыбы с хребтом-бензопилой

было прекрасно было чертовски близко будто к щеке ножом к языку черникой от: ц, 23 фев., 2020 в 0:24

дух 8:

последний

Феликс умрёт со временем. Хёнджин будто спящий на траве король. У него переломано основание черепа — кровь, съезжающая по лицу, вычерчивает корону вокруг головы. Даже звенит, если прислушаться. Ветер завязывает серебряные пряди в сердца. — Твой мир теперь разрушен? Феликс с трудом отрывается от королевского профиля. Тэхён ждёт ответа. — Всё погибло. Я не особо понял — почему, но всё действительно разрушено. А твой? — Всё в порядке. И с миром, и со мной. — Ты вообще-то пропал много лет назад, — говорит Феликс. Как превосходно пахнет ягодным, медовым и бамбуковым летом. — Я даже посчитать уже не смогу — сколько в итоге. Два десятка? Пожалуй. Твои братья выели нам мозги. Намджун и Сынмин спонсировали каждую вылазку. Бестолку. В чём смысл, если все теперь мертвы. Тэхён недоверчиво на него косится, уверяя: — Джуну недавно исполнилось пятнадцать. — А Джинни дважды умер. Сомнительные вещи мы говорим, да? Окружность сказочно красивая. Феликс не надеялся, что его тело послужит ещё и удобрением. Как глупо, ненужно. Неожиданно. Так много вариаций смерти. Первородного Хёнджина, разорванного на части, много лет назад съел вулканический песок, а его копия сейчас лежит на сказочной траве. Чонина размазало об огонь: что настоящего, что скопированного. Одному Джисону, мечтавшему о робозубах, оторвало челюсть, второму досталось сумасшествие. Юнги спрессовало, Бан Чана растянуло на полосы, Джина плотно покусали. Первородный Феликс поглотил второго и оказался убит третьим. А третий тоже при смерти. Непоколебимая цепочка. Тэхён склоняется над ним. Рассматривает, не трогает, призывами пытается привести в сознание и хмурится. — Уйди с солнышка, а, — слабо ворчит Феликс. — Почему не интересуешься, где оказался? — Мне поебать. «Я хочу бежать к речке в окружении питомцев и друзей. Хочу молока с мёдом, — Феликс молча слушает, как из головы, лежащей рядом, сочится корона. — Хочу видеть Хёнджина в своём шарфе, хочу встретить Кристофера и найти деревяшку, облепленную лягушками. Собирать их, как раньше». Воспоминания, начавшиеся с Хёнджина, болят. Феликс распиливает взглядом небо и размышляет. Выходит, на шаттле «Зрение» они пробыли почти четыре года. Скопированные, запертые с оборотнями, одичавшие эксперименты, которые вырвались из-под контроля и раскусали учёных. Учёные… Куски Джина так и остались в космосе. И Феликс совсем не успел пожить. И Хёнджина не стало. Корона вокруг переломанного черепа расползается. Воспоминания болят, потому что память подкидывает долгие месяцы исследований на чужом шаттле. Феликс чувствует невидимые инструменты, что копаются в его голове. Чувствует разряды и заряды. Рассерженность в голосах научных сотрудников. Опасность. Тревогу. Тюрьму. Дом. Выбитую из-под ног почву. Сознание, то расколотое надвое, то снова собранное. Вопросы. Шершавость бинтов. Успокаивающий поцелуй в бровь. Напоследок: «Ничего не получается. Нам не видать вечности. Зря только измучили детей. Снова». А потом взбешённые роботы-оборотни восстали. Столько криков было: бежать-то некуда. О, Джисон, втиснутый в металлическую шкуру, испробовал каждую шею. Феликс откуда-то помнит, что прятался от него в шлюзе, чтобы не быть сожранным. Оборотни всегда ищут копии — ищут деликатес. Тэхён ходит около трупа и полутрупа. Феликс хочет накричать на него, но вдруг – совсем мельком – замечает, как из-за его кудрявой макушки выглядывает мальчик в облачном шарфе. Шарфе, который вечность назад связала мама. Мальчик с улыбкой скрывается. Это был Хёнджин. Такой, каким запомнился в детстве. — Ты можешь вернуть его. Феликс поворачивается немного вбок и видит маленькую рыбку, что кружит около колокольчиков. Плавники бесшумно работают. Тэхёна нет, зато есть стойкое ощущение, что где-то в другой вселенной уже велись диалоги с рыбами. — Вернуть? — На время, — дух роборыбы по чуть-чуть месит пространство, доплывая до лица Феликса и скручиваясь на его носу. Ранит. — Вы ведь для этого меня разыскиваете. Чтобы получить то, чего у вас не должно быть. Хёнджин лежит рядом, и Феликс каждые три секунды забывает, что глаза тот уже не откроет. Нужно это запомнить. Рыбообразная хранительница времени искрится. — Почему ты… маленькая? Раньше её глаз не помещался в иллюминатор. — Потому что ты хочешь в детство. Я ношу с собой планеты, на которые вы падаете, а на них есть прошлое. Соглашайся. Лягушки прыгают по животу и по Хёнджину. — Нет. — Ты не боишься, — дух скользит по дорожке крови. — Тогда почему отказываешься? — Не хочу. Верни Тэхёна. Пожалуйста. Он не сможет жить. Ни сейчас, ни после. Тэхён садится рядом, не задевая сломанных рук и ног. Неуверенно уточняет: — Для меня прошли только сутки. Феликс кроваво усмехается. Ким Тэхён, двойная звезда шаттла «Зрение». Двадцать четыре года назад — во время крушения — он откололся от своего экипажа, встретил роборыбу и выбрал сутки безмятежной жизни. Он исчез. Из-за одного крошечного решения Тэхён разрушил свою жизнь и жизни остальных хранителей. Ведь его друзей нашли и пустили на запрещённые эксперименты. Так решил Ким Намджун: не вернётся Тэхён — не вернётся никто. Изначально ставшие роботами с людскими сознаниями, хранители экипажа «Зрение» трансформировались в оборотней. Они стали перекапывать космос в поисках двойной звезды. Стали сходить с ума. Стали искать копии и сжирать их. Феликс и Тэхён, выжившие в проклятых экипажах, не вполне понимают, что им делать. У них нет выбора. Нет выхода: только доводить начало до конца. — Зачем ты согласился провести здесь сутки? — спрашивает Феликс. Час здесь равносилен одному году на Земле. Тэхён осторожно вытаскивает из кармана кулон, в котором выцветает обрывок фотографии Чонгука. Как старомодно. — На шаттле началась истерика из-за близости роборыбы. Чонгук сказал, что всегда будет искать меня, а потом перерезал себе горло. Учёные тут же его забрали. Думаю, даже если его спасли, то сделали с ним что-то ужасное. — А здесь он живой, — подсказывает дух рыбы, что появляется из ничего и из ниоткуда. Феликс слышит мелодии. Слышит звёздный ветер и инопланетную форму жизни. Слышит, как гудит кровавая корона и как дышит планета. Нежно смотрит на Хёнджина, думая: «Хотел бы я хоть раз умереть раньше него». Роборыба синеет и плавает в волосах Феликса, будто ленточка. Она и есть информация. Она создатель. Она исполняет желания. В этом была ошибка экипажа: все так мечтали вернуться на планету, но никогда не называли Землю — домом, поэтому разбивались об подарочные планеты рыбы. Она питается помощью и мощью. Она слишком необъятная, чтобы понять её. Чтобы обнять её. Ей — вечность, но она ещё маленькая часть. Неоценимые масштабы, от которых Феликсу мучительно хочется спрятаться. «Мы сами во всём виноваты, — осознаёт он. — Мы сами её обо всём просили». — Верни нас домой. На Землю. — Нет, — сразу говорит Тэхён. — Нас троих, — продолжает просить Феликс. Он даже встать не может. Тэхён оглядывается, выискивая Чонгука. Из носа Феликса брызжет. Ему смертельно хочется остаться здесь: побегать за лягушками, поесть сказочных фруктов, посидеть у дерева с Хёнджином, отдохнуть. Но он отказывается. Под спиной вскрывается дёрн. Земля, наполненная временем, искажается, а рыбья хранительница осторожно уплывает. Глаза прозревают и кровоточат от порезов. Феликс на мгновение может видеть миллиарды световых лет в любую сторону. Ресницы заметает снегом, и красная корона розовеет от метели. Пахнет настоящим. Тэхён в бессознательности раскидан под сломанными ногами Феликса. Хёнджин так и не просыпается. — Это… всё? Феликс открывает рот, чтобы заплакать, и начинает смеяться. «Она так легко нас переместила, — проскальзывает, как ленточка. — Неужто Земля тоже принадлежит ей?» Свет со станции обводит контуры трёх тел. В запястье Феликса утыкается нос рабочей собаки. Они и правда на своей планете. Чрево знакомо пульсирует. Снег приятный на ощупь и сладкий на вкус, а чужие руки, сдирающие тела с ледяной корки, невообразимо человеческие. Кажется, сотрудники испуганы: Феликс, Хёнджин и Тэхён появились прямо из-под почвы. — …быть не может. Зовите Ким Сынмина, он сейчас на станции. Они просто появились. Из ничего. Феликс сжимает комья снега, потихоньку дыша и надеясь услышать дыхание Хёнджина. Его трогают, отогревают, поднимают веки, измеряют, распознают, что он робот, и передают дальше. Феликс продолжает бесцельно дышать. Кто-то аккуратно прикасается к его лбу. Это Минхо. — Сколько прошло лет? Минхо отвечает не сразу и тихо: — Десять. А для тебя? — Несколько часов. Они криво, безрадостно улыбаются. — Получается, твои коты умерли. — Получается, — Минхо вздыхает в подтверждение. Он неспешно расхаживает по медкабинету, устраивая на столе маленькую оружейную. Для начала из Феликса нужно вытащить сотни разноцветных осколков. — Я искал вас. Правда, — Минхо орудует умело и безболезненно. — Многое засекречено, но Джин иногда умудрялся посылать ориентиры, пока не перестал выходить на связь. Его убило, я понимаю. Кого он первым восстановил? — Хёнджина. — Правильно, — в нём, вроде как, гордость. — У Хёнджина высокий уровень сообразительности. Я не удивлён, что он смог самостоятельно тебя воссоздать. — И Криса, — вспоминает Феликс. Рука Минхо едва заметно, но ощутимо дёргается. — Он затащил его в какое-то устройство, похожее на телефон. — Это устройство доступа, — догадывается Минхо, восхищённо качая головой. — Умно. Бан Чан помогал вам ходить по любым отсекам без карточек и ключей. Что у вас там случилось? — Восстание. Минхо, мы всех убили. Тех, кто выжил после бойни. Всех чужих, всех своих. Потом Джин выяснил, что Первородный Феликс взрывается, но было уже поздно. Мы ведь могли сбежать раньше, Минхо. Могли. Он удивляется своей злости. Хватается за руку с пинцетом, требовательно лает: — Быстро рассказывай про эксперименты. — Ликс, — Минхо обречённо откидывает голову назад. Произошло так много плохого, что Феликс ждёт, когда его шея надорвётся. Он без проблем в это поверит. — Ни мы, ни прошлый экипаж — никто не был предназначен для экспериментов. Просто так получилось. Удачное стечение обстоятельств для науки и неудачное — для вас. Минхо не может встать на чью-либо сторону и постоянно путается. Феликс, бледный и злой, смотрит на него не отрываясь. — Когда наш шаттл разбился, то вы, хранители, как минимум клинически умерли. На ком ещё проводить исследования, если не на потенциальных мертвецах? Сознание не живёт без тела. Копия ещё может просуществовать, а цельный разум быстро исчезнет. Телами вас обеспечили, — он вытаскивает из носа Феликса кусочек плавника. — Почему-то происходит одно и то же: какое бы тело не было выбрано, оно трансформируется в волка. Так и получается оборотень. Я узнал об этом пять лет назад. — Ты же понимаешь, что я, Крис, Джисон, Юнги — наши изначальные версии превратились в них? — Да, — Минхо нелегко удерживать бесстрастность. — Понимаешь, что из-за вас мы с Хёнджином их поубивали? Что я провёл в космосе десять лет, из которых помню только год до крушения и шесть часов после? Что рыба, которую я ненавидел, хотела подарить мне планету? — У тебя летит система, Ликс. — Что мне даже не больно? Что нигде нет копий Джина? Что я просто скопированный мусор и меня наверняка утилизируют? Он подаётся вперёд, разжимая сломанную руку, выхрипывая последний живой дух, ютившийся в нём: — Что я прожил эти шесть часов в крови и больше не хочу? Минхо медленно от него отходит. Снимает перчатки, убирает миску осколков. Конечно, он понимает — в своих кошмарах он постоянно плачет. Но он знает и то, что запрещённые эксперименты не закроют и что вряд ли Феликса так просто утилизируют. Минхо резко поворачивается, кивая: — Здравствуйте, Сынмин. Намджун. Сынмин и Намджун заходят в медкабинет, окружая помещение серьёзностью и холодом. Если бы Феликс не разучился чувствовать, то ему наверняка стало бы не по себе. Он хватает ноги, самолично прижимает их к животу. Сломаны. Минхо бережно снимает с раны Феликса серебряный завиток, прилипший во время перемещения, и выходит. — Насколько я понял, вы попали сюда через безымянный разлом. Феликс кивает. — Интересно, — Намджун постукивает тростью. — Она никогда не создавала их в литосфере. Сынмин осматривает то, что осталось от Феликса. Заглядывает в глаза, в частности в правый. Спрашивает: — Знаешь, как делается копия? — Нет. — Тела выращивают отдельно — сейчас это особенно просто. Нужны копии долей мозга и ДНК. А как быстрее всего добраться до мозга без разрушения черепа? Через глаз. Ты вряд ли помнишь, как он болел, когда игла его проколола. — К чему это всё? — На станцию дошли копии вашего экипажа. Ты можешь их вернуть. Начинается. Феликс поддерживает сломанные ноги, чтобы они не разъехались. — Сейчас вы попросите плату. — Да, — спокойно кивает Сынмин. На миг теплеет: — Если бы ты не нашёл Тэхёна, то мы бы без твоего разрешения всё сделали. Он может извлечь пользу из своего кратковременного существования. Славно. Братья переглядываются: они жуткие, потому что целеустремлённые. Намджун настолько свиреп в том, чтобы наука развивалась, что не прекратил ставить опыт, даже когда подопытный впился в его сухожилие. Теперь трость — неизменный атрибут. — Кивни, когда будешь готов выслушать. Феликс смиренно кивает.

* * *

Космос и океан похожи. «Где Хёнджин?» Феликс просыпается. Удивительно: он лежит не в кровавом море, натёкшем из разломленной спины, не в чёрном песке, не в своём вырванном мясе. Под руками продавливается простынь. Она отстирывалась столько раз, что на ощупь схожа с лохматой ниткой. Феликс разглаживает её — трепетно, как серебристые витки непослушных волос. Голограмма камелий замечательно гудит. Феликс выключает прибор и сбрасывает его с десятого этажа. Отряхивает руки, облегчённо улыбаясь. На балконе весна. Кадка для цветов заполнена полудохлыми тонкими ростками. Феликс курит, задумчиво поливая их, обувается и вылезает из окна. Он бродит по балкам, что заросли цветами, сидит на чужих подоконниках и смотрит на безоблачное небо. Ёжится; ветер всё ещё прохладный. Память заблокирована. Временно. «Где Хёнджин?» Мысль не стряхивается, но не надоедает. Однако… — Кто такой Хёнджин? — вслух спрашивает Феликс, добираясь до первого этажа. Он прогуливается по весне, ест банановый рожок, читает вывески, здоровается со всеми подряд, пока не доходит до тату-салона. Память мягко проклёвывается. Рядом появляется кудрявый человек. Феликс узнаёт его только тогда, когда смотрит в глаза. Зрение. Прозрение. Всё такое. Даже страшно. — Привет, Тэхён. — Привет, Феликс. Давай зайдём. Я ждал, когда ты решишься, а то сам не могу. Внутри всё в звёздах. Упрощённая версия скопления галактик обведена яркой краской, по подвалу развешаны бумажные гирлянды. Немного пыльно. Вещи проклятых экипажей аккуратно сложены. Рисунок роборыбы стёрт. Феликс беспокойно вспоминает прошлое — не только своё, но и всех Феликсов, кроме предпоследнего. Его ювелирно вырезали, и информация не переваривается. А изначальная версия Феликса… мальчик, который первым прошёл весь путь на трупах, лишился любви, стал Первородным, сошёл с ума и был убит собой. Как же плохо. «Где Хёнджин?» — Ликс? Горло аж пробивает. Бан Чан, который полулежал на раскладушке и разглядывал потолок, взволнованно вскакивает. Феликс прыгает на него и душит. Голова раскалывается. — Я начинаю вспоминать последние дни, — шепчет Бан Чан, крепко сжимая Феликса. — Нас всё-таки спасли? Когда шаттл раскололся, нас спасли? — Спасли, — бормочет он. — Почему мы не на корабле? Феликс и Бан Чан мгновенно разворачиваются. Чанбин, запыхавшийся, стойко выдерживает объятия. Где-то сбоку вылезает Джисон. Он носится по подвалу тату-салона в гавайской рубашке, выискивая Минхо, но натыкается на Юнги и Чонина. — Копия есть копия, даже если почти идеальная, — передразнивает Чонин. И Джисон начинает рыдать. — Почему мы не на корабле? — продолжает ошарашенный Чанбин, с трудом всех узнавая. — Да ты первый подох, — важно ноет Джисон. — Ща объясню. У них разумы последних дней. В подвале месиво из вопросов, рукопожатий, напитков, звёзд и сигарет. Феликс дрожит. Он сидит на газете, где написано: «КИМ ТЭХЁН, пропавший тридцать лет назад, и “ИМЯ ЗАСЕКРЕЧЕНО”, пропавший десять лет назад, вернулись домой». Шум такой, что не слышно, как наверху хлопает дверь. Хёнджин спускается в подвал спокойно, без суеты. Оглядывается, снимает пальто и перчатки. Феликс, неверящий в его существование, сбивает его с ног. Они падают в куртки и долго не двигаются. Боятся взглянуть. Кофе, сигареты и серебряные пряди извечно украшают Хёнджина. — Ты всё такой же, — наконец выдавливает Феликс. — Ты тоже. Хёнджин слегка отрывает от себя Феликса. Не пытается встать. Снова молчит. У него – по истерзанным воспоминаниям – красивый смех. У Феликса расширяются зрачки. Он вытаскивает Хёнджина из курток, тащит на крышу, просит подождать, а сам бежит к холодильнику. Слиток льда всё ещё лежит на отдельной полке. Феликс хватает его, судорожно разбивает об пол, доламывает ногой. Шкатулка со звоном опускается на ладонь. При тряске она смеётся. Феликс перескакивает через ступени, выбегает на крышу, тяжко дышит и замирает. — Что с тобой? Хёнджин диковато на него смотрит. Тут же отворачивается, массирует переносицу, опирается на перила. Кажется, что его отчаянно целовали. Щёки горят. — Всё хорошо, — Хёнджин быстро приходит в себя. Сияет: — Это она? Он вытягивает руки. Феликс неуверенно подходит ближе. — Перед вылетом заморозь её, — говорит Хёнджин, не моргая, — пусть лежит в холодильнике. Когда захочешь вернуть любовь, а меня поблизости не будет, — достань её. — Такое ощущение, что это сказал не ты и не мне. Хёнджин склоняет голову, соглашаясь лишь наполовину. — Когда вернёмся в квартиру, я от тебя не отлипну. — Напугал, — цокает Хёнджин. — Не грусти, — он утыкается в подбородок, утративший шрамы. — Я тоже это чувствую. Смерть. Её было так много, но я совершенно не помню, как это происходило. — Надо же, — со светлой грустью смеётся Хёнджин. — Кто бы мог подумать, что мы были астронавтами. Они вместе держат шкатулку, понимая, что она принадлежит не им. Хёнджин о чём-то думает. Затем ласково вытаскивает шкатулку из пальцев Феликса, прячет её на крыше и просит никогда больше не трогать. — Отпразднуем сегодня день рождения. — Чей? — Наш, Ликс. Он наш. И быстро, успокаивающе целует в бровь, уводя с крыши. Космос и океан похожи так же, как Феликс и Хёнджин похожи на прежних себя. Вот в чём разница.