Мука

      Мы на полном серьёзе с Олей держим в руках по два рулона туалетной бумаги и смотрим на огороженный забором дом Ромы. — Не рановато ли? — спрашивает сестра. — Еще нет и половины одиннадцатого. Свет в доме включен. — Для хорошей шутки никогда не рано. Главный вопрос: как мы проберемся во двор? Я пытаюсь протиснуться между двумя железными прутьями, но моя нога застревает и начинаю нервно смеяться. — Ты когда-нибудь в жизни был таким безответственным? — Олька начинает тихонько хихикать из-за сложившиеся ситуации и выкручивать мое положение. — Не думаю… — Ты смешной, когда ведёшь себя безрассудно.       Петрова берёт меня под мышки и, хохоча, пытается вытащить. Наконец она освобождает меня, и мы падаем на землю — я приземляюсь на неё, пытаясь заглушить мой смех. — Давай просто обмотаем забор. — А Роме это тоже, как и нам, покажется смешным? — спрашивает она.       Понятия не имею… — Естественно. На улице темно, но мы умудряемся обмотать прутья забора бумагой. Когда это молодость приносила так много веселья? Через минуту я понимаю, что видеть стало легче, а еще через минуту осознаю, что кто-то светит фонариком прямо на наши руки. Этот человек откашливается. — Веселитесь, леди? — Да, очень, — отвечает без капли вины Зеля, и мы оба оборачиваемся и видим, что на нас осуждающе смотрит сотрудник службы безопасности. — Как мило. Это охранник, — замечает сестрёнка. Он сводит брови на переносице: — Охранник, который знает номер полиции. Пойдёмте переговорим со Светланой.       Такие новости должны были омрачить вечер, но это не так. Может, когда мы стояли там, в темноте, с рулонами туалетной бумаги, нам казалось, что все это нереально. Теперь же, когда мы стоим на крыльце под пристальным взором мисс Пятифан, все кажется реальней. Так почему я никак не могу перестать смеяться? — Мисс, что мне с ними делать? — спрашивает охранник.       Светлана наклонив голову, смотрит на меня. Интересно, она помнит, что мы уже встречались? Хотя с чего бы ей помнить? Я просто человек, которого она встретила несколько недель назад. Так что, когда она говорит: «Антон, верно?», улыбка исчезает с моего лица. Я медленно киваю ей в ответ, по моей спине прошелся холодок. Конечно, она меня помнит. Я — символ неповиновения её сына. И последний мальчишка на Земле, которую бы одобрила эта миссис. Неудивительно, что моё имя и лицо укоренились в её памяти. — Ты разыгрываешь моего сына? Снова киваю. Она смеется, прикрывая рот ладонью: — Буду честна, никого из моих детей не закидывали туалетной бумагой. Так это вроде называется? — Она поворачивается к охраннику: — Все в порядке, Борис — Затем говорит нам: — Может, зайдёте, ребята? Смотрю на рулон туалетной бумаги в своих руках, и моя грудь сжимается в приступе паники. — Нет. Все нормально. Мы пойдем. Если дадите мусорный пакет, мы даже всё-всё уберем.       Она отмахивается от этого предложения: — Не нужно, у нас для этого есть горничные. И я настаиваю. Вы должны зайти. — Уже поздно. Мы… — Антон?       При первых звуках голоса Ромы меня окатывает волна жара. Мои щеки краснеют. Это плохо, ведь могут что-то понять. Наряженный в пижамные штаны и футболку, он подходит к двери. Даже его домашний костюм выглядит дорого. Он смотрит на туалетную бумагу в моих руках, затем на Олю и её туалетную бумагу. — Это был вызов, — выпаливаю я. — Нас не должны были поймать. Оленька начинает хихикать, и я присоединяюсь к ней. Глаза Рёмы сверкают от сдерживаемого смеха. — Заходите. Николь приготовила горячий шоколад. Думаю, немного осталось. Не уверен, что должен знать, кто такая Николь, но не спрашиваю. В руках туалетная бумага, так что достаточно унижений для одной ночи. — Нет, спасибо. Мы правда уже уходили. — Я настаиваю, — говорит он. Сестра прыскает от смеха — наверняка потому, что Пятифан говорит так же, как и его матушка. Видимо, Оля держит язык за зубами, чтобы я сам принял решение. Смотрю то на друга, то на его мать, которые, одинаково скрестив руки на груди и нахмурившись, в ожидании не сводя с меня глаз. Увидев такое очевидное сходство, я задаюсь вопросом, похож ли я на своих родителей? Может, я и похож лицом на маму, но это совсем не то. — Хорошо. Только на минутку. Уже поздно. Мы, честно, не хотели причинять вам беспокойство.       Их кухня огромная. Мраморные столешницы приглушенных тонов. Холодильник, больше которого мне видеть не доводилось. Мне даже на секунду показалось, что я рассматриваю прилавки с замороженными продуктами в супермаркете, такой этот холодильник огромный.       Мать Романа следует за нами на кухню: — Вообще-то, Николь уже ушла, но уверена, вы, ребята, сориентируетесь. Николь, по-видимому, кухарка. — Роман, не задерживайтесь, — говорит она и уходит. Ромка подходит к плите, на которой стоит чайник, и берёт его: — Пусто. — Забей. — Нет, сейчас я все сделаю. Думаю, порошок где-то здесь. — Он осматривает шкафчики. Очевидно, он не успокоится, пока мы не выпьем горячего шоколада, поэтому я подхожу к плите, беру чайник и, налив в него воду, смотрю на кнопки. Оленька прошуршала ко мне и помогает в них разобраться. Покрутив чайник в руках и понажимав несколько раз на разные кнопки, мы смогли зажечь одну конфорку.       Пятифан всё ещё ищет горячий шоколад. Он похож на гостя в своей собственной кухне: открывает все дверцы подряд, очевидно понятия не имея, что за ними прячется. Наконец он с громким «Ага!» достает из шкафчика упаковку. — Ты хоть раз заглядывал в эти шкафчики? — спрашиваю я. — Конечно. — Давай тогда сыграем. Оля называет кухонную утварь, и тот, кто находит её первым, выигрывает. — Выигрывает что? — Похвалу. — Это мой дом, так что, думаю, я выиграю, — он победно оскалился, скрестив руки. — Докажи, богатенький мальчик. Николь здесь нет, чтобы приготовить тебе бутылочку. — О-о-о, сам напросился!       Я улыбаюсь. Благодаря матери и самостоятельной жизни (по большей части), могу найти что угодно. И если здесь готовит кухарка, то она умна и практична, а значит кухонная утварь у плиты, стаканы у раковины. У меня дома все именно также. Киваю сестренке.       Она улыбается: — Хорошо, начнем с простого. Лопатка. Рома бежит в противоположный конец кухни и начинает рыться в ящичках, я же иду к плите и открываю ящики с обеих сторон от неё. Сразу нахожу лопатку и, подняв ее, поворачиваюсь. — Первый раунд за Тошей, — заключает громко Олька, подняв руки вверх от радости. Рёма, резко повернув голову ко мне, ворчит. — Ладно, второй предмет — миска для хлопьев. — Так не честно. Ты знала, что он в курсе, где она, — возмущаюсь я. И конечно же он знает. Она в шкафчике возле кладовки. — Дополнительное задание, — выкрикивает Зеля, явно разыгравшись ситуацией. — Найдите мне дуршлаг.       Я смеюсь над выражением лица Ромы. На нём буквально читается: «Я даже не знаю, что это». Бегу к раковине. Он должен находиться где-то под одним из шкафов. Только я достигаю шкафчика, как меня за талию обхватывает пара рук и тянет назад. Затем он обходит меня и распахивает шкафчик, к которому я шёл. Рвусь вперед и, пристроившись рядом, телом пытаюсь оттолкнуть его в сторону. — Мошенник, — возмущается он. — Я? Да это ты мошенник! Он не сдвигается ни на миллиметр. Не могу его оттолкнуть, а он уже обыскивает полки. — Это как миска с дырочками, — хохочет Ольга. — Моя сестра против меня! — Обхватываю Рому за талию и стараюсь его оттянуть. На плите свистит чайник, и девчушка снимает его с конфорки. — Нашёл! — Ромка поднимает дуршлаг. Я подпрыгиваю и пытаюсь выхватить его, но тот держит его слишком высоко. Когда я силюсь опустить его руку, он обнимает меня свободной рукой за плечи и прижимает к своей груди. — И победителем становится Рома. — Мошенники! Вы оба! — я начинаю как можно сильнее вывернуться или обхватить его руку, но явно физическая подготовка разная, как и весовая. Чувствую себя максимально униженным мальчиком. Рома прочищает горло: — Хочу посвятить эту победу своему превосходному знанию кухонной планировки и утвари, которой я неоднократно пользовался. Если бы не… — Он замолкает на полуслове, а потом говорит: — О, привет, мам. Я сразу опускаю руки и, упираясь ладонями в живот Ромы, пытаясь снова выйти из его объятий. Он кладет дуршлаг на стойку и обхватывает меня уже обеими руками: — Мы тебе помешали спать? Моё тело до сих пор находится в ловушке объятий, поэтому я могу только повернуть голову. Мне страшно увидеть выражение её лица. Страшно, что это будет момент, когда я наконец встречусь с недовольством и презрением. Но на удивление у матери приятное выражение лица. И только сейчас я начинаю её рассматривать: русые волосы и зеленые глаза. Теперь я понимаю, в кого пошёл Демитрий. Рома почти ничего не унаследовал от мамы, кроме как такого же холодного умения казаться на людях. Какой же тогда его отец? Жив ли он вообще… Замечаю, что его мама улыбается — возможно, потому, что я начинаю вырываться. Она вновь переводит на него взгляд: — Не переживай, я за водой. — Ваш сын не отпускает меня, потому что он мошенник, — начинаю тут же оправдываться и отшучиваться. Рёма отпускает меня, и я, борясь с головокружением, отхожу от него на несколько шагов. — Я рада, что ты смешишь моего серьезного сына. — Она сжимает мою руку, затем поглаживает Рому по щеке. — Развлекайтесь. Не пропадай, Тошенька.       Тошенька? — Спокойной ночи, мам. — После того как его матушка уходит, Рёма подходит к чашкам, кладет в них по несколько чайных ложек порошкообразного шоколада и наливает кипяток. — Не так вкусно, как у повара, но, надеюсь, пить можно. — Здесь где-нибудь есть уборная? — спрашивает Оля. — Хотя о чём это я. Их тут, наверное, с десяток. Он улыбается: — Ближайшая за этой аркой. Первая дверь справа. — Спасибо.       Она уходит, и мы остаемся вдвоем, бок о бок у стойки. Он тянется за ложкой, и его бедро плотно прижимается к моему боку. Затем мы тянемся за одной и той же чашкой, наши руки соприкасаются, и мы оба их отдергиваем. — Бери, — произносим мы одновременно и смеемся. Он делает глоток и передаёт чашку мне. Мы соприкасаемся везде — плечами, локтями, бедрами, голенями — вплоть до пальцев. Я чувствую каждое, даже самое крохотное, его движение. — Ты меня убиваешь, — с придыханием произносит он. — Извини уж. — Отступаю на шаг, но он хватает меня за локоть и поворачивает к себе лицом.       Теперь наши тела соприкасаются спереди. Меня всего обдает жаром, и я резко вдыхаю. Роман разворачивает меня спиной к стойке. Его ладонь такая горячая, что, кажется, может оставить след на коже. Мысли путаются, а я как можно сильнее подавляю желание сделать хоть что-то. Перед глазами темнеет, но я концентрируюсь и упрямо смотрю на воротничок его футболки. — Антон? — Да? — Ты выглядишь напуганным. Тебя это пугает? — Больше всего на свете. — Почему? — Потому что я не захватил мятные конфетки? — мой смешок был слишком саркастичным. — А теперь правдивый ответ… — Потому что я боюсь, что, как только ты меня поймаешь, игра закончится. — Не верю, что признался ему в этом, я даже сам себе в этом не признавался. Но он бросил мне вызов. Он всегда бросает мне вызов. Сейчас я слишком спокоен для такой ситуации, что даёт ему зеленый свет. Пятифан проводит пальцем по моей скуле, и мое сердцебиение ускоряется, а все тело оживает и понимает что происходит. — Не знал, что мы играем, — говорит он. Я улыбаюсь. Те же самые слова прозвучали во время нашей второй встречи. Я встречаюсь с ним взглядом, и — будто он только того и ждал — его губы накрывают мои. Когда они соприкасаются, меня словно бьет током. Он целует меня нежно, губы такие же теплые, как и рука. Становится дурно. Только я собираюсь ему ответить, слышу, как Олька прочищает горло и говорит: — Я просто возьму свой горячий шоколад и уйду. Чашку верну в следующий раз.       Прекращаю поцелуй и, не желая показаться грубым, пытаюсь оттолкнуть парня, но он не сдвигается ни на сантиметр. Я начинаю паниковать настолько, что перестаю вообще что либо делать. Сестра одобрительно мне улыбается, и я понимаю, что она совсем не обиделась. — Я отвезу её домой, — заверяет Рома, не сводя с меня горящих глаз. Он все это время наблюдал за моими эмоциями. Мы оба слушаем, как она покидает кухню, а затем он подхватывает меня за талию и усаживает на стойку. Я обнимаю его руками и прижимаюсь к его губам своими. В этот раз в нашем поцелуе намного больше страсти. Моя потребность в нем более чем очевидна. Слишком заметно. Он отвечает на поцелуй, его язык находит мой, а руки прижимают меня к себе как можно ближе. Ксандер приятный на вкус, как солёный шоколад. Мои ладони исследуют его спину через футболку. Нахожу его позвоночник и обвожу каждый позвонок. Меня омывает волна противоречивых эмоций, и, на удивление, верх берет сильнейшая грусть. Именно эту эмоцию я весь вечер успешно подавлял. Я на грани слез, поэтому в надежде сдержать их зарываюсь лицом в его шею. Он замирает и пытается отстраниться, вероятно чтобы взглянуть на меня, но я крепко вцепляюсь в него. И тогда тот начинает гладить меня по спине: — Тош? Что случилось? Прости. Это было слишком быстро? — Он берет меня за талию и спускает со стойки. — Нет, это не так. — Мне очень жаль. — Нет, ты ничего не сделал. Сейчас совсем неподходящее время, чтобы выходить из фазы отрицания. — Не уверен, понял ли он, что я сказал, потому что из-за охвативших меня эмоций моя речь стала невнятной. — Поговори со мной. Что случилось? — Ты можешь просто обнять меня? Хотя бы на минутку… — Прежде чем попробовать все ему объяснить, мне нужно взять себя в руки. Он, должно быть, понимает, что опустил руки, и, глубоко вдохнув, снова обнимает меня. Мы прижимаемся друг к другу так тесно, что между нами и миллиметра нет. Я держусь только благодаря его присутствию, в то время как на поверхность выходят мысли, которые я скрывал весь вечер. Что, если мама беременна? Рождение ребенка погубит нас. Мы его не потянем. И что за парень этот Владимир? Сбежит ли он, когда узнает? Как мама могла дважды наступить на одни и те же грабли? Я думал, у меня есть крохотный шанс оставить магазин кукол и начать собственную жизнь, но теперь это практически невозможно. С ресниц срывается одна-единственная слезинка, и я быстро ее вытираю ладонью. Как же мне страшно до трясучки. Почему я не могу быть счастливым? Или это стена, которую я сам и построил, потому что не знаю другого…? Мне просто больно. — Ты пугаешь меня. Что не так? — Мама. — Она в порядке? — встревоженно спрашивает он. — Возможно, она беременна…