Корень жизни

Поплавок, будто подмигивая, ушел под воду раз, другой, а потом зачастил, задергался, заплясал на водной глади поминутно. Удилище выгнулось дрожащей тетивой в руках. Рывок. Немаленький окушок, блестнув серебрушкой чешуи в лучах уходящего солнца, тяжело плюхнулся на мостки. Ваня удовлетворенно хмыкнул и заботливо прибрал добычу в садок, в котором уже плескались с десяток таких же рыбех. Посвистывая, наладил удочку по новой, но с богатырского замаха его сбил какой-то неясный шум. Ваня сердито оглянулся — всю рыбу, ироды, распугают. Но шум, в котором уже различался стук и голоса, повторился. Сбоку почудилось движение, Ваня глянул на садок и застыл в изумлении — свежепойманный окушок нахально подмигнул выпученным глазом и, сильно стеганув хвостом, высоко подпрыгнул и исчез в озере. Следом завозилась и остальная рыба. Ваня только потянулся захлестнуть садок, как где-то рядом тяжело бухнуло. Он замер, прислушиваясь, и еще одна рыбина ускользнула буквально из рук, напоследок обидно хлестнув его хвостом прямо по лицу. Над ухом оглушительно рявкнули: «Да проснись же ты, увалень!». Ваня, окончательно приходя в себя, наугад отмахнулся от надоеды и открыл глаза. Сам начальник царевой стражи Афанасий Годиныч навис над ним, сердито сдвинув брови и потирая скулу: — Очухался никак, ну слава тебе господи! Ну и спать ты, брат, горазд, не добудиться никак. Ваня приподнялся на локтях, окинул Афанасия неласковым взглядом: — Зачем пожаловал? Дверь с петель пошто снес? — Царь тебя, Ваня, к себе требует, — Афанасий многозначительно поднял указательный палец, — немедля. Ваня лениво поскреб пятерней грудь: — А чего сразу Ваня-то? Я вот на рыбалку собрался, окушков на вечерней зорьке половить. — Собирайся давай. Никуда твои окушки не денутся, опосля на рыбалку сходишь. А царь и осерчать может. И так смурной который день уж ходит. Добру молодцу в дорогу собраться — только подпоясаться. Так и Ваня: плеснул на лицо воды колодезной, пригладил пятерней кудри русые, расправил плечи широкие да грудь молодецкую, кушаком алым подвязался, лапоточки нацепил и оправился царю настроение исправлять. Прибыл на царский двор, а там дочки царские в жмурки играют. Все четверо погодки, кровь с молоком, одна другой краше: глаза чисто васильки на лугу, щеки румянее зорьки ясной. Заприметили добра молодца, промеж себя шепчутся да посмеиваются. Ваня на красавиц не смотрит, недосуг ему с ними лясы точить — царь ждать не любит. Царь всех из залы вон выставил, Ваню ближе к себе поманил, почти в самое ухо бородой защекотал: — Выручай, Ванюша, царство-государство наше и меня лично. Слыхал я, что у Кощея Бессмертного есть корень жизни. Потому он и Бессмертный. Так вот отправляйся к нему, делай что хочешь, но принеси мне этот корень. — Э-э-э, а зачем он вам, ваше царское? Вы ж и без него у нас орел. — Надоело мне, Вань, вдовцом куковать. Да и наследника у меня нет. Государство я на кого оставлю? Одни девки, сам знаешь. Попробуй-ка их теперь всех замуж пристроить — на приданом разоришься. Вот жениться задумал на шамаханской царице. А она знаешь какая? Не чета нашим боярышням. Глаза черные как ночь, косы драгоценными камнями украшены, сама тоненькая, словно былиночка, не идет — плывет. Портки у нее прозрачные, а на бедрах колокольчики. Она ими дзинь, дзинь… О-о-о, видел бы ты, Вань… — Царь слюной захлебнулся, потом отдышался и добавил: — Хотя тебе ни к чему смотреть, молод ишо. — Так старый конь борозды не испортит, — напомнил Ваня народную мудрость. — Так ведь глубоко и не вспашет, — вздохнул царь, маленько помялся и придвинулся так близко, что чуть Ваню за ухо зубами не прихватил: — У меня в последнее время с ключницей как-то не ахти было, без огоньку. Словом, мне теперь, Ванюш, надо, чтоб без осечек было, а то жена молодая, сам понимаешь. Отстранился царь, на троне поерзал и пальцем строго так погрозил: — Только дело это деликатное, чтоб никому ни-ни, а то сам знаешь, что за разглашение царевых тайн бывает. Ваня в затылке почесал, ключницу вспомнил, хмыкнул задумчиво. У него на нее и подавно не искрило бы, коли вдруг пришлось, но царю, конечно, виднее. Поклонился он и к дверям узорчатым направился, а тут царь его напоследок и огорошил: — Принесешь корень, царевну за тебя отдам, любую выбирай — все в возраст вошли. Правда, с приданым, уж не взыщи, не густо будет. Ваня из терема вон вылетел, точно кто под зад коленом саданул: — Вот не было печали, черти накачали, только царевны мне и не хватало. А тут и дочки царские — легки на помине. Хороводом Ваню окружили, запутали, от смеха заходятся, которая-то из них за зад ущипнула, другая сбоку притерлась, в ухо шепчет: — Хочешь поцелую? Догони! Третья и вовсе грудью напирает, едва в стену не впечатала, насмешничает: — Приходи на сеновал, ждать буду. С толку сбили и исчезли, как и не было их. — Тьфу, свяжись с вами, сам не рад будешь, — буркнул Ваня и зашагал прочь с царского двора. Долго ли, коротко ли шел он лесами дремучими да полями бескрайними, да и вышел на берег озера. Дело уж к вечеру, солнце над водой наклонилось, того и гляди вниз кувырнется. Ваня по мосткам к самой воде прошлепал, огляделся — хорошо вокруг, тихо, только легкая рябь по волнам бежит, да озорник ветер с камышами в салочки играет. Ваня с себя портки с рубахой сбросил, в озеро с разбега нагишом сиганул. А того не приметил, что чуть в стороне еще чья-то одежда кучкой лежала. Вынырнул, когда уж без воздуха мочи терпеть не было. Будто заново родился — всю усталость водой начисто смыло. Обтер лицо ладонями, развернулся к берегу и замер разинув рот — дурак дураком, будто девок никогда не видал. Таких в самом деле не видел: волосы цвета воронова крыла укутали её точно плащом. Переступила она стройными ножками, словно нетерпеливый жеребенок, запрокинула хрупкие руки вверх и, собрав волосы в хвост, немилосердно отжала и отбросила на плечо. Тут-то Ваня едва вообще не ослеп — так и прилип взглядом нескромным к узким бедрам и белой ладной попке с маленькой родинкой. Девушка наклонилась, подобрала одежду и пошла по мосткам прочь, миг, и камыши скрыли ее из виду. Ваня тяжело сглотнул — кажется, не дышал все это время. Поплыл мощными гребками к берегу, вылез, натянул, чертыхаясь, одежду на мокрое тело и ринулся по мосткам, словно дикий кабан через лесные заросли. Вылетел из камышей, повертел головой — никого. Углядел в сумерках неприметную тропинку и отправился по ней — вдруг да приведет его дорожка к жилью человеческому, больно неохота в лесу ночевать. Тропинка привела его к забору высокому и воротам кованым. — Что за диво — подворье в лесу богатое? Не отсюда ли моя пропажа? — Ваня бухнул кулаком пудовым по воротам: — Открывайте, люди добрые, путнику усталому. Загремели засовы, ворота отворились, и хмурая стража заступила дорогу, скрестив копья перед Ваниным носом. Раздалось властное: — Пропустить! — и стражники отступили в стороны. Ваня вступил на широкий двор, вымощенный камнями, оглядываясь по сторонам, подмечая невиданный прежде высокий терем с украшениями в виде черепов и костей, стражников в кольчугах наборных, с мечами тяжелыми, в шеломах высоких, почти полностью лицо закрывающих. «Держись, Ваня, видать, ты к самому Кощею в терем попал, теперь главное дров не наломать». В просторных палатах Ваню сам хозяин встретил. Статный красавец в темном распашном кафтане и богатых сафьяновых сапожках, прямо как с картинки лубочной, что Ваня на ярмарке видал. Глянул неласково, взмахнул пушистыми, как у девушки, ресницами, вздернул подбородок и поинтересовался, медленно роняя слова: — Кто таков и зачем пожаловал, добрый молодец? Может, хочешь поступить на службу или ищешь кого? Ваня поежился от холода в голосе, но поручение царское выполнять надо, потому поклонился и заговорил: — Не взыщи, хозяин, коли что не так. Зовут меня Иван крестьянский сын. Ищу Кощея Бессмертного. Послал меня к нему наш государь за корнем жизни, что ему для молодой жены надобен. — Повезло тебе, Иван крестьянский сын, я и есть Кощей. Если хочешь корень жизни получить, придется тебе, Ваня, мне службу сослужить. — Говори, что делать. — Не торопись, добрый молодец, утро вечера мудренее. Ступай, утром поговорим. Прислужник Кощеев отвел Ваню в баню жаркую, после накормил досыта и проводил в богатую горницу. Ваня на пороге встал, в затылке почесал и присвистнул — хорошо живет Кощей, раз в такие хоромы гостей заселяет. Потом рукой махнул — дело хозяйское. Скинул одежду, раскинулся на мягкой перине, устало прикрыл глаза и тотчас провалился в глубокий сон.