Корень жизни

— Ау, ау! — Ваня головой повертел во все стороны, да и шагнул наугад, а голос будто дразнится, то слева, то справа аукает, то близко, то далеко чудится. Впереди меж березок мелькнуло пестрое и пропало — Ваня туда заторопился, а ну как догонит? Даже руки пошире растопырил — чтоб наверняка поймать беглянку, да только это ветер-обманщик листву колышет, ветками играется. Остановился Ваня — куда дальше идти, где искать зазнобу? Вдруг сзади теплые ладони глаза закрыли, а голос шепнул тихонько: — Не меня ли ищешь, добрый молодец? Ваня ладошки маленькие своими ручищами накрыл, совсем уж было повернуться надумал, да хозяйка голоса не позволила, цокнула строго: — Коли потерять меня не хочешь, глаз не открывай. А иначе век не найдешь. Ваня головой согласно кивнул и руки вниз опустил, встал смирно, будто телок, а сердце в груди так и екает в ожидании. Ладошка по щеке ласково погладила — будто похвалила, а после, бесстыжая, прямо в ворот рубахи скользнула. Пальчиками проворными по груди молодецкой пробежалась и стук заполошный Ваниного сердца в горсть поймала. Со спины горячее тело прижалось, таким жаром опалило, что на Ване чуть рубаха не загорелась. Ваня не успел и заметить, а чужая рука уже вовсю в его портках хозяйничает — ухватила охальница причинное место в кулак и давай наяривать. Ваня застыл, будто каменный, только сердце стучит — едва из груди не выпрыгивает. Про шамаханскую царицу не к месту вспомнилось: «А ну как это цаца заморская тут балует, а мне перед царем ответ держать?» А ему в ухо насмешливо: — Что ж ты замер, добрый молодец, словно стреноженный, али оробел вконец? А Ваня и впрямь шелохнуться не может — словно опоили чем-то. Хочет вокруг посмотреть, но темно кругом, ни зги не видно. Чует — смеется кто-то у самого сердца и целует его в уста сахарные, крепко целует, не нежничает. С поцелуями жгучими ниже спускается, будто печати повсюду ставит хозяйские — то ли целует, то ли кусает, сразу и не разобрать. А как до паха добрался, то уд молодецкий языком будто лебяжьим перышком приласкал, а после и ртом жадным насадился. Ваня будто разом в пекло попал: жаром в кровь плеснуло, все жилы выломало и силы начисто вытянуло. Где-то рядом негромко стукнуло — будто дверью от сквозняка хлопнуло. Ваня глаза открыл — что за чудо, где роща березовая? Лежит он по-прежнему на пышной перине в тереме у Кощея, а кругом ни души. Вздохнул с сожалением: — Сон, значит, — причмокнул губами, вспоминая поцелуи жаркие, — приснится же такое… Эх, не иначе как прислужник Кощеев дурман-травы в еду добавил. После перевернулся на другой бок и уснул богатырским сном. Поутру пошел Ваня по терему Кощееву бродить: «А что, указа в горнице сидеть не было, почему бы и не посмотреть, как супостат живет?» В палатах хозяйских углядел Ваня зеркало в простенке в богатой резной оправе и подошел ближе — рассмотреть чудо заморское. Стоит, прихорашивается, рубаху оправляет, сам над собой посмеивается — ну чисто девка, те тоже перед зеркалом крутятся. — А где ж это меня так приложило? — углядел Ваня на шее синяк не синяк, а будто отпечаток. Ворот рубахи распахнул пошире, мать честная — вся грудь в отметинах. Почесал затылок задумчиво: — Не приснилось, стало быть, диво ночное. Не успел додумать, как сзади раздалось обидное: — А что, у вашего царя добры молодцы только перед зеркалами красуются или еще что умеют? Вспыхнул Ваня словно маков цвет, едва сдержался, чтобы не нагрубить хозяину: — Не взыщи, Кощей, что я твою диковинку рассматривал. Готов службу служить — приказывай! Прищурился Кощей, помедлил, немного будто раздумывая, а после издалека зашел: — Завелся в нашем лесу кабан-секач, никому житья не дает, на обозы и торговцев нападает. Избавишь лес от этой напасти — считай, одну службу выполнил. Кивнул Ваня согласно, выбрал из Кощеевой оружейной булаву, железом окованную, и отправился к дубу исполинскому, у которого кабана чаще всего видели. Обошел дерево по кругу, осмотрелся, а после на пригорочке расположился: «А вдруг кабан, а я усталый». Недовольное хрюканье не заставило себя ждать. Волосатое чудовище, размером с корову, сердито рыло копытом землю. Ваня распрямился во весь рост молодецкий и как гаркнет на весь лес: — Ну что, чудо-юдо свинячье, подходи ближе, попробуй-ка силушку богатырскую. Кабан низко наклонил башку огромную и бросился вперед, а Ваня подпрыгнул и за ветку дубовую ухватился. Кабан об дуб башкой треснулся — только звон по лесу пошел. Отскочил подальше, глазки свинячьи кровью налились — совсем поля не видит, вновь на Ваню бросился, тот сызнова подпрыгнул. В общем, долго ли коротко ли, а встрял кабан своими клыками в ствол намертво, а тут и Ваня подоспел — уложил чудище булавой Кощеевой с одного удара. Вернулся к Кощею, доложил по всем правилам: — Сослужил я службу, как велено. Что еще прикажешь? Кощей покосился недоверчиво, забарабанил пальцами длинными в перстнях богатых по креслу своему резному, да и отослал Ваню прочь — дескать, завтра приходи, поговорим. Вновь прислужник Кощеев Ваню таскал в баню, да ужином потчевал, да в этот раз Ваня умнее был, кроме воды колодезной ничего пить не стал, а ну как опять заснет непробудным сном. Ночь-полночь на двор опустилась, и сморил Ваню сладкий сон, глаза сами собой закрылись. Да и шутка ли с кабаном в салочки играть, ясно дело, умаялся добрый молодец. А сквозь сон ему то ли слышится, то ли чудится, как дверь тихонечко скрипнула. Перина пуховая рядышком прогнулась — знать, прилег кто-то на подушки вышитые. Прильнул к могучей груди Ваниной, в самые губы целует и шепчет неясное. Ваня и рад бы обнять, приголубить, но с места двинуться не силах, даже глаза открыть невмочь. От шепота жаркого, от поцелуев ласковых, от рук настойчивых у Вани в паху пожар разгорается, в висках молоты кузнечные бухают, кровь горячая в жилах плещется. Уд его силой богатырской налился, стоит, красуется, от нетерпения чуть подрагивает. Гость ночной, бесстыдник одно слово, боле мешкать не стал, сверху взобрался, оседлал Ваню, будто жеребца норовистого. Опосля бедрами узкими повел, сквозь зубы зашипел что-то матерное и на шишку Ванину мал-помалу насадился. Ваня не сразу и понял, с каких ворот его привечают, аж зубами заскрипел, до того туго было. А после уж не до того стало — вцепился наездник ему в плечи руками сильными, ногтями острыми, к губам прильнул искусал до крови. Но и себя не жалел, с размаху насаживался на немалое Ванино достоинство, бедрами по кругу размашисто вытанцовывал. А как задышал тяжело, сквозь зубы постанывая и голову запрокидывая, тут и Ваню накрыло удовольствие прежде неведомое, растеклось в крови ядом сладостным, утянуло за собой в беспамятство. Половица тихонько скрипнула, потянуло сквозняком от дверей — Ваня веки с трудом открыл, будто из омута глубокого вынырнул. Смотрит, на пороге давешняя купальщица с озера лесного в лунном свете стоит, аж светится. Пряди темные будто змеи по спине рассыпались, наготу прикрывают. Покачнулась девушка и шагнула прочь, а Ваня чуть диким зверем не завыл — рад бы за ней бежать, да подняться невмочь.