(Наполовину)Человеческая Природа [(Halfway)Human Nature]

2260.105 III

Спок не открывает дверь, поэтому Джим просто решает пройти туда через свою каюту. Дверь в ванную комнату со стороны Спока приоткрыта, и из комнаты доносится аромат благовоний. Джим сбрасывает ботинки, стучит один раз, затем второй, после чего распахивает дверь. Если быть честным, Кирк не вполне понимает, чего ему ждать. Гнева, медитативного состояния или, возможно, измождения. Но чего он точно не ожидает, так это того, что Спок, который сидит на полу, скрестив ноги, повернётся к нему и поднимет на Джима взгляд, а на его лице будут дорожки слёз. – Я не желаю Вас видеть, Джим, – голос Спока хриплый, и он снова отворачивается, а затем слегка покачивает головой, очевидно, пытаясь успокоиться. – Что за херня, мы живём вместе. Мне нужно знать, в порядке ли ты. Спок медленно вдыхает и выдыхает через нос. Когда он говорит, его голос слишком сдержанный. – Я не в порядке. Этого достаточно? – Неа, – отвечает он, выпячивая нижнюю челюсть на звуке А. – Я не уйду, пока ты не расскажешь мне, что произошло. – Джим плюхается на пол, закрывает дверь за своей спиной и облокачивается на неё. – Это было слишком легко. Почему это было слишком легко? – Вы не уйдёте, пока я Вам не расскажу, – говорит Спок. Это не вопрос – они теперь слишком хорошо знают друг друга, чтобы понять это. Он всё ещё сидит отвернувшись, не глядя на Джима. Ещё один вздох слегка приподнимает его опущенные плечи. Просто смотреть на него – это уже агония. Но Джим не отвечает, зная, что Спок точно и верно знает ответ. Если он пожелает говорить, то он это сделает. Если он не заговорит, то они будут сидеть здесь в молчании столько, сколько ему будет нужно. Спустя ещё одно мгновение и ещё один сдавленный вздох, Спок дуновением тушит курящиеся благовония. В углу мерцает свеча, и её мягкое сияние – единственный источник света в комнате. – Я отправляюсь на Новый Вулкан, немедленно. Я подал официальное заявление об отставке. Оно ждёт Вас на Вашем падде. Что? В его голове пустота, а в груди разливается паника. – Заявление отклоняется, – в отчаянии выдавливает он. – Спок, ты не можешь. – Это было условием сделки, чтобы Вы могли оставить себе корабль. Весь мир рушится вокруг него. – Ты меня не слышал? Ничто из этого не имеет смысла, если здесь не будет тебя. Ничто из этого. – Это не имеет значения. Вы найдёте себе более чем достойного первого офицера. Мой народ нуждается во мне. – Ты имеешь в виду тех, кто думал, что тебя следовало отбраковать при рождении? Спок, зачем тебе туда возвращаться? – Не рассказывайте мне о моём народе, – шипит Спок. – Я отправлюсь туда, потому что должен. Кирк проводит рукой по волосам. – Скажи мне вот что и не лги. Ты уезжаешь потому, что кто-то потребовал этого от тебя, или потому, что ты этого хочешь? Молчание. Он фыркает, издавая безрадостный смешок. – Ага. Так и думал. – Но это также ради меня, – после длинной паузы говорит Спок. – Мой отец никогда не хотел, чтобы я был здесь. У меня есть долг перед моим народом. Мы – вымирающий вид. Тот, кто обладает моими знаниями и навыками, мог бы пригодиться. – Для них от этого гораздо больше пользы, чем для тебя. – Но есть польза и для меня, – шепчет Спок. – Я должен быть вулканцем. Я должен… – он замолкает, его плечи обмякают, и он резко поворачивается к Кирку. Его глаза широко раскрыты, в них боль. – Я должен знать, кто я такой. Когда Спок начинает говорить, его слова текут потоком. Их намного больше, чем Джим когда-либо от него слышал; слова изливаются, как будто их сдерживали слишком долго, и, наконец, они переполнили грудь Спока, угрожая её разорвать. – Я думал, что знаю, кем я был, что я из себя представлял, там, на Вулкане. Я ушёл из ВАН будучи настолько уверенным в себе, настолько уверенным в своём месте среди своего народа и среди звёзд. Я собирался стать лучшим вулканцем в рядах Звёздного флота, потому что стремился к большему, чем могла мне дать моя или даже Ваша планета. И я был таковым почти шесть лет. И я был этим удовлетворён. Затем явился Нерон, убил мою мать, отнял мой дом. И за какой-то один час, я, который был настолько уверен в себе, внезапно потерялся, – его взгляд затуманивается, глаза расфокусированы. – Словно, когда Нерон уничтожил Вулкан, он вместе с ним отнял ту единственную нить, что связывала меня с неподвижной землёй. Мне казалось, будто я бесцельно плыву среди звёзд. И в то время меня поддерживала лишь одна цель – остановить Нерона. По завершении всего этого у меня не было в планах продолжать службу в Звёздном флоте. Посол Спок разыскал меня именно тогда, когда я собирался просить об отставке. Он убедил меня остаться и подать заявление на должность первого офицера на Вашем корабле. Сознаюсь, подобная мысль меня не прельщала. Я не думал, что Вы захотите иметь дело со мной, и не думал, что хочу иметь дело с Вами. Однако я последовал его совету и разыскал Вас несколько дней спустя в том баре, который Вы предпочитаете. Вынужден признаться, я не знал точно, как именно к Вам подойти. Я чувствовал, что это было бы неразумно. Но я вошёл, и Вы были там – за столиком в углу, с доктором МакКоем, мистером Сулу и мистером Чеховым, и Вы смеялись. Доктор МакКой рассказывал что-то, а Вы размахивали своим стаканом, проливая напиток, и смеялись. Это был первый раз, когда я увидел Вас счастливым. И это было так по-человечески – я видел, как Вы любили их, и то, как они любили Вас в ответ, ни о чём не прося взамен. И в то мгновение я осознал, что мне там было не место. Поэтому я выскользнул из бара, прежде чем Вы меня заметили. Было странное ощущение, что, несмотря на всё то время, что я провёл в этом мире, я всё равно оставался посторонним. Той ночью я вернулся в свою квартиру и впервые оплакивал гибель Вулкана. Я не знаю, чем это было вызвано. Возможно, тем, что я наконец-то осознал, что моего дома больше нет, в то время как Ваш продолжал существовать. Возможно, это произошло потому, что я понял, что никогда не был истинным вулканцем, и горевал о том, о чём не имел права горевать. Возможно, причина была во всём этом вместе взятом. Спок вздыхает, делая глубокий вдох, но прежде чем Джим успевает сказать хоть что-то, он продолжает снова. – Раньше я привык считать, что люди не представляли из себя ничего особенного, и даже меньше того, поскольку они связаны эмоциями. Есть нечто успокаивающее в отступлении за рамки логики. И до того, как я встретил Вас, я видел в эмоциях лишь негативную сторону. Обидчиков, провоцирующих меня на реакцию, которая толкала меня в драку. Вас, сумевшего эмоционально скомпрометировать меня, чтобы взять под контроль «Энтерпрайз» и остановить Нерона. Мою мать, умершую и оставившую меня опустошённым. Но когда я увидел, как Вы смеётесь с доктором МакКоем и другими, я увидел красоту в том, чтобы быть человеком. Быть человеком – значит быть храбрым. Знать, что всё, что у тебя есть – это твой ум, сила духа и способность чувствовать – и знать, что этого достаточно. Быть человеком – это значит сражаться, стремиться в небо, даже когда все вокруг велят тебе оставаться на земле. На следующий день Вы приняли меня на должность своего первого офицера, улыбнулись мне и поприветствовали меня, как будто весь мой мир не разлетелся на куски, как будто мы не пытались вцепиться друг другу в глотку всего лишь несколько дней назад… как будто я ничем от Вас не отличался. И я понял, что испытываю от этого радость, истинную радость, радость, которую я не хотел игнорировать или прятать глубоко внутри. Радость того рода, которая побуждает Вас заказывать выпивку, танцевать на столе, хлопать доктора МакКоя по плечу и просто чувствовать благодарность за то, что Вы живы. И в этой радости не было ничего вулканского. Глаза Спока полны слёз, боли и широко распахнуты. – И именно в это мгновение я осознал себя человеком. Я всегда был им. Я чувствую, и чувствую столь многое. И я хочу, и я нуждаюсь… в том, что не является логичным, но просто существует. Я хочу не ложиться спать, а любоваться на звёзды. Я хочу выпить достаточно алкоголя, чтобы понять, что Вы ощущаете, когда поёте на столе в комнате отдыха. Я хочу валяться в кровати. Я хочу принимать пищу не только для поддержания жизни, но и для удовольствия. Я хочу быть похожим на Вас, каким Вы были той ночью в баре. Беззаботным, спокойным и таким уверенным в своей принадлежности. Настолько преисполненным упорства, легкомысленности и надежды, что мне было больно на Вас смотреть. Но я не могу быть таким, и это больнее всего. – Почему не можешь? – спрашивает Джим. – Потому, что если я буду таким, то всё, что осталось во мне от вулканца, исчезнет. Я думал, что знаю, кем являюсь и куда иду, но запутался ещё сильнее, чем в детстве. И поэтому мне нужно уйти. Мне нужно знать. Я должен знать, кем мне суждено быть. Человеком или вулканцем. Я – ребёнок двух миров, не имеющий дома ни на одном из них. – Почему ты должен выбирать? Ты можешь быть человеком и вулканцем одновременно. – Это невозможно. – Спок, ты уже такой. – Я не понимаю. – Как ты думаешь, что-либо из этого – из того, что мы делаем вместе, – это по-вулкански? Вулканец не потерпел бы совместного проживания, физического контакта или болтовни допоздна ни о чём, или флирта с незнакомцем в баре для того, чтобы заставить меня ревновать. Но человек не мог бы рассчитать статистическую вероятность того, что я засну у тебя на плече со стопроцентной точностью, и всё же позволил бы мне это сделать, но не смог бы обсудить американскую политику, не выказывая никаких эмоций. Ты – два в одном. Подумай, о том желании напиться. Боже, вот тебе метафора: алкоголизм. Короче, скажем так, это твоя человеческая часть хочет напиться. Это эмоция. Это желание. Но твоя вулканская часть может просто дождаться вечера, после которого у тебя выходной, чтобы напиться именно тогда. Это логика. Это разумно. Если бы ты был полностью человеком, ты бы прямо сейчас напился виски допьяна, как я хочу это сделать. – Но это неправильно. – Да кого вообще колышет правда? Ты хочешь поговорить о потерях и о том, как продолжать жить после того, как Нерон уничтожил весь твой мир? Ты просто живёшь и всё – вот как. Если здесь существует хотя бы один вулканец, счастливый, удовлетворённый, пребывающий в гармонии – значит, Нерон проиграл. Если ты вернёшься на Новый Вулкан и откажешься от своего человеческого желания остаться, и проживёшь остаток своей жизни там несчастным, то он победил. – Нужды большинства перевешивают нужды меньшинства, – шепчет Спок. – Вот видишь, это по-вулкански, – говорит Кирк. – А быть человеком – это значит быть немного эгоистичным и ставить своих любимых и себя самого превыше всего остального. Но ты можешь делать и то, и другое. Оставайся здесь, во Флоте. То, что мы будем изучать, открывать… Мы могли бы помочь изменить всю галактику навсегда. Это логично и в то же время эмоционально. Ты так много утратил в тот день, но если ты вернёшься сейчас, то даже если ты будешь со своим народом, ты потеряешь то, что делает тебя тобой. Ты говоришь, что запутался, но если ты уйдёшь сейчас, то кем тебе придётся стать? Всё, чем ты являешься здесь – эти глупые шутки в сторону Боунса в офицерском чате и твоё пристрастие к сопливым мелодрамам, даже если ты утверждаешь, что терпеть их не можешь, и то, какой ты ловкий, когда умудряешься не включать свет, если тебе нужно пописать среди ночи – это всё ты. Вулканцы, которые были здесь сегодня, они… совершенно не такие. Они серые и унылые. Если ты вернёшься к ним, то утратишь все свои краски. Спок молчит, и поэтому Кирк продолжает. – Тебе нужна ещё одна причина? Как насчёт этой: я хочу, чтобы ты остался. Это, похоже, выводит Спока из состояния ступора. – Да, разумеется, – говорит он, – поскольку это может нарушить баланс экипажа на мостике, к тому же я в настоящее время осуществляю большое количество научных экспериментов. Они всё ближе подходят к той неосязаемой черте, которую он поклялся себе никогда не переступать, но желает этого больше всего на свете. Не переступать её было логично. Не переступать её – означает поддерживать баланс экипажа на мостике и их дружбы, которая похожа на график с подъёмами и спадами. Но это также не даёт ему спать ночами, заставляет задаваться вопросами, вынуждает его ждать. Это заставляет его спрашивать: сейчас? А если не сейчас, то когда? Никогда? Это заставляет его думать: Я не могу продолжать так вечно. Сегодня ночью, пока они пересекают вселенную, пока он всматривается в открытую, кровоточащую рану Спока, пока он ощущает давящее существование вулканцев, которых они оставили на Ксанаре, мучительную тяжесть вызова от Командования Звёздного флота и тех проблем, которые всё ещё нужно решить с Новым Вулканом, – это соблазнительное очарование прощения, а не разрешения – сегодня в этом нет ничего логичного. Сегодня он хочет быть человеком – таким человеком, какими Спок считает всех людей. Сегодня он хочет быть храбрым. Он делает глубокий вдох, выдох, и думает: не позволь этому ускользнуть от тебя снова. Вдох, выдох. Сделай всё, как следует. Вдох, выдох. Сделай так, чтобы оно того стоило. Вдох, выдох. На хуй это всё. И он говорит. – Я хочу, чтобы ты остался, потому что если ты уйдёшь, я не буду знать, что мне делать. Потому что я не справлюсь, если кто-то другой переедет в твою каюту и оставит своё барахло на тумбочке в ванной. Я не справлюсь без аромата твоих благовоний, и без необходимости проверять температуру воды в душе, чтобы удостовериться, что я не ошпарюсь, когда решу помыться, и без написания тебе тупых сообщений на зеркале. Я не смогу чистить зубы рядом с кем-то другим или рыгать после грёбанного пищевого отравления рядом с кем-то другим – потому что каждый раз, когда я увижу эту закрытую дверь или комнату за ней с другим покрывалом на кровати и другими коврами на стенах, я просто буду думать о тебе и задаваться вопросом, думаешь ли ты обо мне где-то там, за множество световых лет отсюда. И каждый раз я буду подумывать о том, чтобы украсть один из шаттлов, оборудованных для выхода в варп, лишь для того, чтобы отправиться на поиски тебя. И каждый раз мне придётся столкнуться с тем фактом, что я здесь один, и что я никогда больше тебя не увижу. Он делает тяжёлый, судорожный вдох, но уже не может остановиться, он слишком близок и слишком далёк, и пока ещё не там. – Ты говоришь, что у тебя нет дома. А как насчёт этого? Это дом, по крайней мере для меня – для нас, здесь, среди звёзд. Наши нелепые маленькие каюты, и наш бестолковый звуковой душ, и мой дурацкий шахматный набор, и твой абсурдный вязаный плед. Мне кажется, что я как раз нашёл свой дом, как будто я всю жизнь искал его, и вот же он, наконец-то, поэтому, пожалуйста, не уходи, ведь если ты уйдёшь, я снова потеряюсь. Столь многое во мне запуталось в тебе, что я буду собой лишь наполовину, если ты меня покинешь. Спок вскидывает голову, глядя на Джима. Искреннее, неприкрытое изумление появляется на его лице, а затем он бросается вперёд и крепко хватает Джима за руку. – Что ты… – спрашивает Джим, но даже не успевает закончить фразу, как Спок снова выпускает его руку. Но он не отходит назад, он остаётся близко. И шокированное выражение на его лице уже превратилось в вопросительное. – Что с тобой? Спок качает головой, почти в замешательстве. Его глаза сияют. – Я слишком много думал о своих человеческих чертах, и за этими мыслями от меня были скрыты вулканские. Я должен был знать. Той ночью в баре, и, опять же, в Вашей квартире после смерти Пайка, все те разы, когда мы знали и понимали друг друга лучше, чем должны были, лучше, чем нас понимают и знают все остальные, все те разы, когда мы действовали синхронно, не осознавая этого. Наполовину собой – сказали Вы, но знаете ли Вы, насколько Вы правы? – Теперь уже я не догоняю, – говорит Джим. Спок смотрит на него и медленно моргает. – Мне было бы легче прикоснуться к Вашему разуму, чем объяснять. Вы позволите? Джим кивает, и Спок нежно прижимает пальцы к его лицу. Он неуклюже кладёт руку на лицо Спока, копируя жест. – Мой разум к Вашему разуму, – шепчет Спок. – Мои мысли к твоим мыслям, – заканчивает Кирк. Ему хватает времени лишь на то, чтобы заметить удивление и теплоту, которые наполняют тёмные глаза Спока, находящиеся лишь в нескольких сантиметрах от его глаз, и задаться вопросом: откуда я это узнал? прежде чем он поглощён, погружен в воспоминания. ***** (Просвети меня ещё разок, – говорит кадет. Он стоит там, гордый, глупый и такой человечный, в голубых глазах сверкает опасность, когда он окидывает взглядом Спока и в тот же миг его отвергает. Он слышал сплетни, все их слышали. Невозможный, дерзкий, несовершенный. Блудный сын Джорджа Кирка. Никому пока не удавалось осадить его; возможно, именно поэтому Спок здесь и сейчас стоит рядом с ним. И тогда Спок пытается). Всё происходит за четыре мгновения. Первое: цель – испытать страх. Сигнал бедствия с Вулкана. Флот уничтожен. Голос энсина Чехова сообщает самые ужасные новости за всю его жизнь, а его собственный голос даёт неуверенный ответ. Ему не хочется в это верить. Второе: страх неминуемой гибели. Когда он спускается на планету, то ни секунды не колеблется перед тем, как побежать вперёд; его лёгкие наполняются знакомым горячим и сухим ветром, ноги пружинят на камнях. Когда он возвращается на корабль, его рука вытянута, а одна из площадок пуста, и остаток раскалённого пустынного воздуха внутри него, такого неожиданно бесценного и отныне недоступного, вырывается наружу в крике. Третье: принять этот страх. Турболифт тихо гудит, а Нийота смотрит на него. Её глаза полны сострадания и желания помочь, исцелить. Ему не нужна помощь, и он знает, что не может исцелиться. Всё, чего он хочет – это гореть, словно пустынное солнце над Ши’Кахром. Четвёртое: и сохранить контроль над собой и своим экипажем. Они спорят. Они ссорятся. Они ругаются. Они дерутся. Как сохранить контроль, если его нет? Контроль должен быть обретён до того, как его нужно будет сохранять, а прямо сейчас он – словно старинный парусник с Земли в бурном море, он – само море, а тёмные, жестокие воды его эмоций разбивают берега его разума. Контроль? У меня нет контроля. Сарек знает это, потому что он всегда знает: даже не пытайся. Это не по-вулкански, но он не вулканец. Вулкан погиб в бесконечной тьме. Это именно то, что ему нужно услышать. Так что он не пытается. Он возвращается на мостик. Горящий, пылающий. Солнце пустыни. Этот кадет, Кирк, принимает его снова, как и раньше, оценивает обжигающий гнев, кипящий у него под кожей, и не отступает. Отёк под его глазом быстро наливается чернотой, пятна синяков на его горле резко выделяются на бледной коже, когда он отводит глаза. На мгновение Спок чувствует раскаяние. ***** (Просвети меня ещё разок, – говорит кадет. Он стоит рядом со Споком на площадке транспортатора; в своей чёрной форме и весь в синяках он кажется маленьким, лёгкая дрожь неуверенности опускает его плечи вниз. Сейчас он выглядит моложе, чем тогда, на слушании в Академии. Моложе и уязвимее. В это мгновение что-то фундаментальное в микроскопической вселенной Спока сдвигается, тектонические плиты скользят мимо друг друга в какую-то новую, незнакомую конфигурацию. Но он этого не осознаёт, пока ещё нет. И тогда Спок пытается). Всё происходит за четыре мгновения. Первое: цель – испытать страх. Горячий рот Нийоты на его губах. Ощущение стекла площадки под его ботинками. Сцепление ремня с фазером вокруг его бёдер. Со странной уверенностью он знает, что эти ощущения останутся с ним до конца. Нийота маленькая, но очень сильная в своей скорби, потому что она точно знает, что он собирается сделать, и не останавливает его. Он закрывает глаза, и его атомы растворяются в луче. Второе: страх неминуемой гибели. Джим. Это слово кажется знакомым, когда слетает с языка; странно знакомым, хотя он совершенно точно знает, что никогда его не произносил. Вероятность того, что наш план будет успешным, составляет менее 4,3 процента. На самом деле даже меньше. Вулканцы не могут лгать, но он всё равно лжёт. Какая-то его часть хочет уберечь Джима от этой буквальной невозможности. Третье: принять этот страх. Спок. Это слово столь же знакомо, когда исходит из уст Джима, и он не даёт себе времени задуматься над вопросом – почему это так. Это сработает. Лёгкая уверенность, дикая убеждённость, человек, человек, человек, или, возможно, просто Джим. Я не верю в безвыигрышные сценарии, сказал он, казалось, миллион лет назад, склонив голову вбок. Наглый. Безжалостный. Ранее он был идеальным контрастом идеального контроля, который демонстрировал Спок. Теперь он являет собой совершенно иной контраст, но всё ещё именно такой, какой ему нужен. Поскольку в бурном море растерзанного на клочки контроля Спока есть ещё один корабль, и с его палубы Кирк бросает ему канат. Четвёртое: и сохранить контроль над собой и своим экипажем. Посол Спок, бесстрастным голосом произносит компьютер, Вы движетесь по курсу к столкновению. Подтверждаю. ***** Воспоминания теперь мелькают быстро, как будто Кирк скользит по огромному выставочному залу с картинами и может задержать взгляд на каждой из них лишь на секунду. Их первая миссия. Они сражаются: сперва друг с другом, а затем – вместе против врага. Спиной к спине, плечом к плечу, бедром к бедру, фазеры установлены на режим уничтожения, они крутятся и двигаются, и стреляют, как если бы являлись одним существом. Они во всём лучше вместе, даже когда ссорятся. Спок, сидящий в позе лотоса на Новом Вулкане, отвечает на вызов по коммуникатору, чтобы помочь вызвать Джиму такси, находясь от него за много миров. Он может медитировать лишь тогда, когда Боунс сообщает ему, что Джим благополучно доставлен домой. Нибиру, красная планета. Этот забытый богом вулкан. Первоначально это была идея Кирка – спасти их, и он пожалел об этом в ту же секунду, когда оборвался кабель, и Спок провалился в огненный ад. Но Спок не жалел. В этом воспоминании он чувствует принятие Споком собственной смерти и ярость из-за того, что его спасли. Встреча с адмиралами. Эта быстрая вспышка гнева в глазах Джима, когда Спок не ответил: Я тоже буду по Вам скучать, но вместо этого смотрел на него с открытым ртом. Нападение. Смерть Пайка. Та ночь в квартире Кирка, и то мгновение, когда Спок стремительно сбежал, унося с собой скрытый сарказм. Его собственная смерть и неистовый гнев, охвативший Спока тогда, – эта ярость, маскирующая тоску, прикрывшая собой печаль, прячущая боль. Несколько дней спустя их место занимают облегчение, благодарность и смущение. Он медитирует, а затем сбегает. Он не знает, кто он такой. Всё, что он знает, – это кем он должен быть. Лишь образы вспыхивают перед глазами теперь. Раковина в их ванной, чистая и пустая в тот первый день на «Энтерпрайз». Слова на зеркале и то, как был позабавлен Спок в своей прохладной манере, когда их увидел. Он сам в медотсеке, без сознания и весь в ожогах. Пальцы над шахматной доской. Одеяло. Звёзды. Медицинский пластырь. Гель для волос. Руки, соприкосновения рук. Наполовину полный стакан на липкой стойке бара. Сигаретный дым. Медленные движения и музыка на заднем фоне. Путь, по которому идёт Кирк, эта странная дорога воспоминаний Спока, обрывается так же внезапно, как и началась, и ставит его перед ещё одним воспоминанием, судя по чёткости – недавним. Он замирает, глядя вверх, на него и в него. ***** (Просвети меня ещё разок, – говорит кадет, чистя зубы. Его волосы растрёпаны после сна, а глаза слегка опухшие. Он прислоняется к тумбочке с усталостью и тихим удовлетворением, выводя сообщение на зеркале крупным, угловатым почерком. Это может быть любое утро из череды подобных за месяцы, сливающиеся в приятные воспоминания. Спок хмыкает, прислонившись к дверному косяку, а блудный сын Джорджа Кирка одаривает его улыбкой, выпачканной в зубной пасте. И тогда тектонические плиты сдвигаются снова. Но теперь он знает, почему. И тогда Спок пытается.) Это происходит за четыре мгновения, пока не случается всего за одно: это не кадет годы спустя начинает просыпаться посреди ночи с широко открытыми глазами. Это был сон, шепчет ему тьма, но он не уверен в этом окончательно до тех пор, пока в соседней комнате умерший и воскресший человек не вздыхает во сне. Теперь он может снова закрыть глаза. Спокойный. Уверенный. Надёжный как звёзды, и снова у Кирка внезапно возникает ощущение, что именно таким Спок был в детстве, был в Звёздном флоте до Вулкана. Каким-то образом, здесь, в далёких тёмных уголках космоса, прислушиваясь к ровному дыханию, доносящемуся из соседней комнаты, Спок вновь обрёл свою уверенность. Страх и контроль. Так значит, Вы чувствуете, он сказал послу Споку несколько дней, недель и лет назад, в каком-то другом времени. Да, ответил тот, как если бы вопрос был тупым. Так и было. Теперь он это знает. Всё здесь, в этой тёмной комнате, когда Спок снова закрывает глаза, – это чувства. Все те годы, что они знакомы друг с другом, это было так. Скука, раздражение, боль, потеря, пылкий гнев. Измождённость и бодрость. Беспокойство, сонливость. Энергичность. Возмущение. Беззащитность. Неуверенность. Но между этим, вокруг этого, сверху и снизу всё обвито счастьем. Страстной тоской. Взглядами со стороны и желанием. Ожиданием. Мечтами. Умиротворённостью и определённостью, удовольствием и весельем. Тихой, лучащейся радостью. А позади этого есть что-то ещё. И внезапно Кирк это знает. Но он всегда это знал. ***** (Просвети меня ещё разок, – говорит капитан. Командное золото ему к лицу. Он выглядит в нём так, словно носил его всю свою жизнь, безмолвное удовлетворение расправляет его широкие плечи. Это то, кем он должен быть. Реальный, рассудительный, идеальный. Он улыбается через плечо, и Спок принимает это безмолвное приглашение и подходит к нему, занимая своё привычное место. Их руки почти соприкасаются, в их глазах – отражения друг друга и звёзд. Медленно, чтобы никто этого не заметил, Спок переводит свой взгляд на стоящего рядом человека. Молчаливое изумление освещает лицо Джима, но его упрямая челюсть выдвинута вперёд так же, как и при их первой встрече, произошедшей так давно, произошедшей сейчас. Когда он моргает, то возвращается назад в один момент. Просвети меня ещё разок. И тогда Спок это делает.) ***** И вот теперь Джим снова в своей собственной шкуре, открывает глаза, чтобы встретиться взглядом со Споком. Они разделяют одно дыхание на двоих, так же, как разделяют пространство, время и всё остальное бесценное в мире, так же, как, несомненно, разделяют нечто гораздо большее. Его рука, неловко прижатая к точкам мелдинга, нежно сдвигается ниже и охватывает щёку Спока. – Это в человеческой природе – любить? – спрашивает Спок. – Да, – отвечает он. – Но только наполовину. – Почему? – Ты любишь меня. – Да. Их губы встречаются настолько естественно, как если бы они делали это годами. Джим вздыхает в рот Спока, и тот приоткрывается ему навстречу, медленно и неторопливо. Другая рука Спока поднимается тоже, и он обхватывает лицо Джима обеими ладонями. Мгновение спустя они отстраняются друг от друга. Глаза Спока закрываются, и он прислоняется лбом ко лбу Джима, глубоко дыша. – Как долго? – бормочет Джим. – Как долго ты знал об этом? – Всегда. – Ага, – говорит Джим, – да, я тоже. – Он хихикает. – Мы парочка идиотов, да? Спок коротко улыбается дрожащими губами в щёку Джима. – Мы самая идеальная пара во вселенной. – Как поэтично с твоей стороны. – Но реальность возвращается к ним, и мгновение ускользает. – Ничто не будет в порядке, как раньше, верно? Ты уходишь, а меня отправят под трибунал, да? Или… Ты в самом деле хочешь уйти? Потому что, если ты хочешь уйти, то я не буду тебя останавливать. Но если ты уйдёшь, ты разобьёшь мне сердце. Спок капельку отступает назад, но недалеко. Его дыхание всё ещё оседает туманом на лице Джима, а его руки всё ещё обнимают Джима за талию, но его глаза широко открыты и задумчивы. – Есть кое-что ещё. Мы могли бы этим воспользоваться, – он выдавливает улыбку, крошечную и озорную. – Моему отцу это не понравится, но он не сможет отказать. Он всегда желал мне счастья, хотя и по-своему. – И что же это? Пальцы Спока всё ещё касаются лица Джима, и между ними проскакивает едва заметный, неуловимый намёк. – Я покажу тебе.