где твое море, где твое счастье

На Московском вокзале жарко как в парилке. Петр Дмитриевич думает, что двое его воспитанников – на пути в Москву, на междугороднюю олимпиаду по информатике. Готовятся защищать честь школы, честь детдома. Честь города, в конце концов. Ну, Разумовский же точно должен готовиться. Он ответственный. Но уж точно двое юных гениев – один юный гений, написавший две работы, и его товарищ – не топчутся бестолково возле поезда, готового отбыть – не куда-то там – в Краснодар. Именно московскую олимпиаду по информатике, организованную каким-то пафосным образовательным центром, подгадывает деятельный Сережа. Именно нехитрый сайт этой организации он и взламывает в то воскресенье посреди глубокой ночи, чтобы добавить свою фамилию и фамилию Олега в список призеров предыдущего этапа. Именно от лица организаторов и пишет директору электронное письмо с предложением отправить Олега Волкова и Сергея Разумовского в Москву на шесть дней и с подробными инструкциями. – Серый, – говорит Олег растерянно. Они возвращаются в спальню – с ворохом каких-то важных бумаг, подписанных директором, в руках – и Сережа принимается сосредоточенно колдовать над своей раскрытой тумбочкой. Выгребает все вещи на пол безжалостно, стучит по дну терпеливо. – Серый, скажи мне. Что мы делаем? Сережа отвлекается от своего безумно интересного занятия, садится прямо на пол и смотрит так несчастно, что Олегу немедленно хочется проглотить последние слова. Не было их, Серый, слышишь, не было. Теперь давай куда угодно, зачем угодно. Главное, вдвоем. Главное, не смотри так. – Ты забыл, да? – вздыхает Сережа печально. – Или соврал мне тогда? Соврал – это страшно. Они никогда не врут друг другу, дали глупую детскую клятву – но почему-то на крови – еще в восемь лет. – Давай лучше – забыл, – решает Олег. Сережа глядит в пол, ковыряет пальцем дырку на шортах. Шорты ершатся бахромой. – Я точно не мог тебе соврать. Что бы ни сказал. – Я говорил тебе, что хочу увидеть море, – напоминает Сережа тихо. – Южное море. А ты сказал, что летом – у нас все будет. Он осекается резко, подбирается к сидящему на кровати Олегу на коленках по полу. – Ты не думай, – Сережин голос звенит так, будто теперь он сам виноват – он не то сказал, не то сделал. – У меня теперь правда есть все. У меня же есть ты. – Я обещал тебе море, – вспоминает Олег. Море. Южное море посреди холодной питерской зимы. – Черт, Серый, я… Сережа прижимается щекой к ладони Олега, лежащей на колене. Его глаза кажутся совсем синими, совсем прозрачными: – Я достал нам с тобой море, Олеж. Олег тянет его наверх, к себе – Сережа приподнимается послушно, обвивает руками шею, отвечая на поцелуй. – Помоги мне открыть тайник в тумбочке, – говорит он прозаично. Олег, старательно выцеловывающий дорожку в мягких волосах за ухом, фыркает разочарованно. – Ну что? Там все деньги на дорогу. Я с февраля на репетиторстве копил. Потрепанный рюкзак Сережи застревает в дверях вокзала, и он тянет его на себя сердито. Толкает какую-то грозную женщину, извиняется растерянно – и вообще выглядит так, будто готов все бросить и убежать обратно в детдом. Олег забирает бережно, но решительно отвоеванный рюкзак из Сережиных рук – говорил же, раньше отдать надо было – тянет за руку на платформу: – Иди сюда, вон там наш поезд. Серый идет покорно – шорты из собственноручно обрезанных джинсов, белая футболка – парадная – пушистые волосы сияют раскаленной медью. – Я бы без тебя уже потерялся, наверное, – говорит он тихо. Запястье в крепкой руке Олега тонкое, как у ребенка. – Я так рад, что ты со мной. Олег смотрит сердито через плечо: – Где вот мне еще быть, а? Без тебя. Сережа боится, что его грандиозный обман вскроется, до последней минуты. Пытается сгрызть ногти до мяса, искусывает в кровь губу – а вот нормальную еду почти не ест. Олег не выдерживает наблюдения за решительно объявленной голодовкой, когда до отъезда остается один день. Пристыженный Сережа сверкает на него глазищами обиженно со своего конца стола: – Я не хочу есть. – Такими темпами, – говорит Олег строго. – Тебя унесет ветром раньше, чем мы до поезда доберемся. Поешь, Сереж. Или я с тобой никуда не поеду. У Сережи вздрагивают губы – Олег даже думает, что перегнул палку. Сейчас Сережа обидится, выпалит что-то вроде «ну и не едь» и сбежит в комнату, голодный и сердитый. – Ну и не едь. Олег уже собирается кидаться наперерез, поэтому оказывается совершенно не готов к тому, что Сережа с видом мученика зачерпнет ложку остывшей каши и сунет в рот. – Если так сильно не хочешь, – еще ложка. Что ж, если обиженные выпады в сторону Олега – это плата за каждую съеденную ложку, то можно и потерпеть. Покорившийся судьбе Сережа послушно съедает подчистую и жирный суп за обедом, и жидкое пюре с котлетой за ужином. Отказывается только от вязкого киселя – ты смерти моей хочешь, да, так и скажи тогда. Впечатленный Олег не жалеет времени – успевает сбегать до ближайшего к детдому ларька за любимой Сережиной газировкой и шоколадным батончиком. Возвращается уже после отбоя, пробирается в здание на цыпочках. Уже у самого детдома пробирает неожиданным кашлем, в носу першит. Аллергия, что ли? Или дорожная пыль в нос попала? Сережа тихо лежит в своей кровати, смотрит в потолок бездумно: – Ты где был? Демидовна искала. Олег ныряет к нему под одеяло – прямо в уличной одежде, тянет к себе: – Что сказал? – Что тебя тошнит в туалете от котлет, которыми мы ужинали, – Сережа улыбается мстительно. – Удивительно, да? Учитывая, что ты заставил меня съесть и твою котлету тоже. Олег ластится, трется лбом о голое Сережино плечо. Тянет кашлять, но он глотает с усилием: – Я переживал, что ты ничего не ешь. Сердишься? Над его макушкой вздыхают глубоко, а потом Сережа разворачивается на бок, сам ныряет в руки, обхватывает так крепко, будто планирует никогда больше не выпускать: – Нет. Я сказал Демидовне, что ты готовишься к олимпиаде в библиотеке. Она дала тебе еще час. Ай, что у тебя такое холодное в кармане? – Газировка, – Олег тянется достать торопливо. Сережа принимает, сжимает в руках, согревая ледяную банку. – Я тут еще… – Ты правда хочешь ехать со мной? Или просто не знаешь, как отказаться? Олег моргает удивленно. Выражения Сережиного лица в темноте не видно, но глаза блестят подозрительно. – Если ты о том, что я сказал в столовой, – говорит Олег решительно. – То я просто пытался заставить тебя поесть. Серый, я… – Нет, я вообще, – бормочет Сережа потерянно. – Я ведь сам все это придумал, даже не спросил тебя толком. Вдруг ты совсем не хочешь… Олег обнимает его крепче. Холодная банка газировки упирается в живот – неприятно даже сквозь футболку, но плевать, так плевать. – Говорил же, ешь нормально, – сообщает Олег нежно рыжей макушке, упирающейся ему в подбородок. Сережа издает какой-то протестующий писк, но даже не думает вырываться. – А то уже очевидные вещи не можешь сопоставить. Нет ничего, чего бы я не хотел сделать вместе с тобой, Серый. – На мизинчиках поклянешься? – спрашивает Сережа задушенно. – Да выпусти ты меня уже – просто медведь, а не волк – дай в глаза твои бесстыжие посмотреть. В глаза Олегу он, конечно же, не смотрит. Лезет целоваться, жмурясь смущенно, едва только получает свободу. Забытая шоколадка в кармане Олега благополучно тает. По бумаге, подписанной директором, их пропускают в душный, нагретый за время стоянки у перрона вагон без проблем. Сережа даже ухитряется пройти мимо раскаленного бойлера без происшествий – но настороже все равно нужно быть. Неизведанная территория все-таки. – Купе? – удивляется Олег, сгружая рюкзаки на нижнюю полку. – А ты не мелочился, да? Сережа, стягивающий растрепавшиеся волосы в хвост, мотает головой: – Не, я перекупил. Женщина продавала срочно – поездка сорвалась. Оно даже дешевле вышло. Чур, моя полка верхняя, хорошо?

***

Олег не помнит, как ухитрился уснуть. На Сережиной верхней полке. Помнит только, как они, дурачась, разбирают постели – ехать до Краснодара почти двое суток. Это какой-то очень долго добирающийся поезд оказывается, потому и билеты, наверное, дешевле. Как они с Сережей забираются вдвоем на верхнюю полку в ожидании отправления и держатся за руки, как взволнованные дети, тоже помнит. Как поезд отправляется со станции – уже не может вспомнить. – Там вроде гудок был, – говорит он сам себе сонно. Голос хриплый и противный, нос заложен так, что дышать трудно почти до боли. – Что? – отзывается Сережа негромко снизу. Он сидит на нижней полке с ногами – кеды сброшены, один и вовсе перевернут, валяется сиротливо грязной подошвой вверх – и смотрит в окно, отодвинув занавески. – Что ты сказал, Олеж? Они успевают обрасти попутчиками за то время, пока Олег спал. Бабуля в плотном клетчатом платье спит, отвернувшись к стене, на нижней полке напротив. Шерстяное одеяло на ее плечах мерно поднимается и опадает. На верхнюю полку небрежно закинут потрепанный черный саквояж – явно не бабулин, но четвертого пассажира в купе не наблюдается. Олег откашливается, стараясь не разбудить старушку, садится на своей полке, свесив ноги: – Где мы? Сережа пожимает плечами, отлипает от своего окна и улыбается ясно. Олег растаял бы от нахлынувшей нежности – если бы уже не было так плохо и жарко. Некуда таять. – Не знаю, честно, но местность очень красивая. Наверное, Ленинградская область, мы не так далеко отъехали… Олег, ты куда? Спи дальше. – Я занял твою полку, – Олег замирает на полпути на пол, подтягивается обратно. Предложение спать дальше нравится ему до жалкого сильно. – Надо вниз, наверное. Вместо ответа Сережа забирается к нему сам. Пихает к стене – подвинься – заваливается на подушку рядом и лезет обниматься. – Займем эту полку оба, – он теплый, ласковый, гладит Олега по волосам, по щеке с привычной нежностью. – Если ты не против. Олег не против – у него сил нет быть против. У него вообще ни на что нет сил, только на то, чтобы прижаться лбом к Сережиному подбородку и дышать ртом тяжело – носом никак не удается. – Тебе не плохо? – спрашивает Сережа обеспокоенно. Его пальцы массируют тихонько какие-то точки на затылке Олега, заставляя неразборчиво мычать от удовольствия. – Ты горячий какой-то. – Звучит как комплимент, – отзывается Олег заплетающимся языком. Сережа смеется, целует в макушку невесомо. – Я в порядке, Серый. Ты, я и море, ты представляешь? Сережины пальцы перемещаются с затылка на шею, надавливают с двух сторон от выступающего позвонка – там, где мышцы ноют особенно, наливаются тяжестью. Как чувствует. – Не представляю, – говорит Сережа честно. – Мы будем совсем свободными почти целую неделю. Совсем свободными – и только вдвоем. Разомлевший Олег ворчит в ответ довольно. Его снова клонит в сон – и немного накатывает отдаленное, вязкое чувство тошноты. Сопротивляться сну получается плохо – Сережа прижимает к себе, покачивает легонько, мурлычет что-то на ухо. Олег знает, что должен оставаться в сознании. Они не просто свободны – они совсем одни, в незнакомом месте, там, где не знают никого. И любой может представлять опасность. Олег должен быть готов защитить Сережу. – Пока ты спишь, – голос Сережи доносится как сквозь вату, невыносимо нежный. – Я буду тебя защищать. Хорошо? Нет, не хорошо, совсем не хорошо – и вот черт. Кажется, про «защитить» он все же вслух сказал. – Вслух, – смеется Сережа. – А теперь закрой глазки и спи, страшный серый Волк, ладно? Я здесь, с тобой.

***

Когда Олег просыпается во второй раз, в купе уже приглушают свет. Горло горит огнем, нос – будто вязкой глиной забит. И жарко, жарко, жарко. Изнутри жарко. За окном проносятся бесконечные леса – темные, угрожающе шелестящие раскидистыми ветвями. Солнце уже садится, последний тусклый луч одиноко лижет занавески на окнах. Их четвертый попутчик так и не возвращается – саквояж лежит все так же сиротливо. Зато старушка успевает исчезнуть – кровать заправлена аккуратно и ни следа вещей. Привиделась, что ли? – Она сошла в Окуловке, – говорит Сережа хмуро, поймав растерянный взгляд Олега. Он сидит на краю полки, свесив босые ноги и смотрит на Олега мрачно. – Баба Саня, мы поболтали немножко, пока ты спал. Назвала нас бедными сиротками и оставила еду какую-то. Олег, скажи мне честно, пожалуйста. Тебе плохо? Олег отворачивается к стене вместо ответа. Быть честным – значит, Сереже отдых испортить. Все Сережино вот это «и море, и солнце, и мы с тобой, только мы» загубить. Сережа вздыхает так, будто на его плечи вся тяжесть мира легла, но ответа не требует. Сам понял. – Через час Бологое, – говорит он решительно. – Мы сойдем, сдадим обратные билеты и купим новые, обратно в Питер. – Да у нас их не примут, – ворчит Олег недовольно. Голос – как будто наждачной по камням водят, хриплый и дребезжащий. – Разве билеты можно возвращать? – Можно, – отрезает Сережа мрачно. – За шесть часов до отправления поезда. А у нас еще пять дней. Олег, ну что ты упрямишься? Поезд отчаянно взвизгивает колесами на крутом повороте. За маленьким окошком неотвратимо темнеет. Сережа молчит потерянно. Не радуется больше, как ребенок, не рассуждает о том, что «а вот на море», не строит в голове маршруты – в самом Краснодаре моря нет, но мы и не туда, потом еще на автобусе поедем к побережью. Олег все портит. Он так и говорит Сереже – хрипло и отчаянно. Сережа ползет к нему на подушку вместо ответа, обнимает со спины, в загривок целует. – Ты ничего не портишь, – говорит он яростно. – Только не ты, никогда.