По вечерней дороге

***

      Когда-то они с Тошей читали стихи. Сборники стихов различных писателей нашлись на старом чердаке Ромкиного дома, а что-то они читали с полок Антона. Любимой поэтессой Пятифана была Цветаева, а Тоша предпочитал Бродского и Ахматову. Такое высокодуховное дело, как чтение стихов, Рома доверял только Петрову. С ним было приятно читать, да и просто сидеть в тишине. Воспоминание, как блондин в тёплых носках сидел на диване холодным зимним вечером, когда Рома остался у него ночевать, накрыло тёплым одеялом в этот холодный вечер. Он тогда выглядел таким уютным котёнком, что хотелось просто обнять его и никогда не отпускать.       Тогда-то Рома и понял, что к чему. Понял, что давно уже перестал видеть в Антоне друга, засматриваясь на пушистые ресницы. Сразу вспомнились строчки "Полюбился ландыш белый одинокой резеде"... Такой себе из Антона ландыш, но и Рома тоже резедой не особо пахнет.       Сидя на старом мосту, Пятифан поёжился от холода и опустил голову на колени, пряча лицо в чёлке. Лет в двенадцать он думал, что через два года он будет пить ещё больше, курить хорошие сигареты и попробует покатать батину девятку по цветочному полю. А сейчас он просто сидит на холодных досках, наблюдая за тем, как солнце сменяется луной, и чувствуя в груди полыхающий огонь, словно какую-то ведьму жгут на костре.       Он не планировал этого делать. Вообще не хотел говорить Антону так рано, он не был к этому готов. Тогда, стоя с Бяшей в курилке, он просто выкрикнул на эмоциях признание, что сладким мёдом всегда оседало на губах, стоило только Антону появиться в поле зрения. Рома был зол, да. Он ведь много раз намекал Петрову на то, что он хочет быть с ним вместе, а в итоге это выливалось в откровенную лажу. Это будто игра в догонялки, только Тоша не собирается убегать, а Рома, в попытках его догнать, только падает и спотыкается.       – Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, – тяжело вздохнув, начал Пятифан. – не стало моё существованье для тебя.       Над покрытой лёгкой рябью водой летели белые пушинки, сорванные с деревьев. Так медленно, будто во сне...       – В который раз на старом пустыре я запускаю в проволочный космос свой медный грош, увенчанный гербом, в отчаянной попытке возвеличить момент соединения...       Бродский как-то сам собой появился в голове, стоило только подумать о том, можно ли было описать сейчас состояние хулигана словами. Этот стих – один из немногих, которые понравились Роме, поэтому он от нечего делать решил выучить его. Видимо, для того, чтобы жалко пуская слезу, в одиночестве рассказать его своему разбитому сердцу.       – Увы, тому, кто не умеет заменить собой весь мир, обычно остается крутить щербатый телефонный диск.       Блять, Рома клянётся, что лучше бы он держал язык за зубами, как делал до этого. Пытаясь сдержать слёзы, итак постыдно пряча их в сгибе локтя, он вспоминал сегодняшний день. Ничего особого не случилось, за исключением того, что хулиган обнажил свою душу, да ещё как – с ноги выбив дверь изнутри, предоставив Антону заглянуть внутрь и увидеть огромное чувство, слишком большое не то, чтобы для Петрова – даже для самого Пятифана. Лёгкая детская влюблённость переросла в то, что называют болезнью, ведь любить так нельзя. Нельзя чувствовать, как непослушные треклятые бабочки целым роем поднимаются ввысь, острыми крыльями царапая брюхо и лёгкие, когда Тоша просто с выражением читает стих или сосредоточенно пишет конспект. Антон очень добрый, послушный, красивый и умный мальчик. Он должен быть настоящим кладом для девчонок, а в итоге привлёк пацана, да и было бы кого – главного хулигана всех окружных деревень, троечника и курильщика. Ромка на 50% состоял из матов и дыма сигарет, из злости и собственничества, а на остальные 50 – из Антона. В блондине же всё, казалось, идеально. Сто процентов доброты, света, эмоций и солнца, в нём нет места для такого, как Ромка.       От этого появилось острое желание прийти домой, укутаться в плед и никогда оттуда не выходить.       – Не выходи из комнаты, не совершай ошибку... – слова снова полились самостоятельно, пока мозг воспроизводил сегодняшнее признание и удивлённый взгляд Антона.       – Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? – Ромка почти истерично хмыкнул, стараясь продолжать читать, чтобы не дать себе разрыдаться вновь. Для него это слишком. – Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?...       Последние слова он почти прошептал, тихо всхлипнув. Чёртов Бродский, чёртовы стихи, чёртовы чувства. Какого киллера ему нанять, чтобы он убил то, до чего нельзя было дотянуться?       Солнце давно уже село за горизонт, последними мазками тёплых цветов окрашивая небо. Над речкой стали появляться небольшие круги голодных рыб, а в камышах завели песню голосистые жабы. Пора было идти домой, надеясь, что никого из свидетелей сегодняшнего происшествия по пути не встретится.       Ромка встал с моста и, отряхнувшись, направился было в сторону деревни, но замер сразу, как только обернулся.       Антон стоял чуть поодаль, в тёплой кофте и засунув руки в карманы штанов. На его лице играла расслабленная улыбка, а глаза светились теплом, но это не помешало Роме почувствовать огромную тревогу.       Ну какого хуя, спрашивается? Он же только подумал о том, чтобы в одиночестве добраться до дома, но госпожа Судьба, решив знатно поиздеваться над нервной системой хулигана, подослала ему того, кого сейчас видеть было максимально опасно.       – Т-ты...       – ...стоял ждал тебя, пока ты перестанешь читать стихи рыбам и начнёшь читать их мне. – Петров игриво наклонил голову вбок, наблюдая за тем, как у парня напротив начинают трястись руки. Хотя он волновался не меньше.       Рома сглотнул и выпрямился, пытаясь унять эту противную дрожь.       – И долго ты здесь?       – Достаточно.       – И что собираешься делать? – Взгляд ясных глаз упёрся прямо в темноту глаз напротив, заставляя нервничать ещё больше. – Можешь ударить меня, если хочешь.       – За что же? – Нахмурился. – Ты сделал то, что сделал, в этом нет ничего плохого.       – Но ты же не... – Начал было Пятифан, но вовремя прикусил язык. В этом разговоре не было смысла, как и цели, к которой они должны были прийти. Этот вечер, наполненный огромной тоской и стихами, должен был остаться здесь, в скромном мире хулигана, и этот разговор – уж точно последний – не хотелось портить. Пусть всё останется так, как есть, ибо хотя-бы вспоминать об этом будет не так больно.       Антон лишь отвёл взгляд в сторону, обнажая красивую шею и прикрывая глаза пушистыми ресницами. Сжав кулаки от желания прикоснуться к ней губами, парень отступил на шаг.       – Не будь дураком, – внезапно начал блондин. – Будь тем, чем другие не были.       Повернулся к хулигану и широко улыбнулся. – Не выходи из комнаты, то есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от космоса, хроноса, эроса, расы, вируса...       Резкий вдох.       – Т-там идёт не так. "Забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса..."       Тоша удивленно моргнул.       – Ты знаешь мой любимый стих лучше, чем я. – Лёгкий смех. – Это забавно, не думаешь? Мой любимый человек знает мой любимый стих наизусть.       Стрелки всех часов мира остановились в этой самой секунде, ветер перестал шуршать между листьями деревьев и высокой травы, бульканье прекратилось вместе со скрипучими песнями жаб. Все звуки мира остановились сейчас для того, чтобы до мозга Пятифана дошло услышанное.       – Повтори..       Антон подошел ближе, настолько, что его запах оседал в лёгкий цветочной пыльцой, и осторожно взял за руку вздрогнувшего юношу.       – Мой любимый человек знает мой любимый стих, – послушно повторил он. – Я счастлив от мысли, что это сказал ты.       Ромка поднял взгляд и сразу же столкнулся с огромным теплом. Об этом кричало всё – улыбка, глаза, прикосновение бархата кожи, дыхание. Стараясь запечатлеть этот момент в памяти, парень бегал глазами по лицу блондина, неверя происходящему.       Это сон? Если да, то сознание сейчас очень жестоко шутит над ним.       Осторожно проведя ладонью по щеке, Пятифан ощутил тепло чужого тела, замерев и, кажется, даже перестав дышать, когда Тоша котёнком потёрся о грубоватую ладонь.       – Ты мне тоже нравишься, Ромка. И думаю, если бы сегодня Бяша не разозлил тебя, мы бы ещё долго играли в "молчанку" и мучали себя.       В тёмных глазах красивыми цветами распукался блеск, и вскоре, выдохнув короткое "блять", Пятифан со всей силы прижал это белобрысое чудо к себе. Крепко, так, чтобы понял, что теперь он не вырвется, что он теперь в сердце Ромки с корнями прорастает, запахом пробираясь в лёгкие и такими же крепкими объятиями под кожу.       И вот так, стоя в тёплых крепких руках на берегу быстрой речки и на виду у всех речных обитателей, Ромка сжимал парня ещё больше, вдыхая полной грудью и туша слёзы в худое плечо. А Тошка лишь осторожно поглаживал своего хулигана по спине, наслаждаясь этим мгновением и открытостью, той искренностью, которая его поразила.       Не важно, из чего состоят люди и как они сочетаются. Друг для друга у них в сердце обязательно найдётся тёплое место.