1860

Проходя сквозь кроны сосен, солнечные лучи мягко касались лица Леви, сидевшего на высоком берегу реки. Прикрыв глаза и едва заметно улыбаясь, он вслушивался в плеск волн и щебетание лесных птиц. В его правой ладони лежало неоспоримое доказательство того, что господин Смит непременно вернется — серебряные карманные часы, найденные Леви возле догоравшего костра. Время на них остановилось, стрелки показывали ровно три часа, и при первом взгляде на циферблат цыган невольно вздрогнул, вспомнив страшные легенды о ведьмином часе. Но свою добычу из рук не выпустил, а, напротив, еще крепче сжал ее в кулаке, который зачем-то приложил к груди в странном жесте, непонятном ему самому. Сделав глубокий вдох, Леви прислушался к своим ощущениям. Он ожидал, что после встречи со Смитом будет испытывать целую бурю эмоций, но вместо этого на душе было спокойнее, чем когда-либо прежде. Осознание того, что от самого Леви уже ничего не зависит, что предсказанная их роду судьба мертвой хваткой вцепилась в его горло и не отпустит до конца, освобождало от мыслей о сопротивлении. А вместе с ними уходила и мучительная тревога, с которой он почти свыкся за те двадцать шесть лет, что жил на свете. Леви связывал ее с отсутствием цели в жизни, своеобразного «якоря», в котором, по словам Кенни, нуждался каждый человек. Но откуда ему было взяться у одинокого мальчика, в годовалом возрасте лишившегося родителей и с тех пор находившегося под присмотром всего табора, то есть, предоставленного самому себе? Барону, ясное дело, было не до племянника, и кроме Микасы, о которой Леви стал заботиться после трагедии, случившейся с ее семьей, у него не было никого. Но сестра уже три года как была замужем, и самым близким человеком для нее должен был стать муж, с которым ей несказанно повезло. В отличие от нее, Леви был обречен на одиночество, поскольку его тело и разум были неизлечимо больны — его влекло к мужчинам. Он понял это семь лет назад, когда в доме князя Юрия впервые встретил Фарлана. Забавно, но сейчас Леви даже не мог вспомнить его лица, в то время как каждый миг их запретной близости был запечатлен в его памяти навечно. То смятение, овладевшее им, когда Фарлан взял его за руку, увлекая за кулисы после вечерней репетиции. Тот жар, охвативший все тело, когда в темной кладовой он прижал Леви к себе и коснулся губами его губ. То запредельное удовольствие, туманящее рассудок, когда Фарлан ласкал его член, а пальцами проникал в задницу, шепча, что все будет хорошо, что Леви понравится. И ему действительно нравилось, настолько, что противоестественность происходящего совершенно не волновала его. По крайней мере, до тех пор, пока, спустя четыре года, что продолжалась их связь, Фарлана не женили на юной хоровой цыганке, после чего тот немедленно прекратил всякое общение с Леви, сказав, что забавляться с ним ему наскучило, а жену он по-настоящему полюбил. Леви сердито нахмурился — к чему сейчас эти воспоминания? Очевидно, они с Фарланом оба были извращенцами, так же, как и господин Йегер, умолявший Леви о том, что называл любовью. Но глубокое отвращение к слабому, безвольному и развращенному барину не позволяло Леви ответить взаимностью, хотя тело и отзывалось на его настойчивые ласки. Поднявшись с земли, Леви подошел к реке и, зачерпнув ладонями воду, умыл лицо, приводя себя в чувства и отгоняя похотливые мысли. Раз утро наступило, значит, Кенни уже должен был вернуться, и Леви направился в табор, чтобы убедиться, что с дядей все в порядке. Но в тот момент, когда узорчатые шатры уже виднелись за стволами деревьев, он заметил того самого коня, что этой ночью поразил его воображение. Жеребец стоял совсем рядом с табором и, обмахиваясь длинным роскошным хвостом, неспешно пожевывал чуть примятую молодую траву. Стоило Леви сделать еще шаг, как конь навострил уши и поднял голову, внимательно глядя на него влажными карими глазами. — Тшш, не бойся, мальчик, — негромко проговорил Леви, протягивая к нему руку и подходя ближе. Конь продолжал стоять на месте, напряженный, но не испуганный, — Какой же ты красавец. Интересно, как тебя зовут? — улыбнулся Леви, осторожно поднося ладонь к лошадиной морде. Жеребец потянулся навстречу и, внезапно высунув широкий мягкий язык, беззастенчиво лизнул подставленную руку. От такой наглости Леви громко охнул и с удивлением уставился на коня. Тот, в свою очередь, пошевелил ушами и смешливо фыркнул, довольный удавшейся шалостью, — Ну ты и нахал, — пожурил его Леви, погладив колючую переносицу и пытаясь достать до лба, но конь был слишком высоким, — Эх, почесать бы тебя за ухом, знаешь, как тебе было бы приятно, — с сожалением проговорил Леви, отводя руку, и конь тут же, будто поняв его слова, опустил голову, подставляясь под прикосновения, — Хороший мальчик, умный, — одобрительно проговорил Леви, — Хотел бы я знать, таков ли твой хозяин. Расскажешь мне про него? — Хозяин все расскажет сам, — послышалось за спиной у Леви, и он отпрянул от коня, пытаясь скрыть свое смущение. Жеребец протестующе заржал и сам подошел к нему, тычась мордой в ладонь и ничуть не стесняясь наблюдавшего за этим Смита. Тот стоял совсем рядом, открыто глядя Леви в глаза и улыбаясь одними уголками губ. Высокий, широкоплечий, совсем не бледный, как показалось ночью, а, напротив, довольно загорелый, он действительно был красив, и этого нельзя было не заметить. В ясных голубых глазах читался неприкрытый интерес, честное лицо имело спокойное доброжелательное выражение. Ни следа вчерашней дикости и пугающего напряжения. Поскольку Леви молчал, Смит продолжил, — Я гляжу, тебе понравился мой конь? — Славный жеребец, — согласно кивнул Леви, — Да больно на ласку падкий, та еще вертихвостка, — ехидно добавил он, и конь, которого он в это время чесал за ухом, слегка боднул его лбом, вызвав у цыгана возмущенный возглас. — Вовсе нет, — шире улыбнулся Смит, — Он редко доверяется людям, но ты ему явно приглянулся. Скажи, о чем ты говорил с ним? — Хотел узнать его имя. — Его имя Пегас. А мое — Эрвин. — Чудное, — хмыкнул Леви. — Иностранное, — охотно пояснил Эрвин, — Мой отец был англича… — У коня, — озорно сверкнул глазами Леви. — Так звали крылатого жеребца из древнегреческих мифов, — ничуть не смутившись, ответил Смит, — Он был быстр, как ветер, и мог по воздуху долететь до самого Олимпа, где жили одни лишь боги. — И кем же был его наездник? — Героем-изгнанником, освободившим чужой народ от страшного чудовища — Химеры, — задумчиво выдал Эрвин, явно бывший любителем поговорить. Леви понимающе кивнул. Он ждал, что Смит продолжит рассказ, но вместо этого тот подошел ближе и положил широкую ладонь на лоб Пегаса, совсем рядом с рукой Леви, поглаживающей жесткую конскую челку, — Ты не назвал своего имени, — с легким укором сказал он. — Будто оно тебе неизвестно, барин, — пожал плечами цыган, — Леви. — Леви, я наслышан о твоем певческом таланте. Как жаль, что ты вчера отказал господину Йегеру, сказал, что… — …что не буду петь для него. Все верно, — жестко оборвал его Леви, скрещивая руки на груди. — Я бы очень хотел услышать твой голос, — вкрадчиво проговорил Эрвин, по-хозяйски гладя Пегаса по голове. В привычном незамысловатом жесте Леви почудилась особая, глубокая нежность, и он поймал себя на мысли о том, что завидует коню. Смит, тем временем, продолжил, глядя ему в глаза, — А возможно ли такое, что ты споешь… для меня? — тихо спросил он. — Спою, — ответил Леви, готовый исполнить любую его просьбу. — Отчего же ты не стал вчера петь для Йегера? — несколько озадаченно спросил Эрвин. По всей видимости, он не ожидал такого быстрого согласия. — От того, что ему ни в жизнь не удержаться в седле крылатого коня, — улыбнулся Леви, замечая, как удивленно поднялись брови Смита, стоило ему услышать эти слова, — Я знаю, зачем ты здесь, — с внезапной серьезностью добавил цыган, видя, что Эрвин начинает бледнеть, — Вот, я нашел их — не думай, что украл, — проговорил Леви, протягивая ему часы. Смит взглянул на них сперва с недоумением, но спустя мгновение благодарно улыбнулся и, взяв часы, убрал их в карман. — Спасибо, Леви, — сказал он, и, казалось, им обоим было ясно, что разговор окончен. Но Эрвин продолжал стоять на месте и смотреть на цыгана, будто ища предлог для того, чтобы остаться. — Конь хороший, — неожиданно выдал Леви, глядя на жеребца, в этот момент взмахнувшего хвостом, — Но конюха гони взашей, барин — лошадь давно пора стричь, и бока не вычищены. — Да это я после вчерашнего не успел… — начал было Эрвин, и его сосредоточенное лицо внезапно просияло, — До сих пор я занимался Пегасом сам, но ты прав — он заслуживает большего. Раз уж вы так поладили, может, согласишься пойти ко мне конюхом? Платить буду исправно, обещаю. — Что ж, барин, твой конь и в самом деле заслуживает большего. Думаю, он достоин даже меня, — гордо ответил Леви, ощущая, что сознательно затягивает удавку на собственной шее, — Но у меня есть одно условие — я хочу ехать немедля. — Согласен, — твердо произнес Смит и протянул Леви руку, которую тот крепко пожал, едва сумев сдержать дрожь от прикосновения. — Жди здесь, я сообщу Кенни и попрощаюсь с сестрой, — сказал Леви и быстрым шагом направился в табор. Ни тени сомнения не промелькнуло в его голове во время всего этого разговора, каждое слово которого будто было известно ему заранее. Ни на секунду не задумался он о том, что будет с ним дальше, ведь он собирался покинуть людей, среди которых провел всю жизнь, и шагнуть в абсолютную неизвестность. Любые попытки противиться уже написанной судьбе были совершенно бессмысленны, Леви знал это наверняка и отчего-то ему это даже нравилось. В шатер Кенни он зашел в полной уверенности, что дядя уже вернулся из кабака, и не ошибся — тот сидел в своем старом потертом кресле, закинув ногу на ногу, и курил трубку. Глаза его были прикрыты, а бледное лицо напряжено, будто он к чему-то прислушивался или чего-то ждал. — Здравствуй, Кенни, — начал Леви, едва переступив порог, — Неужто ты в сознании после очередной пьянки? — Сразу к делу, Леви, — болезненно поморщился барон, не открывая глаз. — Непривычно слышать, как ты зовешь меня по имени, — откликнулся тот. — К делу, сученыш! — рявкнул Кенни, бросив на племянника злобный взгляд, — Говори или проваливай. — Так-то лучше, — усмехнулся Леви, услышав знакомое обращение, — Я ухожу из табора. — Смит? — ничуть не удивившись, спросил Кенни, умудрившись уместить десяток возможных вопросов в одно короткое слово. — Да, — твердо ответил Леви, — Хочу выяснить, что случилось с родителями. Смиту должно быть что-то известно, — зачем-то солгал он. — Брехня, — скривился Кенни, — Ни черта ему неизвестно — он тогда совсем молокососом был. И если даже я сейчас расскажу тебе все, что знаю, разве тогда ты не уйдешь? — Расскажи, — проговорил Леви вместо откровенного «все равно уйду». — Папашу я прирезал сам и закопал тело ублюдка в лесу. На могилу не отведу — не помню места. Убил его за то, что он продал твою мать помещику Смиту. Едва я узнал, сразу пришел за ней, но барин позвал исправника, и наш табор прогнали с этих земель. Я вернулся через месяц, думал выкрасть ее, но было поздно — нянька барского сына рассказала мне, что Кушель померла, — безжалостно чеканя каждое предложение, выдал Кенни. Закончив, он затянулся трубкой и уставился в обескровленное лицо Леви острым взглядом холодных глаз. — И какого же черта ты молчал все эти двадцать пять лет? — тихо спросил тот, чувствуя, как предательски дрожит голос. — Вот сейчас сказал, и как, полегчало? Нихера, ведь так? — горько усмехнулся Кенни, — И ты все равно побежишь за сыном человека, который уморил твою мать. Это ведь сильнее тебя, а, сученыш? Не смотри на меня так — конечно, я знаю, что с тобой происходит. Возможно, я единственный человек на земле, который в самом деле понимает тебя. Это то, что приходит за каждым из нас, должно было прийти и за тобой. Ты ведь и сам чувствуешь, что оно убьет тебя, а если сможешь выжить, то будешь жалеть, что не сдох. Может, мы действительно прокляты, и та легенда, что ты слышал от Земфиры, была правдой. — Правда то или ложь — какая разница, раз мы все равно бессильны что-либо изменить, верно? — откликнулся Леви, смотря на барона остекленевшим взглядом. — Верно, — кивнул Кенни, — Останешься жив — возвращайся. — Спасибо, — произнес Леви, зная, что видит дядю в последний раз, — Постараешься уберечь Микасу? — напоследок спросил он. — Прощаясь, загляни ей в глаза, — устало вздохнул Кенни, — И увидишь, что уже поздно. Выйдя на воздух, Леви попытался отдышаться после затхлой духоты шатра, пропитанной табачным дымом. Услышанное только что откровение отказывалось умещаться в черепной коробке — слишком тяжелым оно было, слишком много значило. Тайна, которая мучила Леви долгие годы, в миг развеялась. Отец Леви оказался последней сволочью, мать — жертвой алчного мужа и жестокого барина. Того, что рассказал дядя, было достаточно, чтобы все понять, и Эрвин Смит явно не мог добавить ни слова к сказанному Кенни. И тем не менее, Леви продолжало тянуть к этому человеку, о котором он не знал ничего, кроме того, что ощущал интуитивно. Весь ужас состоял в том, что иного ему и не требовалось. Подняв глаза на голубое безоблачное небо, Леви с тоской посмотрел на кружащих в вышине птиц — в отличие от него, они были свободны. Он же ощущал на своих ногах тяжесть невидимых кандалов, надетых на него Смитом в первое же мгновение их встречи. Но эти оковы несли в себе не одни лишь страдания — они также сулили и нечто настолько желанное и манящее, что Леви бы убежден — ради этого он с готовностью вытерпит любую боль, которую Эрвин Смит захочет ему причинить.