1860

Прямая широкая дорога вела от усадьбы Смита далеко вперед, к самому горизонту. Лошади шли неспешно, разминаясь и наслаждаясь прогулкой, будто не замечая сидящих на их спинах всадников. Прошло около получаса с тех пор, как они выехали за ворота, имение осталось уже далеко позади, и вокруг простиралось бескрайнее поле, в котором теплый ветер играл налитыми колосьями, как ребенок — волосами матери. Эрвин с легкой улыбкой обводил взглядом свои угодья, в то время как ехавший рядом Леви куда бы ни посмотрел, везде видел лишь его одного. Молодая пшеница, отливая золотом, походила на его густые мягкие волосы. Безоблачное голубое небо было чистым и ясным, как его глаза. Вольный ветер, забавлявшийся в поле, напоминал его необузданный нрав. Леви ехал рядом с Эрвином и любовался им, словно целым миром, ощущая себя его неотделимой частью. Их путь проходил в молчании, но оно нисколько не тяготило и не вызывало неловкости, напротив, казалось как нельзя более уместным. Куда они едут, с какой целью, для чего Эрвин позвал его с собой, Леви совершенно не волновало. Он просто следовал за Смитом, радуясь возможности быть с ним рядом и не думая ни о чем другом. Оставив позади колосящиеся поля, они доехали до некошеного луга, и Эрвин соскочил с коня, ныряя в высокую траву, доходившую ему до середины бедра. Обернувшись, он жестом предложил Леви спешиться, и тот мигом оказался на земле, по пояс скрывшись в густой зелени. Эрвин тут же крепко взял его за руку и потянул за собой, глубже в цветущие заросли. Он легко прокладывал им путь, и Леви бездумно шел следом, глядя на широкую спину Смита и плавясь от тепла его ладони. Спустя несколько минут они остановились, и Эрвин шагнул в сторону, открывая обзор на место, показавшееся дезориентированному Леви краем света. В нескольких саженях от них луг резко обрывался, и впереди не было ничего, кроме безграничного неба. Эрвин запрокинул голову, глядя ввысь, и рухнул в траву, чем в первую секунду даже напугал Леви, но уже через мгновение громкий смех Смита разнесся над притихшим лугом, и из-под обрыва в небо взмыла стайка черных стрижей, с беспокойным свистом закруживших в вышине. Осторожно шагнув вперед, Леви глянул вниз и понял, что стоит над широкой рекой, по обеим берегам которой гнездились в маленьких норках эти шустрые птицы. Почувствовав, как от высоты слегка закружилась голова, Леви отступил на шаг назад. Свежий ветер подул ему в лицо, и он широко раскинул руки, ловя себя на ощущении, что способен в эту минуту оторваться от земли и полететь к самому солнцу. — «Отчего люди не летают так, как птицы?»* — Прозвучал позади него совершенно идиотский вопрос, заданный таким мечтательным тоном, будто Смит произнес только что нечто глубокомысленное, а не полнейшую чушь. Леви бросил на приподнявшегося на локтях Эрвина непонимающий взгляд. — От того, что крыльев нет, неужто не понятно, — терпеливо ответил он, будто Смит был ребенком, спрашивающим об очевидных вещах. Эрвин на это лишь хохотнул и вновь упал в траву. Леви подошел к нему и присел рядом, следя глазами за Пегасом, который вместе с вороной кобылкой пасся неподалеку, пользуясь возможностью вдоволь налакомиться сочным клевером. — Леви, — позвал Смит, и цыган вопросительно глянул на него, невольно улыбнувшись той картине, которую сейчас наблюдал вблизи. Растрепанный и румяный, Эрвин смотрел на него из примятой травы, а вкруг его головы цвели ромашки, колокольчики и васильки, путаясь в белокурых волосах и напоминая причудливый венок. Из расстегнутого ворота вышиванки виднелась его сильная шея и загорелая грудь, усеянная светлыми завитками. Леви машинально сглотнул и тоже расстегнулся, почувствовав, что под взглядом васильковых глаз ему даже в чистом поле не хватает воздуха, — Отчего тоже не ляжешь? Так можно куда глубже заглянуть в небо, — обратился к нему Смит. — Мне нравится смотреть так, — ответил Леви, и не подумав глянуть вверх, — Да и полноте, барин, на траве валяться — тут ведь и змеи могут водиться, лес рядом. — Неужто ты такой боязливый? — насмешливо спросил Эрвин, но все же приподнялся с земли, и лицо его оказалось в паре вершков от лица Леви, — Ты ведь цыган, вам страх неведом. И довольно звать меня барином, будто у меня нет имени. — Страх собственной смерти мне чужд, Эрвин, — с вызовом ответил Леви, как бы невзначай наклоняясь к нему так, что их носы почти соприкасались, — Но смотреть на твою смерть я не намерен. — А сам глядишь на меня так, словно убить хочешь, — с низкой вибрацией в голосе пробормотал тот и качнулся вперед ровно настолько, чтобы расстояние между ними практически исчезло. — Не убью, не бойся, — осипшим голосом шепнул Леви, у которого не осталось пространства для маневра, так что он просто застыл на месте и приоткрыл рот, дыша громко и часто, чем выдавал себя с головой. — Тогда чего ты хочешь, Леви? — вкрадчиво спросил Эрвин и, глядя ему в глаза, медленно облизнулся, все еще не переходя черту, но уже лишая Леви возможности отступить. Тот сделал короткий беспомощный вдох и почти невесомо коснулся губ Смита своими, замерев и даже не сомкнув век. Эрвин сидел неподвижно и продолжал смотреть в ответ. Не встретив ожидаемого сопротивления, Леви провел языком по его влажным губам и приник к ним теснее, все еще неуверенный, что это происходит с ними на самом деле. Эрвин не участвовал в поцелуе, но и не отталкивал Леви, и одного этого ему было достаточно, чтобы окончательно потеряться, обеими руками обхватить лицо Смита и, зажмурившись, начать целовать его сильнее и глубже. Казалось, сердце вот-вот выскочит из груди, а легкие схлопнутся и не впустят больше ни глотка воздуха, но Леви будто уже не нуждался в дыхании, как и в чем-либо еще, кроме возможности целовать эти губы до тех пор, пока не расстанется с жизнью. Прижимаясь ближе к Эрвину, он почувствовал, что вот-вот опрокинет его на землю, и тихо застонал, ощущая, как внизу живота затягивается тугой узел, а головка болезненно твердого члена становится все более влажной. В этот момент Смит почти незаметно мотнул головой в попытке высвободить губы, и Леви немедленно отпустил их, одновременно убрав руки от его лица, — Что ты делаешь? — напряженно спросил Эрвин, и от его вопроса сердце Леви, минуту назад колотившееся как бешеное, пропустило удар и ухнуло вниз. Смит посмотрел на него с явным недоумением и провел ладонью по своим губам, стирая с них слюну. — Я… ничего… из-извини, — глухо забормотал Леви, вскакивая на ноги и краснея до кончиков ушей. Как он мог принять Эрвина за извращенца, способного увлечься мужчиной? Зачем показал свою гадкую испорченную натуру? Неужели рассчитывал на взаимность? Вопросы, один стыднее другого, мелькали в его голове, и Леви с ужасом понимал, что поступил невероятно глупо и самонадеянно, и теперь Смит непременно обругает его последними словами и выгонит со службы. Тот тоже поднялся на ноги и, к удивлению Леви, развязал пояс на своей рубахе и быстро снял ее через голову, бросив на землю. А затем развернулся и в два прыжка оказался стоящим на краю обрыва. Озорно глянув на Леви через плечо, он шагнул вперед и исчез в пропасти, — Эрвин! — пронзительно закричал цыган и кинулся за ним, едва ли осознавая, что делает, настолько дикая паника овладела им в этот момент. Он бросился вниз с высокого обрыва, забыв сгруппироваться, и в момент, когда ударился о толщу воды всем телом, даже не почувствовал боли. Холод глубокой реки и выбитое из легких дыхание не шли ни в какое сравнение с животным страхом, охватившим его при мысли, что Смит разбился. Леви вынырнул на поверхность и стал оглядываться по сторонам, отчаянно ища в волнах светловолосую голову. Наконец отыскав ее, он поплыл вперед так быстро как мог, преодолевая сопротивление стремительного потока. Когда Леви был уже совсем рядом, Эрвин заметил его и, помахав рукой, двинулся в сторону берега. И хотя уже было ясно, что он цел, Леви не мог осознать этого до тех пор, пока они оба не оказались на мелководье. Только тогда он почувствовал и нехватку воздуха, и острую боль в ушибленных ребрах. Он внимательно оглядел стоящего перед ним Смита, по всей видимости, довольного своим ухарством, и пережитый только что страх уступил место настоящему бешенству. — Что с тобой не так, черт побери? — закричал Леви, толкая Эрвина в широкую грудь, — Боже, ты же больной на всю голову! — тот только лукаво улыбнулся и ухватил цыгана за запястье, удерживая от следующего удара. — А ты здоровый? — смешливо спросил Смит, бросив взгляд на его приоткрытые губы, — Ты же поцеловал меня, Леви. — Думаешь, я этого хотел? — тот злобно сверкнул глазами, решив защищаться любой ценой, пусть даже при помощи откровенной лжи, — Я же слуга — делаю лишь то, на что есть барская воля. И одному богу известно, что тебе от меня нужно и какая грязь у тебя на уме! — Хочешь сказать, что тебе не понравилось? — с нечитаемым выражением лица спросил Эрвин, отпуская его руку. Леви смотрел на него и гадал, распознал ли Смит его ложь и теперь издевается над ним, или же он скорее растерян и разочарован, но так и не смог этого понять, а потому решил врать до конца. — Как такое вообще может нравиться? — с деланным равнодушием спросил он. Смит чуть приподнял брови и ничего не ответил. Опустив глаза, Леви заметил повязку на его правом локте, — Что это? Что с твоей рукой? — С беспокойством спросил он. — Старая травма, ерунда, — отрывисто произнес Эрвин, и в его глазах промелькнуло выражение, напоминающее досаду. Леви хотел приглядеться внимательнее, расспросить подробней, но тут позади них раздался высокий визг, и, обернувшись, они увидели, как над рекой с сумасшедшей скоростью проносятся стрижи, со свистом рассекая крыльями воздух. Птицы не то играли, не то состязались друг с другом в мастерстве, взмывая ввысь и камнем падая с небес, едва успевая затормозить у самой воды. Наблюдая за их виражами, Эрвин хитро взглянул на Леви, — Смотри, какие рисковые — ты и их назвал бы больными? — Для них лихачество — норма, — угрюмо отозвался тот, — Такова их природа, и иначе они не умеют. Живут в полете, нуждаются в скорости и как бы высоко ни взлетели, не разобьются, в отличие от тебя. — Но ты же не знаешь, какова моя природа, — улыбнулся Смит, встряхнув мокрыми волосами, капли с которых разлетелись в стороны, оседая на его мускулистых плечах и теряясь в густой светлой поросли на груди. — Я знаю, что, если продолжишь дурить, то свернешь себе шею. Или я сделаю это сам. — Ты же обещал не убивать меня! — с притворным ужасом воскликнул Смит. — И ты поверил цыгану? — ехидно бросил Леви и направился к берегу. Мокрая одежда противно холодила тело, а воспоминания о глупом поцелуе и совершенно нелепой лжи скреблись на душе голодными кошками. Поднимаясь по крутому склону, они оба перепачкались в песке, который лип к влажной коже и нещадно кололся. Все эти неудобства, на самом деле не такие уж и значительные, сейчас подводили Леви к той грани самоконтроля, перейдя которую, он готов был в любой момент упасть на землю и попросту разрыдаться от переполнявших его чувств. Все, что он мог сделать, чтобы это предотвратить — хотя бы не смотреть на полуобнаженного Смита, благо, они уже добрались до верха, и Эрвин стал неловко натягивать свою рубаху. Провозившись с ней несколько бесконечно долгих минут, он робко глянул на Леви. — Прости, ты… не мог бы помочь? — спросил он с таким видом, будто его просьба была ужасно стыдной и унизительной, — От холода локоть не гнется, — Леви молча подошел и просунул правую руку Смита в рукав, замечая, что мокрая повязка стала горячей, а сам Эрвин тихо зашипел сквозь зубы, стоило ее коснуться. — Это нихрена не похоже на старую травму, — угрожающе произнес Леви, пристально глядя ему в глаза, пока застегивал ворот вышиванки и обвязывал тесьму вокруг его талии. — Это не повод для беспокойства, — оправившись от смущения, решительно сказал Смит и, подозвав Пегаса, рывком запрыгнул в седло. Безмолвие, воцарившееся по дороге в усадьбу, уже не ощущалось благом. Оно висело в воздухе грозовой тучей, неотступно следовавшей за ними, скрывающей солнце, но не дающей дождя. На Леви давил гигантский массив пережитых эмоций — минутный восторг от прикосновения к губам Эрвина, дикий страх и бурная ярость от его выходки, непонятная тревога и боль при виде чертовой повязки на его руке. И, что хуже всего, полная неизвестность насчет мыслей и чувств Смита по поводу всего произошедшего. Тот явно играл с ним, как кошка с мышкой, видел его насквозь и все знал, одновременно подманивал и отталкивал, поощрял и останавливал. Ему, похоже, было любопытно, куда приведет эта забава, и, вместе с тем, он будто ждал чего-то от Леви, но чего именно, оставалось неясным. В имении их вновь встретили беззаботные борзые, ласкавшиеся на этот раз не только к хозяину, но и к Леви. Тот усмехнулся, подумав, как легкомысленна живность Смита, запросто идущая на контакт с первым встречным. Услышав собачий лай, из окна второго этажа мигом выглянула Саша, немедленно начавшая отчитывать Эрвина за купание в холодной воде и пригрозившая, что все расскажет докторше. Тот рассеянно покивал и пошел в дом, ни слова не сказав оставшемуся во дворе Леви, который проводил его тяжелым взглядом и повел лошадей в конюшню. Время текло неспешно и размеренно, он уже давно закончил с делами, смыл с себя песок и постирал одежду, решив, что продолжит носить крестьянское платье, поскольку тело в нем дышало легче и лучше, чем в тесном атласе. Надев другую рубаху из тех, что Смит предложил ему накануне, Леви подошел к крыльцу, намереваясь посидеть в тени и попытаться упорядочить спутанные мысли, но сделать это ему не дало восторженное верещание Саши, доносившееся из сеней. — Господи боже, какие маленькие, какие хорошенькие! — приговаривала она, почти переходя на визг, — Поверить не могу, Картошечка моя, так вот где ты пропадала последнее время! А я-то думала, что попросту раскормила тебя, вот я глупая… — Собиравшийся игнорировать ее бормотание Леви все же не выдержал и заглянул в приоткрытую дверь — абсурдность Сашиных слов разожгла в нем любопытство. — Неужто ты с картофелем разговариваешь, блаженная? — полужалостливо-полунасмешливо спросил он, глядя на девчонку, сидевшую на полу и заглядывавшую под лавку. — Леви, иди-ка сюда, погляди — наша Картошенька котят принесла, — с придыханием прошептала Саша, жестом подзывая его к себе. Тот покачал головой, но все же опустился на корточки рядом с ней и увидел, что Картошкой звали миниатюрную черную кошку, сейчас лежавшую на сложенном тряпичном половике и настороженно поглядывавшую на него полуприкрытыми желтыми глазами. К ее животу приткнулись двое новорожденных котят — один белый, покрепче и покрупней, второй черный, как мать, и казавшийся совсем крошечным рядом с братом. Белый котенок вовсю присосался к материнской груди и нагло отпихивал от нее черного, который с писком тыкался мордочкой в густой мех в поисках соска. Смотревшая на это Саша цокнула языком и осторожно помогла котенку, повернув его трясущуюся головку в нужном направлении. Тот еще немного попищал и наконец ухватил сосок, замолчав и успокоившись. — Зря о нем печешься, — печально сказал Леви, глядя на дрожащего заморыша, — Выживает сильнейший, так что брат его задавит. — Это жестоко, — насупилась Саша, поглаживая мурчащую Картошку по подставленному боку, — Наша кошка добрая, и котята у нее тоже хорошие! — Так дело не в добре и зле, дуреха, — потрепал ее по голове Леви, — Чернявый слабенький совсем, может, даже хворый — от таких избавляются и сами матери. Так заложено природой, — пояснил он, и Саша явно собиралась возразить, но тут со стороны двери послышался громкий бас, от которого вздрогнули и Леви, и Саша, и кошка, настолько внезапно он прозвучал. — Это что у вас тут, урок естествознания, а, Шуренок? — вместо ответа девчонка вскочила с пола и кинулась на шею стоящему в дверях незнакомцу. Леви тоже поднялся на ноги и с опаской глянул на высоченного светловолосого мужика, обнимавшего повисшую на нем Сашу. Кроме того, что он был широкоплеч, бородат и довольно молод, разглядеть больше ничего не удалось, — Корнеплод** наш разродился, верно? А я тебе говорил, что не от сливок у нее пузо растет, вот выйдешь замуж — поймешь! — Ох, дядь Миша, как тебе не совестно такое говорить! — покраснела Саша, выскользнув из его объятий, — Вот, смотри, это наш новый конюх, Леви, ты его еще не видел. — Ну здорово, Леви! Ты у нас кто, цыганка что ли? — смешливо спросил тот, кого девчонка назвала Мишей. Несмотря на нарочито веселый тон, его голос зазвучал напряженно, а на лице появилось такое выражение, словно он пытался что-то припомнить, но никак не мог. — Тебе бы и самому естествознание подучить, громила, — вскинулся Леви, заправляя за ухо прядь волос, спадавшую на лоб, — Раз мужика от бабы отличить не можешь. — Ну а почем мне знать, кого на этот раз притащил Эрвин в свою Кунсткамеру — после докторши я уже ничему не удивляюсь, — пожал плечищами Миша. О какой такой камере он говорил, Леви не понял, но не уловить издевку в его голосе было невозможно. — Какая ж ты свинья, Миша, — зазвучал со стороны гостиной голос Смита, — А еще учителем называешься, чему ж ты ребятишек-то учишь? — Честности учу, между прочим! — ничуть не смутившись, ответил Миша и, пройдя сени, заключил барина в объятия, — Идем, ты все мне расскажешь про этот экспонат, а заодно и про то, как продвигается работа над твоим проектом. Уже виделся с мелким Йегером? — продолжил он, вместе с Эрвином поднимаясь по лестнице. — Что это еще за увалень? — зыркнул Леви на Сашу, все еще красную от смущения. — Это Миша Захаров***, он с детства хороший друг молодому барину. В нашей школе учительствует, и меня с Николой тоже он грамоте обучил. Ты на Мишу зла не держи, он, конечно, язва та еще, но зато очень умный и простой, он ведь из наших, из крестьян. — И как это он из крепостного в учителя выбился? — удивился Леви. — Способный был, вот и весь сказ, — улыбнулась Саша, — Покойный наш барин, как земли эти получил да дом построил, первым делом школу в деревне открыл, начал крестьян учить, среди первых его учеников и был Миша. Барин его сперва сам наставлял, а опосля в город направил, в училище. Ну, он как закончил, так и вернулся, вместе со старым барином работал, а теперь, как тот помер, один школой занимается, так что Миша большой молодец. — Да у вас тут куда не плюнь — все в молодца попадешь, — проворчал Леви, выходя на крыльцо. Чем больше людей из окружения Эрвина он встречал, тем сильнее поражался обоим Смитам, которые, будучи господами, в первую очередь заботились не о собственном комфорте, а о простом народе. По всему выходило, что эти диковинные помещики были чуть ли не ангелами во плоти, но Леви было известно одно грязное кровавое пятно на их непогрешимом образе — его мать, которая здесь погибла. Разве достойный человек стал бы покупать жену у мужа, отнимать мать у младенца? Сделался бы он виновником ее гибели? Если все было так, то в этом не было ни логики, ни смысла, и Леви понимал, что либо дядя чего-то не знал или в чем-то ошибался, либо в Смитах помимо очевидного света была и неявная тьма, которая и поглотила его мать. Прислушавшись к своему чутью, Леви решил, что оба варианта были правдивы.