1860

«Саша, мать твою, опять дверь нараспашку!» — сердито крикнул Леви, подбирая с крыльца белого котенка, упрямо ползущего к лестнице. Тот уже который раз рвался во двор, движимый неуемным любопытством и, в отличие от более пугливого брата, напрочь лишенный осторожности. Леви вернул котенка в сени, злясь одновременно и на его тягу к приключениям, и на безалаберность Саши, и на собственную впечатлительность — кто же знал, что рассказ девчонки о том, как борзые задрали уже трех дворовых котов, превратит его в кошачью няньку. В том, что с виду безобидные Бублик и Баранка были все же охотничьими собаками со своими инстинктами, не было ничего удивительного, но Леви все равно стал смотреть на них немного иначе и сейчас строил возле конюшни загон, чтобы собаки больше не шлялись по двору и не заставляли его нервничать всякий раз, как кто-то забывал закрыть дверь в дом. Вернув шустрого котенка матери, он не удержался и отчитал легкомысленную Картошку за то, что она не следит за собственным детенышем. Кошка ответила меланхоличным взглядом желтых глаз и демонстративно подставила котенку черное брюхо, куда тот немедленно уткнулся мордой в поисках соска. — Ну ты и нахалка, честное слово! — громко возмутился Леви, — Если ты считаешь, что твои обязанности ограничиваются одним лишь… — взрыв хохота, раздавшийся за его спиной, не дал Леви договорить. Обернувшись, он почувствовал, как щеки заливает румянец — в дверях стоял Эрвин, явно слышавший его разговор с кошкой. — Продолжай, пожалуйста, — сквозь смех проговорил Смит, подходя ближе и с шутливой строгостью глядя на Картошку, — Расскажи этой бессовестной, как надо воспитывать детей, — Леви цокнул языком и пошел к выходу, не собираясь слушать насмешки — он и так сгорал со стыда, понимая, как нелепо выглядела его забота о кошачьем семействе. Уйти ему, однако, не удалось — Эрвин дотронулся до его плеча и мягко улыбнулся, — Не обижайся, ладно? — А ты не смейся надо мной, — буркнул Леви, не глядя ему в глаза. Эрвин скользнул рукой от его плеча к лопаткам и притянул цыгана к себе. В миг позабыв о неловкости, Леви подался навстречу и робко обнял Смита за талию. С той ночи у костра прошла уже неделя, а расстояние между ними не сократилось ни на шаг — каждое прикосновение по-прежнему казалось Леви незаслуженной милостью, да и Эрвин был скуп на ласку, одарив его за все это время лишь парой небрежных поцелуев. — Не буду, — серьезно сказал Смит и наклонился, проведя носом по скуле Леви и уткнувшись ему в висок. Широкая ладонь с лопаток переместилась на шею, пальцы зарылись в волосы. Вторая рука Эрвина легла Леви на бедро, ненавязчиво поглаживая его и посылая по телу мелкую дрожь. Тот сильнее прижался к Смиту и потянулся к его губам. — Можно? — неуверенно спросил Леви, будто подсознательно ожидая отказа. Даже в объятиях Эрвина, когда его руки шарили по телу, а дыхание обжигало кожу, казалось, что на самом деле он в любой момент может оттолкнуть Леви, вновь назвать извращенцем или сделать вид, что не понимает сути происходящего. — Можно — что? — тихо спросил Эрвин, поворачивая голову так, что их губы почти соприкасались. — Можно мне поцеловать тебя? — выдохнул Леви, нуждаясь сейчас в разрешении больше, чем голодающий — в пище. Каждая секунда промедления казалась невыносимой, и он умоляюще заглянул Смиту в глаза, замечая в них довольное, сытое выражение. — А если я не разрешу? — коварно ухмыльнулся тот, — Если скажу, что не хочу, чтоб ты целовал меня? — Тогда… я не стану, — кротко отозвался Леви, невольно бледнея и чувствуя, как болезненно сжалось сердце. — Целуй, — удовлетворенно шепнул Смит, и Леви благодарно впился в его губы, как собака — в брошенную хозяином кость, едва не скуля от радости, — Хватит, — спустя пролетевшую в одно мгновение вечность остановил его Эрвин. Леви послушался и, чуть отстранившись, протянул руки к его лицу, осторожно оглаживая кончиками пальцев щеки и скулы. Он был в шаге от признания в любви, но сдержался, боясь получить в ответ лишь очередную насмешку, — Тебе понравилось, как я играю? — внезапно спросил Смит, и Леви непонимающе поднял брови, — На рояле, — добавил тот. — Да… — Тогда пойдем, — сказал Эрвин и, выпустив его из объятий, зашагал в гостиную. Зябко поводя плечами, Леви последовал за ним, страшно тоскуя по отнятому теплу. Смит сел за инструмент, расправил спину и, встряхнув головой, начал играть. Леви стоял у самого рояля, и, какой бы дивной ни была музыка на этот раз, близость Эрвина заглушала ее, не давая в полной мере оценить звучавшую мелодию. По тому, как быстро по клавишам двигались сильные пальцы, каким напряженным было лицо Смита, как вибрировала гостиная от обилия звуков, льющихся бурным потоком из ожившего от его прикосновений инструмента, было ясно — он вновь выбрал нечто эмоциональное и волнующее. Глядя на то, как он всецело отдается процессу, Леви поймал себя на странном ощущении, будто только в минуты игры на рояле Эрвин не играл с ним, не фальшивил и не притворялся, а по-настоящему был собой. Закончив, Смит внимательно посмотрел на Леви и проговорил с оттенком разочарования в голосе, — Ты будто и не слушал. — Я все чувствовал, — отозвался тот. — Я выбрал это произведение для тебя — Лунная соната* для сына Луны, — сказал Эрвин и, взяв Леви за руку, поднес его кисть к своим губам. Тот вздрогнул и медленно опустился перед ним на колени. Высвободил руку, провел ею по груди Смита к животу, потерся щекой о его бедро. — Позволь мне отдать тебе долг, — вкрадчиво проговорил Леви, — Я не могу думать ни о чем другом, кроме обещанной расплаты, — не сводя глаз с лица Эрвина, он поцеловал его возле самого колена, потом выше, еще выше… Рука Смита взяла его за подбородок, вынуждая остановиться. — Мне нужно другое, — спокойно сказал Эрвин, — Если ты хочешь расплатиться, приходи к полуночи в мою спальню. Поднимешься по лестнице и свернешь направо, дверь будет не заперта. — Я приду, — уверенно ответил Леви, вставая с колен и отнимая руку Смита от своего подбородка. Он порывисто поцеловал горячую ладонь и приник к ней щекой, закрывая глаза и силясь всем телом впитать исходившее от нее тепло, — Приду, приду, приду, — повторил он, вновь заглядывая Эрвину в глаза. В ответ тот смотрел до обидного бесстрастно, и Леви отпустил его руку, нервно теребя край своей рубахи. — А сейчас можешь быть свободен, — сказал Эрвин и кивнул в сторону двери. Пристыженным дворовым псом Леви вышел из дома. Снаружи новая крестьянка, Прасковья, развешивала постиранное белье. Рядом с ней на траве сидела радостная Саша, качая на коленях смеющегося ребенка. Леви в очередной раз подивился тому, как легко дочь старосты сходилась с людьми — Прасковья явно была не из разговорчивых и с момента появления в доме Смита старалась вообще не показываться кому-либо на глаза. Леви и вовсе не замечал присутствия в имении новых людей — безбородый мужик весь день проводил в деревне, латая крышу своего дома, Прасковья пряталась в комнате или забивалась в дальний угол сада, их ребятенок, постоянно находившийся при матери, был на удивление тихим и спокойным. Но вездесущая Саша явно нашла подход даже к замкнутой Прасковье, так что быстро вовлекла ее в домашние дела и подружилась с ее дитем, которого не спускала с рук. Проходя мимо них, Леви еще раз напомнил Саше, чтоб не оставляла дверь открытой, и отправился доделывать загон. Мельком глянув на окна барского дома, он заметил в одном из них Эрвина, за которого тут же уцепился взглядом, надеясь, что тот посмотрит в ответ. Но этого не произошло — Смит пристально глядел совсем в другую сторону. Не прошло и минуты, как Леви понял — тот не сводил глаз с новой служанки. Это открытие заставило цыгана резко запаниковать, его разом накрыло ревностью, обидой, испугом — что, если барину понравится эта женщина, если он захочет ее, полюбит ее? Леви закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Когда он поднял веки, Эрвина у окна уже не было, а Саша с Прасковьей шли в сторону сада. «Показалось, мне просто показалось» — упрямо подумал Леви и принялся за работу. Закончил он уже поздно вечером и был ужасно доволен результатом — запертыми собаками, которые больше не представляли угрозы кошачьим жизням, и временем, пролетевшим незаметно. Солнце неспешно клонилось к горизонту, чистое небо постепенно темнело, в нагретом за день воздухе ощущалась вечерняя прохлада. Саша с Николой уже уехали в деревню, откуда только что вернулся усталый Прохор, ужинавший в кухне вместе с женой. Чтобы чем-то занять себя, Леви лишний раз расчесал лошадей, прибрался в конюшне, тщательно вымылся ледяной колодезной водой и сел в пустой беседке, ожидая, когда на часах, стоявших в гостиной, обе стрелки укажут на заветное «двенадцать». Как назло, каждая минута теперь тянулась бесконечно, и Леви тонул в омуте собственной тревоги, судорожно перебирая в мыслях все то, чего мог захотеть от него Смит. Леви не был особенно искушен в вопросах интимной близости, его скромный опыт ограничивался одним только Фарланом, у которого не было особых предпочтений, так что, за исключением того, что их связь была однополой, ничего особенного они не делали. Но Эрвин явно собирался заняться с ним чем-то более необычным, вот только чем? Может, он хотел связать Леви и взять жестко и грубо, наслаждаясь его болью и своей властью? Или его фантазией была какая-то игра с переодеванием и притворством? А может, его и вовсе привлекала возможность делать с другим человеком все, что угодно, от удушения до порезов, от насилия до убийства? Леви почувствовал, как по спине побежали мурашки — все эти мысли пугали и возбуждали одновременно. Напряженное тело изнывало от желания, а разум вместо того, чтобы сдерживать эти порывы, лишь усиливал их, томясь от неизвестности. Наконец назначенный час наступил. Леви поднялся со скамейки и медленно, как в полусне, пошел вперед. Сад, крыльцо, сени, лестница, поворот направо, дверь. Сердце колотилось как бешеное, руки леденели, голова ничего не соображала — все было как в тумане. Перешагнув порог, он оказался в барской спальне и увидел Эрвина, сидевшего в глубоком кресле возле большой кровати. На нем была белая рубашка и прямые темные брюки — совершенно обычный наряд, ничего особенного, Леви был одет так же. «Стало быть, дело не в переодевании» — промелькнуло у него в голове. При виде взволнованного гостя, Смит изобразил едва заметную улыбку на совершенно равнодушном лице. — Подойди, — коротко произнес он. Леви послушался и сделал три шага вперед, пока не уперся бедром в колено Эрвина. Тот медленно окинул взглядом его бледное лицо с потемневшими глазами, искусанные губы и бурно вздымающуюся грудь. Взял за руку, вызвав ощутимый трепет, и изучающе вгляделся в узкую кисть с длинными пальцами. Вновь посмотрел в лицо и поднялся с кресла. Провел ладонью по длинным волосам, наклонился, вдохнув их запах, и отрывисто скомандовал, — Сядь, — Леви покорно сел в кресло и запрокинул голову, с готовностью глядя на Смита. Тот отошел и присел на край кровати, глубоко вздыхая и потирая переносицу. — Что-то не так? — растерянно спросил Леви. — Нет, — Эрвин покачал головой и устремил на него решительный взгляд, — Пока мы одни, я должен тебя предупредить — какими бы ни были твои ожидания, я их не оправдаю. Тебе не будет приятно, но и физического дискомфорта ты не испытаешь. Просто делай, как я говорю, и, покуда я не закончу, не задавай вопросов, ясно? — Ясно, — кивнул Леви, хотя не понял ни слова. Внезапно Смит перевел взгляд с кресла на дверной проем. Леви тоже повернул голову и тихо ахнул — на пороге стояла Прасковья. Ее тонкие черные брови были сдвинуты к переносице, губы плотно сжаты, волосы заплетены в тугую косу. Она куталась в большой голубой платок, под которым, судя по всему, не было ничего, кроме ночной сорочки. Войдя в комнату, Прасковья закрыла дверь и повернула ключ, оставшийся в замке. — Сначала дайте расписку, — твердо проговорила она, обращаясь к Эрвину, но стараясь на него не смотреть. — Конечно, Прасковья, — согласно кивнул он и, подойдя к ней, протянул бумагу, сложенную вдвое. Девушка развернула ее, быстро глянула на написанный от руки текст, и по ее лицу Леви понял — читать она не умела. — Раз уж я здесь, не произносите моего имени, — резко сказала она, — Зовите, как прежний барин — Пик. — Разве тебе нравится эта кличка? — с сомнением произнес Смит. — Разве мне нравится то, для чего я здесь? — огрызнулась Пик, мрачно добавив, — Пусть это происходит с ней, не со мной. Будет только то, о чем вы предупредили? Большего не потребуется? — Нет, — убежденно ответил Эрвин, — И как только я закончу — можешь идти, — она кивнула и шагнула к кровати. Села на самый край и скинула платок. Смит подошел к ней и опустился на колени перед постелью. Бросил строгий взгляд на замершего в кресле Леви, — Мне нужно, чтобы ты смотрел, — жестко сказал он, — Просто смотри и не делай ничего, пока я не скажу. Леви казалось, что он не смог бы ни отвести взгляда, ни пошевелиться, даже если бы и решился ослушаться. Происходящее настолько ошарашило его, что, как в ночном кошмаре, тело отказывалось двигаться, парализованное страхом. Стоя на коленях, Эрвин повернулся к Пик, та непослушными пальцами развязала тесемки на вороте сорочки и обнажила белую грудь. После она опустила руки, одной вцепившись в одеяло, другой — в расписку. Повернула голову в сторону и, закусив губу, отчаянно зажмурилась. Леви смотрел на нее и чувствовал, как внутри закипает глухая ярость от страшной несправедливости происходящего, от жалости к этой женщине и от ненависти к человеку, которого любил. При виде оголившейся полной груди, Эрвин прерывисто вздохнул и потянулся к ней рукой. Его широкой ладони едва хватило, чтобы накрыть грудь полностью, он слегка сжал ее и приподнял, будто прикидывая вес. Затем отпустил и коснулся пальцами соска, крупного и темно-розового, как ягода крыжовника. Слегка надавил, и из него выкатилась тяжелая белая капля. Леви вздрогнул, поняв, что это было молоко. Эрвин издал низкий гортанный стон и, обхватив сосок губами, принялся сосать женскую грудь. Заполнившие комнату булькающие звуки, перемешанные с рычанием и стонами, не оставляли сомнений — подобно младенцу, он пил грудное молоко. Присосавшись ртом к одной груди, вторую он сминал в своей ладони, и по его пальцам струилась белесая жидкость. Другой рукой он достал из штанов возбужденный член и принялся быстро водить по нему ладонью, то закатывая глаза, то встречаясь взглядом с Леви. Пик сидела неподвижно, закрыв глаза и делая вид, что это происходило не с ней, что не ее телом пользовались сейчас таким странным и диким способом. Леви смотрел на Эрвина в упор, вцепившись руками в подлокотники кресла и едва сдерживая колотившую его дрожь. От созерцания этой больной извращенной сцены, мало напоминавшей секс в том виде, в каком его представлял себе Леви, его почти выворачивало наизнанку — смотреть на это, участвовать в этом, даже просто знать об этом не хотелось настолько, что, будь у него под рукой револьвер, он не задумываясь вышиб бы себе мозги. Но оружия рядом не было, и сознание Леви металось в агонии, всеми силами пытаясь выяснить, почему это происходит и зачем, зачем, зачем Смит заставил его быть причастным к подобному. Тем временем, Эрвин дрочил все быстрее, стонал громче, всем телом сотрясаясь от удовольствия. Молоко текло по его подбородку, оставляя мокрые пятна на воротнике рубашки, и он то и дело облизывался, стараясь не упустить ни капли. Еще пара минут этого безумия, и он, наконец, кончил, отпустив покрасневший сосок и корпусом рухнув на постель рядом с Пик. Та немедленно завязала сорочку, накинула на плечи платок и, открыв полные слез глаза, нетвердым шагом дошла до двери. Не с первого раза повернула ключ и вышла из комнаты. — Сядь на кровать, — сипло прошептал Смит. Леви послушался, и Эрвин тут же положил горячую тяжелую голову ему на колени, — Погладь. Скажи…скажи, что я твой мальчик. Ласково скажи, — тяжело дыша, добавил он. Леви зажмурился, неосознанно подражая Пик, о которой не мог перестать думать, и прочистил пересохшее горло. — Ты мой мальчик, — тихо проговорил он. На удивление, в его голосе не прозвучало ни отвращения, ни презрения, только глубокая ласка, услышать которую он совсем не ожидал. Руки сами собой принялись нежно перебирать белокурые пряди, и пережитый кошмар уже начал понемногу отдаляться, казаться чем-то неправдоподобным и нереальным, — Мой маленький, хороший, любимый мальчик, ты ведь не такой, правда? Ты ведь порядочный, честный и сильный. А сильные не поступают так со слабыми, не опускаются до насилия. — Это не насилие, — возразил Эрвин, прикрывая глаза от удовольствия, — Все добровольно, я не принуждаю, лишь предлагаю сделку, условия которой всех устраивают. — Это не так, ты ведь знаешь, — продолжая поглаживать его по голове, мягко сказал Леви, — То, что ты делаешь, причиняет другим боль. — Я хорошо за нее заплачу, — Эрвин поднял голову и глянул на Леви так искренне, так простодушно, словно был ребенком, обещавшим больше не шалить. Он поймал руки Леви и принялся целовать их с благодарной нежностью, — Пик получит сполна все, о чем просила. А ты получишь меня, — сказал он и любовно заглянул в глаза Леви, а после — потянулся к лицу и коснулся губами лба, век, скул, — Я видел, ты спишь в хлеву, прямо как Вифлеемский младенец, — с улыбкой прошептал он, — Тебе одиноко, Леви. Спи со мной, прошу тебя, останься в моей постели. — Что, зовешь на Голгофу? — горько усмехнулся тот, чувствуя, что отказаться все равно не сможет, — Как я получу тебя, если ты хочешь…того, что ты делал с Пик? — Ты получишь все, Леви, все, что я могу дать, — ласково проговорил Эрвин, крепко обнимая его и медленно целуя в шею, — Пик — это для меня, всего раз в неделю. А остальные ночи — для тебя. И ты сможешь делать со мной все, что захочешь, обещаю. — Но я не понимаю, ничего не понимаю, — беспомощно пробормотал Леви, выгибаясь и дрожа от тепла его рук и мягкости губ, — Почему ты делаешь это с Пик? Зачем хочешь, чтобы на это смотрел я? — То, что ты видел — единственное, что способно возбудить меня, принести удовлетворение, — тяжело вздохнул Эрвин, кладя голову ему на плечо, — А ты… Я и сам не могу этого объяснить, но когда я вижу, как ты смотришь на меня, мое мироощущение меняется, будто все чувства обостряются, будто я по-настоящему жив только тогда, когда ловлю на себе твой взгляд. И то, что я испытал сегодня, не идет ни в какое сравнение с любым наслаждением, что я знал прежде. Я просто не смогу больше без этого, понимаешь? Даже сильный человек имеет право на слабости. Я нуждаюсь в твоем взгляде, в твоих руках, в твоих словах. Нуждаюсь в тебе, — плавным движением Эрвин поднялся с колен и, укладывая Леви на постель, приник к его губам в долгом глубоком поцелуе, — Скажи, что останешься, прошу тебя, — прервавшись на короткий вдох, проговорил он. — Останусь, — ответил Леви, чувствуя на своих губах сладкий вкус молока, — Останусь с тобой, мой мальчик, — добавил он, и Эрвин со вздохом облегчения возобновил поцелуй.