1860

Тихо скрипнула кровать, жесткий матрас ощутимо прогнулся под тяжестью тела Эрвина. Большого, сильного, горячего тела, которое в следующее мгновение прижалось к Леви со спины, обдавая волной жара. Волос коснулась шершавая ладонь, пальцы бережно убрали за ухо спадавшую на лицо прядь. Рука Эрвина нежно погладила заостренное плечо, прошлась по ребрам, скользнула к подрагивающему животу и замерла, обнимая, прижимая крепче. — Спишь? — раздалось в зыбкой тишине, и Леви почувствовал на своей шее тепло чужого дыхания. — Нет, — откликнулся он, уже зная, какой вопрос будет следующим. — Не передумал? — буднично спросил Смит, обводя указательным пальцем его пупок и спускаясь ладонью ниже, к крепкой эрекции. — Нет, — выдохнул Леви, ожидая, что, как и во все предыдущие ночи, их разговор на этом будет окончен. Однако, в этот раз Эрвин не остановился, а легко коснулся губами участка кожи за ухом Леви и рукой накрыл его член, выпирающий сквозь тонкую ткань белья. — Тебе же хочется, — прошептал Смит, подушечками пальцев массируя набухшую головку, — Почему ты отказываешься? Свою часть договора ты выполняешь исправно — покорно смотришь на то, что я делаю, спишь в моей постели уже больше недели, и твое тело однозначно заявляет об определенных нуждах, так отчего же ты не берешь свое? Не хочешь, чтобы все было честно? — Это не может быть честно, — подавив рвущийся наружу стон, ответил Леви. Лишая себя времени на сомнения, он немедленно схватил ладонь Эрвина и убрал ее от своего паха. Собственная рука дрожала и плохо слушалась, а произнесенные только что слова резали пересохшие губы, подобно острому лезвию. Тело противилось принятому решению, выгибалось и тряслось, умоляя о прикосновениях, требуя уже знакомого удовольствия, бывшего так близко. Смит, похоже, понимал это и не собирался отступать — надавив Леви на плечо и перевернув его на спину, он заглянул в серые широко открытые глаза. В темноте их лица были едва различимы, но даже так невозможно было не заметить напряжение, сквозившее в чертах Смита. Он наклонился ближе и ласково поцеловал Леви в уголок рта, будто ожидая, что тот повернет голову и завладеет целующими губами. Ладони Эрвина плавно скользили по груди Леви, отчего бледная кожа покрывалась мурашками, а сердце колотилось о ребра с такой силой, будто пыталось их сломать, — Не нааадо, — жалобно простонал цыган, закатывая глаза и хрипло дыша. — Почему? — не прекращая своего занятия, промурлыкал Смит. Высунув кончик языка, он провел им по сухим губам Леви, слизав вместе с пропитавшей их солью тихое томное «ах», — Не заставляй меня чувствовать себя должником. — Я не ростовщик, Эрвин, — с трудом выговорил Леви, упираясь ладонями в его обнаженную грудь. Сопротивляться было уже почти невозможно, и в глубине сознания звучало все громче: «неважно, что это лишь плата за твои услуги, неважно, что он не любит тебя, неважно, что ему самому этого вовсе не хочется — он рядом, он согласен, он готов, так возьми же то, что тебе нужно». Но что-то внутри противилось этому, и «неважное» имело для Леви решающее значение, — Я прощаю тебе долг. Делая то, что ты от меня хочешь, я не оплачиваю право владеть твоим телом — ты ведь не проститутка, чтобы торговать собой. — Тогда зачем ты соглашаешься на участие в том, что тебе неприятно? — нахмурился Смит, наконец отпуская Леви и ложась сбоку от него. — Потому что это приятно тебе. — То есть я могу просто делать с тобой все, чего хочу сам? — в недоумении спросил он, — А что получишь ты? — Возможность быть рядом, — мягко улыбнулся Леви. Тело начинало понемногу расслабляться, и в тяжелой голове неудовлетворенность и разочарование смешивались с облегчением от того, что Смит, кажется, впервые услышал его, воспринял всерьез, отнесся как к человеку со своими принципами и убеждениям, а не как к инструменту для достижения собственных целей. — И тебе этого достаточно? — тихо спросил Эрвин, вновь протягивая руку к его лицу, но касаясь уже иначе — спокойно, свободно, доверительно. — Более чем, — ответил Леви, медленно опуская веки и наслаждаясь пониманием того, что ладонь Смита лежит сейчас на его щеке лишь по одной причине — потому что тот захотел дотронуться до него, — Пожалуйста, не играй со мной больше, — почувствовав, что сейчас можно быть искренним, попросил Леви. — Не буду, — ответил Эрвин и положил голову ему на грудь. Обнял осторожно, даже нерешительно, глубоко вздохнул, — Ты можешь спеть мне колыбельную? — Я не знаю колыбельных, мне никто их не пел, — с сожалением произнес Леви, поглаживая его золотистые волосы, — Я рос сиротой, у меня не было матери, — Эрвин не то вздохнул, не то всхлипнул и вжался лицом в его грудь, будто пытаясь спрятаться. Леви ненадолго умолк, а потом с неожиданной откровенностью добавил, — Когда я покидал табор, Кенни сказал, что мой отец продал ее твоему, и месяц спустя ее не стало. Я так понял, это произошло в октябре тридцать четвертого, мне тогда и года не было. Ты… ты что-то знаешь об этом, скажи? — Я тогда только родился, — сдавленно пробормотал Смит, — Прости. — Да за что, — покачал головой Леви, — Не новорожденный же младенец виноват в том, что у меня отобрали мать. А за грехи родителей дети не в ответе. И на самом деле, я даже почти не вспоминаю, что ты сын человека, виновного в ее гибели. Он был тебе хорошим отцом? Любил тебя? — Да, очень, — вымученно ответил Эрвин, — Пожалуйста, можем мы больше не говорить об этом? — Конечно, извини, — кивнул Леви, — Если ты дашь мне тексты, я выучу колыбельные для тебя, — улыбнулся он, продолжая касаться волос Смита. — Ты и грамоте обучен тоже? — Да, всему в хоре научился, — Леви подумал еще немного и добавил, — И сборник романсов найди. — Будешь петь для меня под рояль? — удивленно спросил Эрвин, — Ты же прежде отказывался! — Да, — просто ответил он. Как и в предыдущие разы, Смит засыпал долго — выпустив Леви из объятий, он все ворочался и вертелся, пытаясь найти удобное положение. Еще в первую ночь, проведенную в одной постели, он предупредил, что плохо спит из-за отваров, которые ему дает докторша. «Руку лечат хорошо, но на мозг действуют возбуждающе» — пояснил тогда он. Сон его и в самом деле был беспокойным, Эрвин то и дело вздрагивал, дергался и вскрикивал, так что Леви часто прикладывал холодную руку к его лбу в попытке успокоить и повторял бесконечное «тшшш» и «ч-ч-ч», будто укачивая ребенка. Сам он спал мало и чутко, но к бессоннице ему было не привыкать, а близость Смита бодрила и давала больше сил, чем самый крепкий и долгий сон, который он мог себе представить. К тому же, хотя сами ночи были довольно тревожными, стоило взойти солнцу, как вместе с первыми его лучами в небольшую спальню проникало абсолютное спокойствие, казавшееся совершенно неземным. Под утро Эрвин обычно затихал и выглядел таким чистым и умиротворенным, будто был еще совсем юным и не встречался с жестокостью этого мира, в которую делал вклад и сам. В эти минуты Леви сидел на постели, прислонившись спиной к изголовью, и старательно запоминал каждую, даже самую мелкую, черточку его лица, и, закрыв глаза, мог бы назвать их по памяти. Четырнадцать веснушек на носу и щеках, две круглые родинки — одна под левой бровью, вторая на правом виске, светлые короткие ресницы, пересчитать которые пока не получалось, но Леви не переставал пытаться. Напоминающий остроконечную звезду маленький шрам в уголке левого глаза и еще один, похожий на тонкий месяц, над верхней губой — откуда они, цыган не знал, но думал, что однажды непременно спросит Эрвина, а узнав их истории, поцелует каждый, стирая воспоминания о боли. В какой-то момент особенно наглый солнечный луч игривым котенком запрыгивал на постель и щекотал мягкой лапкой щеку Смита, кончик носа, широкие брови, и тот морщился и закрывал лицо ладонью, а потом улыбался одним уголком губ и открывал глаза. Яркий свет отражался в них сотней переливчатых бликов, и радужка казалась бирюзовой, как море, которое Леви видел однажды в Крыму, когда их табор занесло на самую границу Империи. Эрвин встречался с ним взглядом и улыбался шире, зевал и потягивался, а потом пальцами ерошил свои спутанные волосы и говорил хриплое, низкое, пробирающее до дрожи «доброе утро». В этот раз все произошло точно так же, только после дежурного приветствия Смит не поднялся с постели немедленно, одеваясь и направляясь к колодцу, а взял Леви за запястье и притянул к себе. — Если хочешь, можешь вернуться спать в конюшню, — тихо сказал он, обнимая цыгана за плечи и едва ощутимо целуя в макушку. — Я не хочу, — честно ответил Леви. Он не знал, что должен сейчас думать и чувствовать — кажется, Смит впервые проявил к нему нежность просто так, не пытаясь что-то получить взамен. Слова его тоже звучали искренне, и Леви терялся, не понимая, как на это реагировать, — Зачем ты обнимаешь меня? — спустя минуту тишины спросил он. — Тебе неприятно? — Мне непонятно. Зачем? — Мне просто хочется, вот и все, — проговорил Эрвин и заглянул ему в лицо, — Пойдем завтракать? Леви кивнул, но вместо того, чтобы идти вниз, сам обнял его и еще на несколько минут остался лежать так, не думая больше ни о чем. Он знал, что стоит выйти из спальни, как он увидит во дворе Прасковью, провожающую мужа в деревню, и снова поймает на себе ее взгляд. На Эрвина она отчего-то не глядела вовсе, будто его не существовало, а вот с Леви не сводила глаз, и это заставляло его по-настоящему ненавидеть себя. Прасковья смотрела на него как на человека, который все знал, все понимал, но ничего не делал. Который должен был помочь ей, спасти и защитить, который мог остановить Смита, но вместо этого поощрял его. Леви был молчаливым свидетелем регулярно совершавшегося преступления, которое не пытался предотвратить, и это делало его соучастником. В отличие от Эрвина, твердо уверенного, что его полностью оправдывает наличие некоего договора с Прасковьей, Леви не сомневался, что оба они виновны и заслуживают наказания. Каким оно будет, он не представлял, но знал наверняка, что попытается взять всю вину на себя и уберечь Эрвина от справедливого возмездия. Леви отчаянно хотелось никогда не покидать светлую уединенную спальню, за пределами которой будто бы не существовало ничего. Весь мир сосредоточился здесь, и в нем был лишь солнечный свет и теплый Эрвин, такой, как сейчас — настоящий, но не равнодушный, и ничего больше. Вот все, чего ему хотелось, все, о чем мечталось, все, что невозможно было продлить навечно, так что вскоре они встали и спустились вниз. Это промедление спасло Леви от встречи с Прасковьей и ее мужем — тот уже уехал, и крестьянка вместе с ребенком, скорей всего, была у себя. Борзые лениво валялись на траве в своем загоне, на солнечной поляне посреди двора играли котята, и белый, гораздо более крупный и смелый, пытался одолеть младшего брата, но в очередной раз терпел неудачу — черный был хоть и меньше, но куда шустрее, так что всегда побеждал в их шуточных схватках. Кошка-мать наблюдала за ними с крыши крыльца — она любила забраться повыше, благодаря чему ее и не постигла участь остальных дворовых котов — собаки никак не могли ее достать, сколько ни пытались. Леви посмотрел на них еще немного, радуясь тому, что хоть чью-то жизнь он все же сделал лучше, и пошел в конюшню. Лошади приветственно зашевелили ушами и зафыркали, а Пегас и вовсе громко заржал. Леви подошел к нему и погладил по довольной морде — все же, этого коня он чертовски любил, с первого дня ощущая с ним особую связь. Закончив с лошадьми и позавтракав вместе с Эрвином, Леви вновь принялся за работу, на этот раз в доме, к которому получил доступ с тех пор, как впервые поднялся на второй этаж. Конечно, в обязанности конюха не входила уборка в хозяйских комнатах, но Леви находил возможность неспешно бродить по скромному особняку и наводить в нем чистоту совершенно не обременительной. Напротив, она казалась ему привилегией, ведь исследуя каждый уголок жилища Смита, он будто узнавал его лучше, как если бы часами слушал его рассказы о детстве и отрочестве. За последнюю неделю Леви побывал практически везде, даже в чулане и в кладовой, не заходил он лишь к Прасковье и в еще одну комнату на втором этаже, находившуюся в левом крыле. Дверь в нее была заперта, и Саша говорила, что за все то время, что она служила у барина, никто не входил туда. Девчонка считала, что кто-то из дворовых попросту потерял от нее ключ, и Леви посчитал это странным, но задерживаться здесь не стал — просто протер металлическую ручку и пошел дальше по коридору. Больше всего ему нравилось убирать в кабинете Эрвина, особенно когда он был там. Пройдясь по всему дому, Леви в итоге всегда оказывался именно здесь — перебирал старые книги, смахивал с них пыль, переставлял в алфавитном порядке, согласованном с хозяином, а под конец просто сидел в старом кресле и смотрел на то, как работает Смит. На его столе вечно царил жуткий беспорядок — бумаг было полно, да и стаканы из-под лечебного отвара уже походили на маленькую стеклянную армию, поставившею себе цель захватить рабочее пространство Эрвина. Леви насчитал как минимум пять бойцов, но под бумажными завалами наверняка был скрыт еще не один павший товарищ. Смита это, похоже, нисколько не волновало — он часами сидел в своем массивном кресле и что-то сосредоточенно писал, время от времени сверяясь с лежащими рядом документами. Леви как-то набрался смелости и спросил, над чем Эрвин работает с такой поразительной самоотдачей, и тот очень долго и подробно рассказывал о своем плане реформ, который написал еще несколько лет назад, а сейчас корректировал снова, так как вот-вот должен был представить его какому-то высокопоставленному лицу. Из его объяснений Леви понял не так много, но все же достаточно, чтобы счесть цели Смита достойными и благородными и всецело поверить в успех его плана. Сейчас Эрвин снова перечитывал какие-то свои записи, сдвинув брови и что-то бормоча себе под нос. Разобрав очередную книжную полку, Леви с ногами забрался в кресло и, положив голову на подлокотник, не то дремал, не то следил за Смитом, казалось, не замечавшим его присутствия. Уже вечерело, и, хотя день вышел совершенно непримечательным, Леви был им доволен, а отсутствие потрясений его полностью устраивало. В какой-то момент все же провалившись в неглубокий сон, он очнулся от внезапного прикосновения. Резко распахнув веки, Леви увидел над собой Эрвина, укрывающего его своим сюртуком. — Черт! Разбудил, да? — тихо спросил Смит, виновато глядя на него. — Нет, — улыбнулся Леви, — Я сплю. Спасибо. — Спишь с открытыми глазами? — с укором глянул на него Эрвин. — Это тебе кажется, что они открыты — просто ты мне снишься, — до смешного серьезно ответил Леви, кутаясь в его сюртук и вдыхая знакомый запах — смесь ненавязчивого парфюма и целебных трав. — И что я делаю в твоем сне? — с интересом спросил Эрвин, присаживаясь на второй подлокотник и проводя рукой по волосам Леви. — Так же, как и наяву — все, что пожелаешь, — пожал плечами тот. — А если в этом сне я пожелаю тебя? — наклонился к нему Смит. Леви внимательно вгляделся в его лицо — тот не шутил. Не шутил, не хитрил, не обманывал — выполняя вчерашнюю ночную просьбу, он не играл. — Тогда я точно буду знать, что сплю, — отвел взгляд Леви. Эрвин наклонился ближе и поцеловал его в висок. — Почему? — мягко спросил он. — Потому что я нужен тебе не для этого. Потому что тебе хочется другого, — опуская веки, ответил Леви. Но, хотя он искренне верил в то, что говорил, прикосновения Эрвина стремительно разубеждали его, и он сам поднял руку, проводя пальцами по подбородку Смита и по линии челюсти. Выше — по скуле и к уголку глаза, по памяти найдя шрам-звездочку. — Повздорил в детстве с кузеном — он швырнул в меня камень и чуть не выбил глаз, — предугадав его вопрос, сказал Эрвин, после чего поцеловал еще — ближе к мочке уха, — То, что ты сказал ночью, не выходит у меня из головы. Отчего ты готов все терпеть ради меня, ничего не прося взамен? — Просто я хочу, чтоб тебе было хорошо, — Леви перевел дыхание и поцеловал его тоже, совсем невесомо, в тот шрам, историю которого только что узнал. — Мне хорошо с тобой, — проговорил Эрвин и прижался щекой к щеке Леви, нависая над ним и почти ложась корпусом ему на грудь, — Ты меня любишь. — Да, — согласился тот, обнимая его и поглаживая по лопаткам. Признание, высказанное за него, прозвучало так естественно и просто, будто они оба знали об этом с самой первой встречи. — Вчера я получил письмо, которое долго ждал, — проговорил Смит, — От моего друга, Нила. Через неделю Великий Князь будет проездом у нашего губернатора, и я поеду туда, чтобы представить свой проект. Если все пройдет хорошо, после этого я уеду в Петербург. Надолго. Может, навсегда. — Я понимаю, — ответил Леви, холодея всем телом и начиная задыхаться. О том, что Эрвин так или иначе исчезнет из его жизни, он догадывался еще до того, как встретил его. Он все-таки был Аккерманом и свою судьбу знал всегда, как бы ни хотел относиться к ней как к выдумке и сколько бы ни убеждал себя, что проклятий не существует, а легенды лгут. Сейчас его начинало трясти и он вцепился в плечи Эрвина, словно этим мог удержать его от следования за своей мечтой. А в следующую секунду почти остановившееся сердце Леви сорвалось в бешеный темп, потому что Смит коснулся губами его шеи и, зажмурившись, как перед прыжком в пропасть, прошептал: — Я хочу, чтобы в Петербург ты поехал со мной.