1860

Мутное белесое небо, видневшееся из окна спальни, печально глядело на спящую Микасу и сидящего возле нее Эрена. Тот поднял голову и посмотрел в ответ, подмечая изменения в погоде, характерные для конца июля. Ясные дни начинали чередоваться с пасмурными, грозы уже отгремели, вместо бурных ливней то и дело моросил противный мелкий дождь. До свадьбы с фройляйн Фриц оставалось меньше трех недель, и Эрен чувствовал, что совершенно запутался. С самого детства он всегда стремился к определенности, делил мир на черное и белое, не признавал полутонов. Ему казалось, что достойный человек обязан обладать железными принципами, отступать от которых было недопустимо. Иначе можно было превратиться в собственного отца — одно сплошное противоречие, по вине которого отрочество Эрена напоминало ночной кошмар. Он помнил вечно плачущую мать, бледную, худую, содрогающуюся от хриплого кашля. Переменчивого отца, бывавшего, в зависимости от настроения, то заботливым и внимательным, то отстраненным и грубым. Помнил и самого себя — напуганного и одинокого, никогда не знавшего, чего ждать — похвалы или неодобрения, поцелуя или пощечины, взрыва хохота или приступа гнева. Эрен никогда не понимал ни отца, ни его убеждений. Тот придерживался либеральных взглядов, но своих крестьян не освобождал, грезил заграницей, но за пределы России не выезжал, дружил со своим учителем, доктором Смитом, но страшно ему завидовал. Карла говорила, что Гриша был человеком сложным, выросшим в бедности и лишениях, добившимся финансового благополучия с помощью брака с женщиной, которую не любил. Маленького Зика, похожего на мать как внешне, так и по характеру, он не любил тоже, и, как только представилась такая возможность, отдал учиться в Петербург, откуда тот возвращался домой лишь на лето и выглядел таким несчастным, что Эрену было тяжело на него смотреть. К младшему сыну отец относился иначе — проводил с ним немало времени, лично занимался его обучением и даже отказался отправлять в Лицей, хотя все возможности для этого были. Гриша говорил, что ему нравится живой ум Эрена, его темперамент и страстная натура, унаследованные от отца. Мать соглашалась с ним и нередко повторяла, утирая слезы и ласково поглаживая сына по голове, чтобы тот не пугался этой схожести, ведь она не означает, что Эрен будет таким же безнравственным и слабым, как папа. Мальчику тогда не было еще и двенадцати, и он очень хотел бы не понимать, что мама имеет в виду, но, будучи свидетелем постоянных ссор родителей, он знал, что речь идет о многочисленных изменах Гриши. По нескольку раз в месяц Карла кричала, что ей это осточертело, что она устала терпеть такое отношение к себе, что этот брак был самой большой ошибкой в ее жизни. Отец же отвечал, что не хочет больше слушать ее претензий, что у него есть потребности, которые требуют удовлетворения, что он здесь хозяин и имеет право поступать так, как захочет. Эрена сводили с ума эти выяснения отношений, он был всего лишь ребенком и не желал знать подробностей личной жизни родителей. Однако, чем старше он становился, тем глубже мать с отцом погружали его в болото своих взаимных обид, и вот он уже слушал от Карлы, какой она была дурой, что уступила уговорам Гриши, отдалась ему и забеременела, после чего ее брат заставил Йегера жениться. Потом от отца Эрен выслушивал, как тяжело жить с больной женой, которой вечно плохо и которая не пускает его в свою спальню. Двенадцатилетний мальчик предпочел бы не обладать всей этой информацией, но его никто не спрашивал. Каждый из родителей жаловался Эрену на свою тяжелую судьбу, каждый прикидывался жертвой и снимал с себя ответственность за то, что происходило в их семье. Лишь в одном мнения Гриши и Карлы полностью совпадали — причиной, по которой их брак стал катастрофой, они оба считали разврат, а корнем его, по их мнению, всегда была женщина. «Единственное достоинство девушки — ее целомудрие. Утратив его, она становится нечестивой блудницей, не заслуживающей прощения. Я сама виновата во всех своих бедах, это Бог наказывает меня за мой грех» — делилась с Эреном мать. «Что я могу с собой поделать? Я же мужчина — такова моя природа. Я стараюсь сдерживать свои естественные порывы, но женщины умеют обезоруживать. Они — источник порока, они — то искушение, перед которым невозможно устоять» — внушал ему отец. И Эрен рос с четким убеждением, что любые сексуальные взаимодействия — сплошь грязь и мерзость, а женщины представляют собой угрозу его благочестию. Он повторял себе каждый день, что не должен стать таким, как отец, что обязан воспитать в себе твердую волю, сильный характер и готовность соответствовать собственным идеалам. Эрен мечтал быть образцом морали и нравственности, рыцарем без страха и упрека. Позже, поступив в Университет и увлекшись радикальными идеями, он и вовсе решил посвятить свою жизнь великому делу Революции, освободить русский народ, остаться в его памяти настоящим героем. И все шло по плану, пока он не встретил Микасу. Эрен с тоской глянул на ее все еще заплаканное лицо. Девушка спала на боку, вцепившись обеими руками в его плечо и поджав длинные стройные ноги. Ее обнаженное тело было прекрасно, но Эрен не мог больше на него смотреть — ложь Микасы, подобно плоду с дерева познания добра и зла, изменила его отношение к наготе, сделав ее постыдной. Он подхватил с пола одну из смятых простыней и набросил на спящую цыганку. Посмотрев на нее еще раз, он вздрогнул — на белой ткани, прикрывавшей низ живота Микасы, ярко выделялось бурое пятно. Эрен не сразу понял, что сморит на собственную кровь — видимо, именно этой простыней он вытирался после драки с Жаном. Вспомнив об этом, он тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Он больше не знал, что чувствует, и понятия не имел, как должен поступить. Эрен хотел Микасу — в этом он не сомневался. И он получил ее. Да, она отдалась ему сразу же, без колебаний, не прося ничего взамен, не требуя обещаний, даже не намекая на брак, который обязан был скрепить их связь, чтобы уберечь ее от бесчестия. Но до появления в его доме мужа Микасы, Эрен все равно относился к ней иначе, чем к тем же проституткам или к своей невесте, которой воспользовался граф. До того, как открылась ложь цыганки, он не презирал ее. Ему казалось, что их отношения не основаны на похоти и пороке, потому что Микаса была до встречи с ним чиста и невинна. Эрену нравилось представлять, как эта девушка нетронутым цветком росла под вольным небом, ожидая его одного. Теперь же выяснилось, что она обманула его, что ее уже брал другой, что телом, которым сейчас владел он, пользовались и раньше. Парадоксально, но ратовавший за всеобщую свободу Эрен не воспринимал женщину иначе, кроме как собственностью мужчины. И сейчас он будто бы становился вором, бесчестным человеком с запятнанной совестью, потому что лживая цыганка околдовала его, вынудив уподобиться животному. Хуже того — из-за нее он стал копией своего отца, имевшего связи с десятком крепостных крестьянок, в том числе и замужних. Эрен громко втянул воздух сквозь сцепленные зубы и закрыл лицо ладонями. Он уже не понимал себя. Едва услышав от ворвавшегося в его спальню незнакомца, что Микаса замужем, он воспылал праведным гневом, ослепившем его и вызвавшим желание оскорбить ее, унизить, наказать. После, увидев ее в объятиях мужа, Эрен почувствовал, как внутри что-то оборвалось, ярость исчезла, а на ее месте не появилось ничего — одна сплошная пустота. И тогда в его холодном рассудке возникла малодушная мысль, что так даже лучше. Что все разрешилось само собой — вместе им все равно не быть, а так он может спокойно расстаться с Микасой, забыв о ней, как о незначительном эпизоде своей жизни. Но потом цыганка бросилась к его ногам, рыдая и крича о своей любви, и, черт возьми, хоть она и выглядела жалко, хоть и была, по сути своей, развратной клятвопреступницей, она действительно любила его и это…это впечатляло. Так отчаянно за него еще не цеплялись, с таким обожанием на него не смотрели, так всецело ему не принадлежали. И едва успевшая проникнуть в его душу пустота заполнилась ощущением собственной значимости, возникшим в Эрене под взглядом Микасы. Он почувствовал себя настолько всесильным, особенным и исключительным, что отказаться от этого ощущения уже не смог. — Эрен, — тихо позвала Микаса, отнимая ладони от его лица. Она выглядела испуганной и будто бы побитой, — Пожалуйста, прости меня, — она повторяла это уже в сотый раз, с тех пор как ушел ее муж. Эрен не сказал бы, что злился. Кажется, разочарование и обида уже схлынули, но, смотря на то, как Микаса кается перед ним и молит о прощении, он чувствовал себя едва ли не богом, и потому молчал, продлевая момент собственного величия, — Я прошу тебя, Эрен, я так люблю тебя. Я должна была сказать тебе раньше, но не знала, как, и боялась, что ты не захочешь больше быть со мной. Прости меня, любимый мой, прости, — шептала она, целуя его руки, как блудница — руки Христа, и это льстило Эрену. Ему вдруг стало интересно, как отреагирует Микаса, узнав, что и он не был с ней честен. — Знаешь, — сказал он ровным голосом, будто речь шла не о тайне, которую он скрывал все эти недели, а о сущем пустяке, — У меня скоро свадьба, — Эрен кивнул на портрет на прикроватном столике, — Это вовсе не моя мать, как я говорил тебе. Это моя невеста. — Эрен… — онемевшими губами проговорила Микаса и упала ему на грудь, обнимая так крепко, что, казалось, могла сломать ему ребра, — Не оставляй меня, — проговорила она, — Если хочешь жениться — женись, но не расставайся со мной. — Неужто ты согласна быть моей любовницей? — воскликнул пораженный Эрен. Он не ожидал, что Микаса не произнесет ни слова упрека. Что ее реакцией будет полная покорность, и с ее уст сорвется лишь единственная просьба — не бросать ее, — Только представь, я буду жить с другой женщиной, с моей женой. А с тобой — только изредка спать, и ничего больше. Разве это не унизительно? — Да, — судорожно вздохнула Микаса, — Но я вытерплю что угодно, лишь бы быть рядом с тобой. — Боже, Микаса, — растроганно произнес Эрен. Он обхватил ладонями ее измученное лицо и принялся долго, тягуче целовать приоткрытые податливые губы. Неведомый доселе восторг переполнял его душу — совершенно внезапно, не прилагая никаких усилий, он нашел живое существо, полюбившее его до полного самоотречения. Крысиная возня дяди с его интригами, скомпрометированный граф и его потаскуха — все это показалось таким мелочным и убогим по сравнению с тем великодушием и щедростью, которые проявляла Микаса в своей безумной, безграничной любви к нему. Неожиданно для самого себя Эрен решил, что больше не хочет быть частью планов дяди. Организация проживет и без помощи Крюгера — они с товарищами найдут новый источник финансирования, из особняка Эрен переедет к одному из друзей, а с жандармерией они как-нибудь разберутся сами. Зато он сможет быть рядом с женщиной, готовой ради него на все. Наверняка, Микаса тоже вступит в его организацию и принесет пользу делу Революции. — Эрен, я люблю тебя, — прошептала она, продолжая целовать его губы. — Я тебя тоже, — ответил он прежде, чем успел обдумать свои слова, — К черту свадьбу. Я не хочу жениться на графской подстилке. Я хочу быть свободен. Я хочу тебя. Дождавшись, пока Микаса снова уснет, Эрен встал с постели и, накинув халат, спустился вниз. В гостиной было пусто, сквозь открытое окно в комнату проникал порывистый ветер, шелестя страницами разложенных на журнальном столике изданий. Эрен подошел к окну, намереваясь закрыть ставни, и застыл на месте — на крыльце он увидел своего брата в компании цыгана, что час назад вломился в его спальню. «Какого дьявола он все еще здесь?» — с раздражением подумал Эрен и постарался прислушаться к разговору. — Разве ты сам не хочешь, чтобы все решилось как можно скорее? — яростно жестикулируя, вопрошал Зик. В его голосе звучали истеричные нотки, прежде ему несвойственные. — Хочу, — сложив руки на груди, ответил Жан, — Но он не такой дурак, чтобы поверить, что я оставил бы Микасу в беде. — Ты что, не слышал меня? Суть в том, что ты не смог вызволить ее в одиночку и тебе нужна его помощь. Не бросит же он родную сестру! — почти кричал Зик. — Не родную, а двоюродную, — безразлично поправил его Жан, — Повторяю — он знает, что я сделал бы все, чтобы спасти Микасу. Нужно найти что-то еще. — Сукин ты сын, да какого хрена ты выдумываешь сложности на пустом месте? Леви нужен мне, понимаешь, нужен! Просто привези его и все. Да хоть опои его, свяжи и волоком притащи, мне все равно, как, лишь бы побыстрее! — Барин, успокойся, — твердо произнес Жан, удерживая Зика за предплечья. Того уже буквально трясло, — Начнем с того, что Леви не пьет, это раз. Два — он гораздо сильнее меня и сильнее любого из тех, кого я знал, кроме, разве что, Кенни. Три — если хочешь, чтоб он остался с тобой, нужно, чтобы он пришел добровольно. Для этого потребуется время. — Но как ты заставишь его прийти ко мне по своей воле? — опуская голову, спросил Зик, — Он же со Смитом, с чертовым проклятым Смитом, который всегда и во всем был лучше меня. Или ты… убьешь Эрвина? — Бог с тобой, барин, — перекрестился Жан, — Я поживу немного у Леви, присмотрюсь к нему, поищу способ привести его к тебе. И когда пойму, как действовать — сообщу. Ты, главное, свое дело делай. — Уже сделал, — устало вздохнул Зик, — Письмо отправлено. Подожди от силы пару недель — и получишь свое. Кесарю кесарево. — Вот и ты жди, — кивнул Жан и пошел к воротам. Зик облокотился о колонну и протяжно застонал. Его плечи опустились, осунувшееся лицо прижалось к холодному белому камню. Вид у него был скорбный и до крайности изможденный. «Что за чертовщина» — с досадой подумал Эрен, закрывая ставни и собираясь вернуться в спальню. Проходя мимо сеней, он услышал тихий скулеж, что было странно — животных Зик не держал, собаки раздражали его громким лаем, кошки — независимым нравом. Эрен заглянул в сени и увидел валяющегося на полу Флока. Тот тихо подвывал, свернувшись калачиком и качая головой из стороны в сторону. В маленьком темном помещении стоял крепкий запах водки, вместе со скулежом слышались всхлипы — похоже, Флок напился и плакал. Закатив глаза, Эрен тихо чертыхнулся и вернулся к Микасе. — Чего не спишь? — удивленно спросил он, видя, что цыганка сидит на постели, разглядывая кровавое пятно. — Тебя не было рядом, — доверчиво пробормотала она. — Ну что ты как ребенок, — улыбнулся Эрен и, присев на край кровати, обнял ее, прижимая к себе. — Мне плохо здесь, — шепнула Микаса, потираясь щекой о его шею, — Твой брат пугает меня, огромный дом будто пропитан горем, твой слуга смотрит на меня зверем. Вот бы были только ты и я, где-нибудь в тихой избушке рядом с рекой и лесом. Тебе бы понравилось, Эрен, ты бы почувствовал себя свободным. — Знаешь что, а ты права, — с энтузиазмом откликнулся он, уже не в первый раз слыша от Микасы, как она мечтает о мирной деревенской жизни наедине с ним. Возможно, дело и правда было в доме, в Зике, в воспоминаниях об отце и матери, которые умерли здесь — Карла четыре года назад, от чахотки, Гриша — тремя годами позже, от удара. Эрен помнил их заостренные лица, их предсмертные хрипы словно до сих пор звучали в этих стенах, — Давай поедем в мою деревню, там полно нежилых домов — крестьяне мрут, как мухи. Поживем так, как хочешь ты. — Правда? — Микаса радостно улыбнулась, глядя ему в глаза, — Спасибо, Эрен, я так счастлива! Когда мы поедем туда? — Да хоть сегодня, хоть сейчас, — он вскочил с кровати, открывая шкаф и доставая одну из дорожных сумок. Спустя час они уже были на пути к деревне, окруженные лишь чистым полем и низким небом. Им в след пристально смотрел мрачный особняк со спящим в сенях Флоком, уныло бродившим по саду в кои-то веки трезвым Зиком и всеми теми мыслями о прошлом, которые Эрену так хотелось оставить позади.