1860

— Завтра будет дождь, — задумчиво пробормотал Леви, глядя в окно кабинета на ночное небо, затянутое плотной пеленой дождевых облаков. Маленькие беззащитные звезды и бледная луна были сейчас скрыты от его взгляда, и без них весь мир казался погруженным в кромешную тьму. — Завтра будет завтра, — улыбнулся Эрвин, сидевший в своем добротном тяжелом кресле. Оторвавшись от чтения очередного документа, он чуть отодвинулся от стола, протягивая Леви руку, — Иди ко мне, — добавил он, хотя в словесном пояснении его призывной жест не нуждался. Смит еще не успел закончить фразу, а Леви уже прильнул к нему, обнимая за шею и пряча лицо в вороте его рубашки. Несмотря на то доверие, что уже возникло между ними, цыган все еще не считал себя в праве свободно прикасаться к Эрвину. Он был осторожен и робок, как бродячий пес, который только обрел хозяина и сомневался, что его не прогонят снова. Широкие ладони Смита легли ему на лопатки, прижимая к себе крепче, над ухом прозвучал низкий шепот, — Можно мне поцеловать тебя? — Леви издал тихий смешок и поднял голову, кончиком носа потираясь о веснушчатый нос Эрвина. — Это мои слова, — с легким укором проговорил он, зарываясь пальцами в жесткие короткие волосы на затылке Смита. — Были твои, стали наши, — ответил тот, проводя ладонями по бокам Леви, — Это значит «да»? — Да, — ответ прозвучал совсем тихо, будто на пересохших губах уже не осталось места для слов — все замерло в предвкушении поцелуя, который не заставил себя долго ждать. Медленный, нежный, до безумия чувственный, он словно обездвижил Леви, и, стоя между разведенных ног Эрвина, он жался к его груди, позволяя целовать себя хоть до скончания времен. Влажные губы Смита двигались плавно и неспешно, язык мягко проникал в рот Леви, будто слизывал сладкую пыльцу с лепестков раскрывшегося цветка. Эрвин крепко обнял его за талию и усадил к себе на колени, продолжая долгий глубокий поцелуй. Далеко не первый, но такой настоящий и затягивающий, что бесконечное счастье разливалось в груди Леви, вытесняя прежнюю тревогу. — Леви… — все еще касаясь губами его губ, позвал Эрвин. Запыхавшийся и растрепанный, он смотрел потемневшими глазами, в которых почти не осталось ясного голубого цвета — лишь тонкий бирюзовый ободок обрамлял огромные черные зрачки. Леви смотрел в них, тяжело дыша, и молчал, приглаживая золотистые волосы Смита и любуясь выступившим на его щеках румянцем, — Мне нравится целовать тебя, — цыган на это только хмыкнул, проводя указательным пальцем по его широким бровям. Эрвин пошевелил ими, щекоча кожу Леви, и коротко рассмеялся удивлению, промелькнувшему на его лице, — Мне нравится смотреть на тебя. Ты такой красивый. — Кто бы говорил, — буркнул тот, неловко ерзая под пристальным взглядом и опуская глаза, — Может, спать пойдешь уже, а? Ночь на дворе, а ты все работу работаешь. Что докторша говорила? «Сон, тепло, покой». — Подслушивать нехорошо, — назидательно произнес Эрвин, шутливым жестом поправляя на переносице несуществующие очки, — Пойдем, как только ты выучишь для меня колыбельную, — хитро сощурился он, ловко выуживая из-под стопки бумаг тонкую печатную книжицу и протягивая ее Леви. «Дътское чтенiе, 1860» — значилось на новенькой обложке, и цыган непонимающе глянул на Смита. — А своих у тебя не осталось, что ли? — Каких — своих? — смутился Эрвин, и его щеки начали бледнеть, а зрачки мигом сузились, — Я просто взял книгу у Миши, у него полно детской литературы — учитель, как-никак. — Мне казалось, ты хочешь послушать то, что тебе пела мать или нянька, когда ты был ребенком… Разве не в этом суть? — неуверенно проговорил Леви, чувствуя, как напряглось тело Смита, будто сгоняя его с себя. Он послушался и поднялся на ноги, но все же оставил руку на плече Эрвина, — Может, я поищу в твоих детских вещах? Они где, на чердаке или в чулане? — Не надо ничего искать! — чересчур громко и взволнованно вскрикнул Смит. В его глазах промелькнул явный испуг, если не сказать больше — паника, — Почему я должен хотеть того же, что было тогда? Я не хочу. Не хочу! — Эрвин, Эрвин, тише! — попытался успокоить его Леви. Бросив чертову книжку на стол, он обхватил лицо Смита обеими ладонями и убежденно проговорил, — Все хорошо, слышишь? Какую колыбельную захочешь, такую я тебе и спою. — Я не хочу, как было тогда, — повторил Эрвин, затравленно глядя в никуда. В этот момент он напоминал ребенка, увидевшего страшный сон, и Леви невольно вспомнилась Микаса — после гибели родителей ей часто снились кошмары, и она бросалась в его объятия с таким же потерянным видом, какой был сейчас у Смита. Не придумав ничего лучше, Леви прижал его лицо к своей груди и ласково погладил по голове. — Так не будет, — твердо пообещал он, понятия не имея, в чем уверял Эрвина. — Выбери колыбельную сам, — доверчиво попросил тот, расслабляясь от бережных прикосновений. — Выберу, — согласился Леви, — Посидим еще часик и пойдем спать, договорились? — спросил он таким тоном, каким говорил с маленькой Микасой, если она капризничала и не слушалась. Эрвин кивнул, — Хороший мальчик, — вырвалось у Леви, и он смутился, вспомнив обстоятельства, при которых Смит просил называть его так. — Я правда хороший? — совершенно искренне откликнулся Эрвин, запрокидывая голову и заглядывая Леви в глаза. — Конечно. Ты самый лучший, — очень серьезно ответил тот, для пущей убедительности чмокнув его в лоб. Смит кротко улыбнулся и, кажется, наконец успокоился, вновь погружаясь в свои бумаги. Леви взял с его стола злосчастную книгу и забрался в гостевое кресло, к которому уже так привык, что про себя называл «своим». То и дело поглядывая на Эрвина, состояние которого вызывало у него ощутимое беспокойство, он принялся листать тонкие страницы в поисках чего-то подходящего. Леви и сам не знал, что ищет, ориентируясь на смутные ощущения и пытаясь представить, какие слова ему хотелось бы слышать, засыпая под ласковое пение матери. Хотя он и не имел подобного опыта, Микаса рассказывала, что в такие моменты чувствовала себя удивительно спокойно и легко, словно плавная мелодия уносила ее из старого шатра в звездное небо, где не было печалей и тревог. Держа в голове этот образ, Леви выбрал красивую сказочную колыбельную про то, как ребенка нянчили орел, ветер и солнце. — Пой! — по-детски требовательно выдал Смит, как только они легли в постель. Он обнимал Леви обеими руками и, положив голову на его жесткое плечо, смотрел в бледное сосредоточенное лицо. Тот глянул в ответ и, чуть улыбнувшись нетерпеливо хмурящемуся Эрвину, запел. Тихая протяжная песня звучала в маленькой спальне убаюкивающе и мягко, словно плеск неспешной лесной реки, неглубокой, спокойной и безопасной. Смит умиротворенно закрыл глаза и дышал в такт мелодии, будто покачиваясь на легких волнах. Леви гладил его по колючей щеке, сомкнутым векам и шраму-полумесяцу над губой, гадая, кто пел для него раньше и почему Эрвин и не хотел повторять свое детство, и, в то же время, отчаянно пытался вернуться в него. — «… я дитя оберегал, колыбелочку качал»* — закончил Леви, прислушиваясь к ровному дыханию Смита. — Еще, — не открывая глаз, попросил тот. Когда колыбельная закончилась во второй раз, Эрвин уже спал. Осторожно поцеловав его в макушку, Леви стал засыпать тоже. На удивление, в эту ночь Смит не метался на постели, не вскрикивал и не просыпался до самого утра. Несмотря на отсутствие солнечных лучей, что до этого почти каждый день врывались в спальню, скользя по лицам спящих и вынуждая открыть глаза, Леви проснулся на рассвете. Судя по чистому оконному стеклу, дождя еще не было, но небо за ночь еще сильнее налилось свинцом, готовое в любой момент расстрелять приговоренную землю мелкими водяными пулями. Эрвин еще спал, и в тусклом свете пасмурного утра его лицо казалось серым и безжизненным, будто в постели с Леви лежал сейчас не живой человек, а остывший труп. Эта иллюзия была настолько реалистичной, что цыган не удержался и осторожно положил голову на широкую грудь Смита. Размеренный стук сердца и тепло мягкой кожи, покрытой бесчисленным множеством светлых волосков, развеяли глупые страхи. Леви улыбнулся, чувствуя, как мягкая золотистая шерсть щекочет ему лицо. «Живой. Будь всегда живым, пожалуйста, и не умри никогда» — подумал он, судорожно вздыхая и отгоняя десяток болезненных, тревожных мыслей о проклятьях, легендах и прочем суеверном бреде. Подтверждая необоснованность его опасений, Эрвин зашевелился и обнял Леви, сонно пробормотав: «доброе утро». День начался и был совершенно таким же, как и вчерашний, как и любой другой с тех пор, как Эрвин высказал свое намерение ехать в город, на встречу с Князем. Он практически не покидал своего кабинета, по сотне раз перепроверяя свои записи и репетируя длинные убедительные речи, которые собирался произнести. Леви, в свою очередь, не покидал его, стараясь наглядеться на Смита впрок, чтоб хватило на время разлуки. Сегодня, однако, что-то мешало ему сосредоточиться на созерцании Эрвина, непонятная смута царила в его душе, вызванная дурным предчувствием. Причин для беспокойства было достаточно — этой ночью в барскую спальню должна была опять прийти Пик, а уже завтра утром Смит собирался уезжать, и оба эти события страшно угнетали Леви. Но ко всему этому примешивалось и нечто неизвестное, похожее на страх перед большой бедой, пока далекой, но все же неотвратимой. Собственное имя, раздавшееся со стороны двора, прервало его мрачные размышления. Выглянув из окна, он увидел Сашу, рядом с которой стоял высокий худой мужчина, похожий на… — Жан! — воскликнул Леви, выбегая на крыльцо и с ужасом замечая, что вблизи тот еще меньше напоминает себя. Вместо пышущего здоровьем крепкого смуглого парня на Леви смотрел усталый изможденный человек, на лице которого были видны следы глубокой скорби, — Где Микаса? Что с ней? — выпалил Леви, хватая Жана за исхудавшие предплечья. — Ушла, — глухо отозвался тот, — Теперь она живет с Йегером. С младшим Йегером. — С младшим Йегером? — тупо повторил Леви, отпуская руки Жана и пытаясь вникнуть в суть его слов. Неужто речь шла о том зеленоглазом взволнованном мальчишке, которого в последнюю ночь в таборе притащил собой Зик? Когда Микаса успела узнать его, почему ушла к нему? Дойдя до последнего вопроса, Леви почувствовал, как смятение покидает его. Он знал почему. В памяти возник последний разговор с Микасой. Леви помнил, какая обреченность звучала в ее голосе, как открыто сестра заявляла о своем решении следовать зову, который рано или поздно слышал каждый Аккерман. Уже знакомое смирение наполнило сознание Леви. Он с нескрываемым сочувствием посмотрел на несчастного Жана, — Ты как? Что будешь делать? — Я? — переспросил тот, сперва будто не веря своим ушам. Леви кивнул, и на лице Жана появилась тень понимающей улыбки, будто он знал, что шурин отреагирует именно так, — Мне нелегко. Но я знаю, что это ненадолго. Йегер ненадолго. И я буду ждать. Если ты разрешишь, я хотел бы пожить у тебя — твой Зигфрид прогнал табор, и мне некуда идти. — Живи, — уверенно кивнул Леви, будто был хозяином в усадьбе Смита. Слегка смутившись от этой мысли, он добавил, — Я спрошу у барина, но, думаю, он не откажет. Забирай себе правый флигель, там моя комната, но я все равно в ней не живу. — Хорошо, спасибо, — Жан пожал ему руку и собирался идти, но Леви задержал его, продлевая рукопожатие. — Я давно хотел тебе сказать, — проговорил он, глядя в покрасневшие глаза Жана, — Я благодарен тебе за сестру. Ты любишь, как Аккерман — ты готов ради нее на все, а это дорогого стоит. Не дожидаясь ответа, он развернулся и пошел в дом. Вернулся в кабинет и снова устроился в глубоком кресле. Увлеченный своей работой, Эрвин лишь согласно кивнул на просьбу Леви, не вдаваясь в подробности и не уточняя, что за «родственник» хочет остановиться в его поместье. Очевидно, он был слишком занят и для того, чтобы заметить задумчивость цыгана и печаль на его лице. Леви откинулся на спинку кресла, обхватив руками поджатые к груди колени, и закрыл глаза, погружаясь в тяжелые мысли. Под мерный стук капель дождя, наконец забарабанивших по оконному стеклу, он думал о Микасе, которую с малолетства растил в одиночку. Ему самому в то время, когда она осиротела, было всего тринадцать, но Леви не колеблясь взял ответственность за сестру и ни разу не подвел ее. Во всяком случае, до настоящего момента. Он понимал, что ничего не может сделать, что, раз Микаса пошла за этим Йегером, значит, посчитала его своей судьбой, и переубедить ее было невозможно. Но это не избавляло от переживаний за сестру, не успокаивало и не утешало. — Леви, — раздалось совсем рядом, и он вздрогнул, открывая глаза. Перед креслом на корточках сидел Эрвин, пристально глядя ему в лицо. Когда Леви посмотрел в ответ, Смит протянул руку и погладил его по сжатым ладоням, — Что случилось? — Ничего, — грустно улыбнулся цыган, подаваясь вперед и прижимаясь виском к макушке Эрвина, — Я просто вспоминал сестру. — Это ее родственник пришел к тебе сегодня? — спросил Смит, видимо, припоминая, что у Леви не было никого, кроме Микасы. Тот кивнул, — Ты скучаешь по ней? — Сейчас уже нет, — честно ответил Леви — близость Эрвина мигом отогнала одолевавшую его печаль. — Знаешь что, давай кое-куда съездим сегодня вечером? Я знаю верный способ избавиться от неприятных мыслей, — поглаживая его колени и мягко улыбаясь, предложил Эрвин. Леви обнял его за плечи и поцеловал в загорелый нос. — Давай, — с ответной улыбкой произнес он.

* * *

— Баня? — разочарованно протянул Леви, стоя на пороге небольшой деревянной избы, из трубы которой валил дым. Он до последнего надеялся, что, раз уж Эрвин привез его в свою деревню, то, возможно, их ждет вечер в местном кабаке или что угодно другое, но никак не это, — Терпеть не могу баню. — Как так? — вскинул брови Эрвин, отворяя дверь в предбанник, откуда пахнуло густым древесным ароматом, — Впервые вижу человека, который ее не любит. — Ну а за что ее любить? Десяток потных красных рож набивается в крохотную комнатушку и сначала дуреет от адской жары, а после плещется в тазах с мутной водой. Это мерзко, — проходя внутрь, ворчливо ответил Леви. Он прекрасно помнил убогие грязные бани в деревне князя Юрия, где цыганам разрешали мыться только после всех крепостных. К тому времени, как очередь доходила до Леви, свежая вода уже заканчивалась, и приходилось использовать ту, что оставалась после его более удачливых собратьев. Он поежился, вспоминая, какой склизкой и противной становилась кожа, соприкасаясь с остывшей мыльной жижей. — «Десяток рож», как ты выразился, помоется позже, а сейчас здесь будем только ты и я, — возразил Эрвин, начиная неспешно раздеваться, — Я предупредил старосту, что занял баню. — И как он отнесся к тому, что ты притащил с собой цыгана? — пробормотал Леви, следуя его примеру и стягивая с себя рубаху. — Нормально отнесся — что в этом такого? Мне же нужен банщик, — с совершенно невинным видом заявил Эрвин, оставшийся к тому моменту в одном белье. — Вот значит как? А кто был твоим банщиком до меня? — хмуро буркнул Леви, окидывая взглядом его стройное мускулистое тело и намеренно не снимая с себя штанов — в паху предательски тяжелело. — Миша был, — невозмутимо ответил Смит и, заметив, как насупился Леви, добавил с озорной ухмылкой, — Ты бы знал, как он хлещется веником — у меня после него неделю задница горела, — мигом заглотив наживку, Леви резко шагнул вперед и, приподнявшись на носочках, положил тяжелую ладонь Эрвину на шею, наклоняя его к себе. — Я тебя так выдеру, что месяц сидеть не сможешь, — угрожающе прорычал он, заглядывая Смиту в глаза, — Вот увидишь, я куда сильнее этой усатой дылды. — Ну, вот сейчас и продемонстрируешь, — хитро улыбаясь, ответил Эрвин. Он мягко убрал руку цыгана со своей шеи и, отойдя на шаг в сторону, принялся разматывать повязку, что плотно обхватывала его локоть. Леви напряженно следил за каждым его движением, припоминая, что до этого Смит не снимал ее ни разу — даже спал с забинтованной рукой. Когда локоть, наконец, обнажился, оказалось, что он выглядит совершенно обычным — на коже не было ни шрамов, ни рубцов, разве что сустав казался чуть большим по размеру, чем на левой руке. «Это нихрена не похоже на старую травму» — вновь подумал Леви, как и в тот раз, когда после купания в холодной реке Эрвин не смог сам надеть вышиванку. Вспомнив, какой болезненно-горячей стала тогда его рука, Леви всерьез забеспокоился. — А тебе в баню-то вообще можно? От жара не поплохеет, как от холода? — С чего бы это? — вопросом на вопрос ответил Эрвин. Леви напрягся сильнее, не услышав твердое «нет». Видимо, на его лице отразилось очевидное недоверие, потому что Смит громко вздохнул, всем своим видом показывая, какую несусветную глупость сморозил Леви, — Если ты не заметил, Ханджи меня уже вылечила, так что я могу хоть в кипятке, хоть в проруби купаться, и ничего мне не сделается, — с этими словами он стянул с себя белье и, уперев руки в боки, впервые предстал перед цыганом совершенно обнаженным. Судя по всему, Эрвин ничуть не стеснялся своей наготы. Леви беззвучно охнул, чувствуя, как смущение алыми маками расцветает на его щеках, но отвести взгляда не смог — слишком долго он рисовал в своем воображении этот образ, чтобы сейчас не рассмотреть его в деталях, убеждаясь, что каждая его догадка была верна. Крепкое, сильное тело, походившее пропорциями на античные скульптуры, стоявшие в саду князя Юрия, но не белое и гладкое, а загорелое, живое, наверняка очень, очень теплое. Икры, предплечья, грудь и живот покрыты густыми светлыми волосами, переливающимися на свету, напоминающими мягкий подшерсток, в который хотелось запустить пальцы, как в шкуру пушистого кота. От греческой статуи Эрвина отличала и еще одна деталь, не обратить внимание на которую Леви не мог. Скользнув взглядом ниже его пупка, к неприкрытому паху, он закусил губу, стараясь сдержать восхищенный возглас — Смит не был возбужден, но даже в расслабленном состоянии его член был толще и крупнее, чем Леви ожидал. Тихий смешок Эрвина заставил его резко отвернуться, поняв, насколько откровенно он только что пялился на чужое тело. Смит никак не прокомментировал его смущение — лишь сообщил, что идет в парилку, и гуманно вышел из предбанника, оставляя Леви наедине с болезненной эрекцией, избавиться от которой сейчас не представлялось возможным. Раздевшись донага, цыган в отчаянии уставился на свой внушительный стояк. Лихорадочно соображая, что с этим делать, он обвел взглядом небольшое помещение и на широкой деревянной полке заметил стопку белых простыней, одной из которых Леви смог замаскировать свое возбужденное состояние. Вздох облегчения вырвался из его груди — не найди он, чем прикрыться, сгорел бы со стыда, заявившись в парилку голышом. Решительно толкнув дверь, за которой скрылся Эрвин, Леви оказался в просторном помещении, предназначенном непосредственно для мытья. Он с удивлением отметил, что запах здесь стоял чистый — пахло мылом и деревом, а не застарелым потом, как в тех банях, где он бывал прежде. Аккуратно сложенные в углу тазы и ведра тоже выглядели вычищенными, что не могло не радовать. Сняв со стены один из березовых веников, что висели на новеньких ровно прибитых гвоздях, Леви пошел вперед, к следующей двери. За ней, как и ожидалось, располагалась парилка. В ней Леви ожидали клубы горячего пара, шипение воды, которую Смит, похоже, только что плеснул на камни, и жар, впивающийся в кожу сотней острых иголок. В первые секунды казалось, что человеку в таких условиях просто не выжить — воздух отказывался проходить в легкие, застревая в дыхательных путях раскаленными углями. Леви вслепую шагнул вперед и уперся коленями в высокую скамейку. Забравшись на нее, он зажмурился, предполагая, что сейчас отдаст богу душу, но тут рука Смита ухватила его за запястье, не давая отправиться на тот свет. Леви открыл глаза и сквозь рассеивающуюся завесу пара увидел рядом с собой Эрвина — красного, мокрого и до невозможности счастливого. Похоже, он прекрасно чувствовал себя в этой преисподней, о чем красноречиво говорила его широкая улыбка. В голубых глазах промелькнули игривые искры. — Что, Леви, не нравится? — хохотнул он, глядя на него как на щенка, плюхнувшегося в пруд и выбирающегося на берег со смесью недоумения и испуга. — Очень нравится, — упрямо втягивая носом горячий воздух, соврал тот. По хулиганской ухмылке Смита было ясно, что тот ему не поверил. Вопреки острому желанию вскочить с места и выбежать вон, Леви остался на месте, с удивлением отмечая, что со временем привыкает к высокой температуре и даже начинает получать удовольствие от происходящего. За исключением тех моментов, когда Эрвин поддавал пару, что случалось непозволительно часто, поскольку ему все было мало, Леви мог дышать почти свободно, и сердце уже не заходилось в бешеном ритме, рискуя выпрыгнуть из груди. Смит же и вовсе развалился на широкой скамейке, положив голову ему на колени, и мурлыкал себе под нос какую-то веселую песенку. Его беспечность не то умиляла Леви, не то злила его, заставляя чувствовать себя слабаком, который не выдерживает того, что под силу другим. Вспомнив, что прежде Эрвин парился с Мишей, Леви вновь помрачнел, думая о том, что этой каланче, как и Смиту, жар наверняка был нипочем. — Если тебе правда не нравится, то ты можешь выйти, Леви, — без прежней насмешки в голосе проговорил Эрвин, — Я просто сто лет не был в бане, вот и дорвался… Но я не хочу тебя заставлять участвовать в этом против твоей воли. — Нет уж, я останусь, — ответил тот, хотя с губ уже готовы были сорваться совсем иные слова. «Но заставлять меня участвовать в кое-чем другом против моей воли ты не брезгуешь» — почти сказал Леви, памятуя о том, что сегодня ночью должна была прийти Пик, — Я ведь обещал надавать тебе по заднице, а я держу свое слово. — Так чего же ты ждешь? — ехидно поинтересовался Эрвин, в одно движение переворачиваясь на живот и хитро поглядывая на Леви, — Веник в руки и вперед — не останавливайся, пока всю дурь из меня не выбьешь. «В таком случае, бить придется долго» — подумал Леви, вставая с лавки и сжимая веник в кулаке. Смит лежал перед ним, вытянув длинные ноги и положив руки себе под голову. Чуть потемневшие от влаги волосы спадали ему на лицо, широкая спина блестела россыпью капель пота, мышцы были явно напряжены. Леви медленно прошелся вдоль скамейки, как бы невзначай проводя кончиками пальцев по позвоночнику Эрвина от шеи до копчика. Взглянув на упругие округлые ягодицы, он шумно выдохнул, борясь с желанием сжать их в своих ладонях и чувствуя, как только недавно опавший член поднимается снова. Чтобы не мучить себя лишний раз, Леви быстро дошел до края лавки, глядя на большие розовые ступни Смита. Решив, что тоже имеет право на озорство, он внезапно пощекотал одну из них, и Эрвин резко отдернул ногу, громко взвизгнув. Он испуганно обернулся и умоляюще взглянул на Леви, проговорив: «Не делай так, я боюсь щекотки!» Не сдержав смешка при виде того, как всполошило огромного взрослого мужика легкое прикосновение к ступне, Леви кивнул, и Эрвин вновь опустил голову. Крепче сжав в своей ладони пышный березовый веник, цыган поднял руку и резко опустил ее, ударив ветками по пяткам Смита. Тот слегка вздрогнул, но не издал ни звука. Следующий удар обрушился на лодыжки, затем несколько — один сильнее другого — на икры и бедра, каждый раз вызывая у Эрвина дрожь. Намеренно не трогая ягодицы, Леви хлестнул веником по пояснице и услышал, как Смит громко втянул воздух сквозь сцепленные зубы. Если в начале цыган еще осторожничал, боясь причинить боль, то сейчас он уже не жалел распаренное тело и все быстрее поднимал и опускал руку, размахивая веником и наполняя воздух громким звоном шлепков. От тонких веток отрывались листья, часть из них оседала на пол, другая — липла к красной коже Эрвина. Веник жалил тело все острее, оставляя яркие алые следы на лопатках, плечах и шее. Леви уже не сдерживался, получая удовольствие от каждого удара, чувствуя, как Смит теряет над собой контроль и начинает тихо поскуливать, а после и вовсе подвывать, кусая губы. «Пора» — плотоядно улыбнулся Леви и с размаху хлестнул его по нетронутой заднице. Эрвин запрокинул голову и громко ахнул. Не давая ему опомниться, Леви ударил еще сильнее, вырывая из напряженного горла Смита высокий вскрик и заставляя его поясницу прогнуться. Ягодицы наливались багрянцем, и Эрвин закатывал глаза, пока Леви снова и снова обрушивал на его тело остервенелые удары. Смит стонал и выл, веник истрепался в конец, и когда он уже больше напоминал розги, цыган ухватил Смита за волосы и, наклонившись к его лицу, увидел слезы в уголках голубых глаз. Уже успев испугаться, он вдруг заметил, что тот сыто улыбается, облизывая искусанные губы. Эрвин выглядел так порочно, что Леви не удержался и, отбросив веник, резко опустил на его ягодицу свою ладонь, едва не зажмурившись от того, каким оглушительно громким получился шлепок и как горела кожа под его рукой. — Леви! — вскрикнул Эрвин, прикрывая глаза и приподнимая задницу. От второго шлепка он дернулся всем телом и широко открыл рот, ловя им горячий воздух. Леви шлепнул еще, и Смит распахнул глаза, отчаянно запричитав, — Пожалуйста, пожалуйста, хватит! — А что такое, Эрвин? — прошептал Леви над самым его ухом, поглаживая ярко-красную ягодицу и сильнее сжимая в кулаке волосы на макушке Смита, — Разве не хочешь еще? Твой крестьянский дружок давал тебе больше? — Нет, нет, никто не давал мне больше, — сквозь тихий скулеж пробормотал тот, — Этого достаточно. Ты дал мне более, чем достаточно. — То-то же, — удовлетворенно кивнул Леви и впился в приоткрытые губы жестким поцелуем. От его прежней робости и стеснения не осталось и следа — вид жадно подставляющегося под удары Смита обнажил снедавшую Леви похоть, подобно слетевшим с веника листьям, что оставили неприкрытыми голые прутья, — Еще минута в этом адском котле и я сварюсь заживо, — резко отстраняясь, сказал он и немедленно вышел из парилки. Леви не лукавил — от жара ли, или от порки Эрвина, но у него уже ощутимо кружилась голова, и от нехватки воздуха темнело в глазах. За дверью ему вскоре полегчало, а вместе с дурнотой прошло и дикое возбуждение, под влиянием которого Леви минуту назад едва не накинулся на Смита прямо на лавке, о чем потом наверняка бы жалел. Вновь обретая способность трезво мыслить, он уже начинал сомневаться, не переборщил ли и не причинил ли Эрвину вреда. Стараясь отвлечься от излишних переживаний, Леви наполнил два таза горячей чистой водой, взял новый кусок мыла, лежавший на полке с банными принадлежностями и собирался идти за Смитом, но тот вышел сам, разомлевший, всклоченный и очень довольный. Он подошел к Леви и, наклонившись, обнял его, пригвоздив к полу всей тяжестью своего тела. — Ты меня сейчас раздавишь, чудовище, — недовольно проворчал цыган, — Я тебе не Миша, чтоб на мне виснуть. — Леви, — укоризненно шепнул Эрвин, задевая губами его ухо, — Ты же понимаешь, что я просто дразнился. — Откуда мне знать, что вы тут вытворяли с этим громилой. — Уж точно не то, что вытворяешь со мной ты, — ответил Смит, проходясь поцелуями по линии челюсти Леви. Тот запрокинул голову, подставляя чувствительную шею, и почти застонал, но сдержался. — Мыться давай, — строго сказал он, подходя к тазам с водой. — Хорошо, только сперва присядь, пожалуйста, — со странным выражением во взгляде попросил Эрвин, и Леви послушался. Смит медленно опустился перед ним на колени и взял его ступню в свою ладонь. В первую секунду Леви решил, что сейчас ему отомстят за щекотку, но Эрвин осторожно наклонился и поцеловал его голень, а затем тыльную сторону ступни. Тогда Леви испугался, что это еще один пунктик Смита, очередной способ получить сексуальное удовлетворение каким-то извращенным способом. Однако, тот только подвинул ближе таз с водой, взял в другую руку кусок мыла и принялся мыть сначала одну его ногу, а затем вторую. — С ума сошел? — хрипло спросил Леви, чувствуя, как от нежных массирующих движений по телу пробегает приятная дрожь, — Забыл, что из нас двоих ты — барин, господин и хозяин. Не тебе мыть ноги безродному цыгану. — «Если не умою тебя, не имеешь части со мною»** — произнес Смит, и Леви закатил глаза в притворном ужасе. — Богохульник! Помнится, из нас двоих Иисусом ты нарек меня. Что дальше, предложишь отведать своей крови и плоти? — усмехнулся он. — Я предпочел бы вновь отведать твоей, — ответил Эрвин с такой чистой улыбкой, будто не ужасная пошлость сорвалась только что с его припухших губ, которые тут же вновь припали к узкой лодыжке Леви. Затем коснулись колена и, когда рука Смита приподняла легкую простынь, оставили дорожку поцелуев на бедре, стремительно подбираясь к паху. Леви запрокинул голову и схватился обеими руками за лавку, шире разводя ноги и предвкушая прикосновение к уже изнывающему члену. Но в этот момент в маленькое занавешенное окно громко постучали. Эрвин сердито буркнул что-то себе под нос и отдернул занавеску. На него с улыбкой смотрела темноволосая смуглая девочка лет тринадцати. Леви недобро зыркнул на нее с дальней лавки, раздраженный тем, что их прервали. — Что такое, Галя?*** — открыв форточку, спросил присевший на корточки Эрвин. В окно было видно лишь его голову и грудь, но Леви все равно почувствовал укол ревности, будто никто не должен был видеть ни пяди обнаженного тела Смита, кроме него. — Андрей Степаныч сказал мне, что вы тута, барин, — бойко начала Галя, — А у меня к вам дело есть. — Тебе не кажется, что ты слегка невовремя? — удивленно откликнулся Эрвин. — Чегой-то невовремя-то? — искренне удивилась она, — Дела даже два, между прочим. Перво-наперво — кончайте плескаться — у нас народ с прошлой недели немытый ходит, а вы тут засели на тыщу лет, — нахально начала девчонка, но вскоре приняла более смиренный вид, — А окромя того, купите Федю, а, барин? — Это который крепостной Йегера? Жених твой? — пропустив мимо ушей первую часть ее тирады, уточнил Эрвин, — Про брата которого говорят, что он… — Брат у него умница, это все враки! — возмутилась Галя, — По-хорошему, вам бы и Колю выкупить, барин. Ну сделайте вы доброе дело, чего вам стоит. Ихний хозяин — развратник и пьянь, вам ли не знать. Эрвин Петрович, ну Христа ради, вы же добрый, вы же славный — давеча целую семью крепостных купили, дом с землей им дали, вот-вот вольными одарите, и все это за просто так, по доброте душевной! Ну спасите вы и Федю с Колей, барин, прошу вас! — Галя, я тебя услышал. Ступай, — ледяным тоном ответил Эрвин, и девочка, несмотря на всю свою дерзость, сразу стушевалась и, пробормотав извинения, кинулась прочь. Смит задернул занавеску и поднялся на ноги, но не решился ни подойти к Леви, ни даже взглянуть на него. Он взял с лавки мыло и, повернувшись к цыгану спиной, принялся мыться. — Правильно, Эрвин, поторопимся, — с горечью в голосе проговорил Леви, глядя на то, как плавно перекатываются мускулы под покрасневшей кожей, — Нужно вернуться вовремя, чтобы успеть снасильничать над женщиной, которую ты «спас по доброте душевной». — Леви, пожалуйста… — беспомощно простонал Эрвин, оглядываясь через плечо. На его лице читалось явное страдание, но цыган не собирался жалеть его, зная, что всего через несколько часов еще более глубокая мука отразится в глазах ни в чем не повинной женщины, телом которой Смит будет распоряжаться так, как пожелает. Леви не проронил больше ни слова, и, домывшись, они в полном молчании вернулись в поместье. Стоило им взойти на крыльцо, как снова зарядил противный мелкий дождь, и от этого на душе у Леви стало еще гаже.