1860

Пробиваясь сквозь прозрачный тюль, холодный лунный свет смешивался с мягким сиянием свечей, рассеивая полумрак ванной. Чуткую тишину изредка нарушал плеск воды и мерное потрескивание пары мерцающих огоньков, отражавшихся в высоком зеркале. Прямо напротив него стояла глубокая чугунная ванна, до краев наполненная горячей водой, от которой к потолку поднимались едва различимые струйки пара. Со стороны коридора послышались тяжелые шаги, и дверь распахнулась, пропуская внутрь сперва испуганного Кольта с огарком свечи в руке, а затем полностью обнаженного Зика, которому слуга освещал путь. Ворвавшийся в комнату сквозняк поднял в воздух легкий тюль, и заглянувшая в окно луна выхватила из темноты мертвенно-бледное тело Леви, которое Йегер держал на руках. «Закрой дверь» — тихо бросил барин, подходя к ванне и осторожно перешагивая через бортик. «Разбавь» — стоя по колено в горячей воде, сказал он. Кольт выполнил оба приказа и вопросительно глянул на хозяина, прося разрешения выйти. «Жди снаружи» — кивнул Зик и медленно опустился на дно ванны, прислоняясь к высокому бортику и прижимая спину Леви к своей груди. Его запрокинутую голову он заботливо устроил на своем плече, согнутыми коленями зажал его узкие бедра, не позволяя изможденному телу соскользнуть ниже. Неспешными движениями Зик принялся оглаживать впалый живот Леви, смывая с липкой кожи их общее семя. Он внимательно вглядывался в тускло освещенное зеркало, где отражалось лицо Леви — закатившиеся полуприкрытые глаза, острые скулы с пятнами болезненного румянца, опухшие губы, распахнутые в беззвучном стоне. Зик блуждал взглядом по его тонкой бледной шее, мускулистым плечам и рельефной груди, и любовался алыми сосками, уже искусанными до крови. Он с удовлетворением думал о том, что за эту неделю кожа Леви успела покрыться бордовыми метками и неглубокими ранками — следами его поцелуев и укусов, доказательствами его любви. Взяв со стоявшего рядом столика кусок душистого мыла, Зик намылил свои ладони и начал бережно омывать тело Леви, наслаждаясь его близостью, его теплом. Нежно целуя его шею и касаясь языком кромки уха, он низко шептал: «взгляни на себя, mon trésor*, посмотри, как ты прекрасен — само совершенство, абсолютный идеал, произведение искусства. До сих пор не могу поверить, что ты мой, что ты со мной — в моем доме, в моей постели, в моих руках, и я могу делать с тобой все, что угодно». Зик знал, что Леви не ответит — не отвечает никогда, не произносит ни слова, будто и вовсе не слышит его. Будто на самом деле он не здесь и не с ним, будто его душа уже покинула тело, и в объятиях Йегера осталась лишь пустая оболочка. Зик отчаянно старался не думать об этом, не замечать остекленелого взгляда и гуттаперчевого тела, реагировавшего и на боль, и на удовольствие лишь поверхностно, не по-настоящему. Сейчас, глядя на отражение Леви, Йегеру до одури хотелось увидеть эмоции на его раскрасневшемся лице, хотелось почувствовать, что рядом с ним не мертвец, который вот-вот остынет и окоченеет, а живой человек, способный принять его любовь, разделить его страсть. Зик не раз пробовал добиться от Леви подтверждения того, что он жив, что он есть, что он здесь, и каждый раз терпел неудачу, но сейчас, перед зеркалом, он решил попытаться снова. «Я люблю тебя, mon petit**, я обещаю — сейчас тебе будет хорошо» — покусывая его за мочку уха, пробормотал Зик и по очереди закинул ноги Леви на свои колени, раскрывая его и облегчая доступ к его промежности. Обеими руками погладил внутреннюю сторону бедер, медленно подбираясь к мягкому члену. Подушечками пальцев помассировал его мошонку, ладонью обхватил ствол, сжимая его крепче, заставляя наливаться кровью независимо от желания самого Леви. Тело цыгана отвечало на прикосновения, член твердел, дыхание сбивалось, и Зик потянулся к столику за цветочным маслом, предусмотрительно принесенным сюда из спальни. Смазав свои ладони, он вернулся к полувозбужденному члену Леви, пока вторая рука, опустившись ниже, нащупывала задний проход. Легко протолкнув пальцы внутрь, Зик быстро нашел простату, с воодушевлением отмечая, как задрожали ресницы Леви, а с губ сорвался едва уловимый хрип. Моментально возбуждаясь даже от подобия отклика, Зик принялся усерднее работать руками, целуя Леви за ухом и нашептывая севшим голосом: «вот так, правильно? Тебе ведь это нравится, тебе хорошо. Нравится, когда я ласкаю твой член, нравится, когда я играюсь с твоей дырочкой, нравится, когда я вхожу в тебя, когда трахаю тебя». Леви молчал, но его тело красноречиво дрожало, сжимая пальцы Зика, подаваясь навстречу его руке, поощряя его пройтись ладонью по собственному члену и ввести его в расслабленное отверстие. От резких толчков вода выплескивалась из ванны, одной рукой Зику приходилось держаться за бортик, чтобы не упасть, второй — прижимать к себе Леви, все так же безучастно лежавшего на нем. Смотреть в зеркало было бессмысленно — лицо цыгана осталось равнодушным даже в момент оргазма, как и во все предыдущие разы. Двигаясь в нем быстрее и не сдерживая стонов, Зик кончил следом и откинулся назад, тяжело дыша. Удовольствие длилось не дольше пары минут, затем его, как обычно, сменило разочарование — он снова будто занимался некрофилией, и это выводило его из себя. В первый раз, в повозке, когда Леви был без сознания, Зик не придал значения его состоянию, наслаждаясь возможностью наконец-то взять то, о чем грезил неделями, и что ненавистный кузен украл у него из-под носа. Добравшись до дома, он первым делом крепко привязал начавшего приходить в себя цыгана к кровати, думая лаской и уговорами убедить его в искренности своих чувств, но тот вел себя хуже бешеной собаки — кусался, вырывался, едва не разбил Зику нос и уже почти разорвал веревки, проявив нечеловеческую силу, о которой предупреждал Жан. Единственным решением было влить в глотку Леви стакан водки, понадеявшись на то, что алкоголь его усмирит. Эти надежды оправдались — цыган очень скоро прекратил брыкаться, разом ослабел и лишь тихо рычал, пока Зик зацеловывал каждую пядь его тела, мурлыча ласковые слова и уверяя, что будет нежным. Он рассчитывал, что применять алкоголь больше не придется, ведь в ту ночь Леви не единожды кончил от его рук, от его губ, от его члена — Зик умел сделать хорошо и действительно старался, чтобы цыгану все понравилось. Но как только Леви протрезвел, в него вновь будто вселился бес, и на этот раз он даже сумел пнуть Зика в грудь, отчего тот чуть не задохнулся. В итоге пришлось напоить его вновь и следить за тем, чтобы впредь он не трезвел. Поначалу Зик был исключительно нежен и ласков, но безразличие Леви быстро истощило запас его терпения и вынудило стать жестче. Однако, и на невесомые поцелуи, и на хищные укусы цыган реагировал одинаково. Вылизывал ли Зик его задницу или остервенело трахал глотку — тот оставался тихим, отстраненным и будто бы не живым. Задумавшись об этом, Йегер не сразу заметил, как Леви открыл глаза и уставился на свое отражение. Зик насторожился и внимательно вгляделся в его лицо, отмечая, что на нем наконец появилось новое выражение — нечто, похожее на отвращение, презрение и ненависть. «Не можешь на себя смотреть?» — осторожно спросил Зик, спугнув робкие эмоции, в миг уступившие место холодной маске. «Ты противен себе от того, что наслаждаешься близостью со мной?» — попытался угадать он. Ничего. Мимо. «Или думаешь о том, что Эрвин видел в тебе лишь твою мать?» — снова попробовал Зик и на этот раз попал в яблочко. Короткая судорога прошла по телу Леви, и он прикусил губу, чтобы заглушить вздох, который все же прорвался наружу. Цыган зажмурился, пытаясь уцепиться за края ванны, но руки его не слушались — опьянение еще не прошло. Зик немедленно стиснул его в объятиях, чувствуя, как сердце заходится от восторга, и понимая, что нашел способ подчинить Леви себе. Вновь оказавшись в спальне, где слуги уже поменяли белье и поставили новые свечи, Зик посадил цыгана на постель, прислонив спиной к изголовью, и связал его запястья и лодыжки — на всякий случай. — Пора поить, барин, — потупившись, проговорил помогавший ему Кольт и протянул полную рюмку водки. — Оставь на столе. Принеси зеркало из ванной, поставь возле кровати, — ответил ему Зик, и мальчишка послушно выбежал вон. Когда он сделал все, как было велено, барин махнул рукой, отпуская его. Зик накинул на плечи халат и, надев очки, изучающе глянул на Леви. Тот явно начинал приходить в себя — взгляд становился более осмысленным, прежде расслабленное тело напрягалось и пыталось пошевелиться. Зик усмехнулся и закурил сигару, нарочито медленно пуская кольца дыма — во времена его визитов в табор гордец-цыган отказывался сидеть с ним рядом, если от него пахло табаком. Леви не выносил этого запаха. Бросив окурок в любимую фарфоровую вазу отца, Зик глубоко вздохнул. Пора. — Леви, mon chéri***, я вижу, ты оклемался, — улыбнулся он, проводя пальцами по щеке цыгана, отчего тот резко дернулся в сторону, подтверждая его слова, — На случай, если ты не вполне осведомлен о происходящем, напомню — я Зик, твой любовник, и ты уже неделю находишься в моем доме, — Леви тихо зашипел и качнулся вперед, пытаясь ударить его головой. Йегер мягко вздохнул и, ухватив цыгана за загривок, слегка встряхнул его и развернул лицом к зеркалу. Леви зажмурился и замотал головой. Зик сильнее сжал пальцы на его шее, заставляя замереть на месте, — Не вредничай, mon petit, слушайся меня. Прежде ты говорил, что моей силы не хватит на тебя, но, как видишь, из нас двоих слабее сейчас ты. Но я вовсе не хочу пользоваться этим и быть с тобой жестоким, ведь я люблю тебя, mon chéri. И мне больно от того, что за все то время, которое мы провели вместе, ты не сказал мне ни слова. Я хочу услышать тебя, Леви, поговори со мной, — тот только крепче стиснул зубы, — Хорошо, mon chéri, тогда говорить буду я. И если ты захочешь, чтобы я замолчал, тебе достаточно просто попросить. Одно твое «s'il vous plaît»****, и я остановлюсь. Прости за эту маленькую причуду — хочу услышать тебя на французском, — Леви бросил на него испепеляющий взгляд, вероятно, означавший, что он лучше умрет, чем произнесет хоть одно слово. Зик кивнул, давая понять, что принимает вызов, — Итак, Леви, я заметил, что тебе понравилось мое зеркало. Понравилось смотреть на свое отражение, я прав, mon chéri? Мне тоже нравится смотреть на тебя, твоя красота уникальна, я не знаю никого, кто мог бы сравниться с тобой. А вот мой дорогой кузен, Эрвин Смит, знает, — Леви вздрогнул, — Понимаю, mon chéri, меня и самого трясет, как представлю, что он все это время использовал тебя в качестве замены твоей сумасшедшей матери, которую трахал в отрочестве, — Леви сжал ладони в кулаки и со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Продолжая держать его за шею, Зик встал на ноги, стащил Леви с кровати и поволок его к зеркалу, ткнув лицом в отражение и не давая возможности отвернуться, — Посмотри, Леви, видишь себя? И я тебя вижу, mon chéri, а Эрвин видел лишь твою мертвую мамашу. Я без ума от твоих глаз, они горят ярче звезд на ночном небе, а Эрвин смотрел в них, думая не о тебе, а о ней. Я мог бы вечность целовать твои губы, а он целовал их и представлял, что они не твои, а ее. Он не хотел ничего твоего, Леви, не хотел тебя — только ее, — цыган протяжно замычал и забился в руках Зика, пытаясь вырваться. Тот теснее прижал его к зеркалу и продолжил, — Ну куда же ты, mon chéri? Мы, кажется, не так договаривались. Ты еще не дослушал про то, как Эрвин смотрел в твое лицо, да, вот в это самое, и мечтал, чтоб перед ним был не ты, а твоя мать. Он касался твоей кожи, гладил твои мягкие волосы и воображал, что трогает ее. Он держал за руку не тебя, а ее, ощущал прикосновения не твоих ладоней, а ее, и трахал он не тебя, Леви, а только твою полоумную мамочку, наслаждаясь тем, как хорошо его члену не в твоей, а в ее дырке… — Зик! — Умоляюще прохрипел Леви, и тот отдернул его голову от стекла, заглянув в обескровленное лицо, мокрое от слез. — Зик — это хорошо, — ухмыльнулся Йегер, слизывая с его щек соленые капли, — Но ты должен был сказать не это. — Пожалуйста, — прошептал Леви, глядя ему в глаза. Тот восхищенно ахнул, увидев в них искренний страх, отчаянную мольбу и самую настоящую, ничем не прикрытую боль. — S'il vous plaît, mon chéri, — подсказал Йегер, наклоняясь к его лицу. — S'il vous plaît, mon chéri, — покорно повторил Леви, и Зика затрясло от восторга — спустя месяцы ожидания, спустя сотню бесплодных попыток, он наконец услышал в реальности слова из своих снов, и они звучали еще слаще и нежнее, чем в его мечтах. Он впился поцелуем в шершавые губы Леви, впервые ощущая, что это по-настоящему, что они оба живые, оба что-то чувствуют, и не так важно, что именно. Ухватив цыгана за волосы, Зик снова вгляделся в его измученное лицо. — Сделай мне хорошо, mon amour*****, — промурлыкал он, направляя голову Леви к своей эрекции, — Я знаю, что ты умеешь, понял это еще в первую нашу встречу по развратному блеску твоих глаз. Если мне будет хорошо, я не вернусь к разговору о твоей матери. Пока ты выполняешь мои просьбы, я не причиню тебе боль, — губы Леви послушно распахнулись, принимая член Зика, и, черт возьми, с таким упоением ему не сосала ни одна шлюха. Даже месье Ксавьер не мог сравниться с Леви, с его горячим ртом, дразнящим языком и глубокой глоткой, жадно засасывающей его член, доводя до оргазма меньше, чем за минуту, — Merci, mon trésor, — прошептал Зик, укладывая Леви на кровать и покрывая его лицо поцелуями, — Я не сомневался, что ты будешь лучшим. Так хорошо, как с тобой, мне не было ни с кем, — Он погладил цыгана по голове и потянулся за рюмкой водки, — Сейчас выпьешь, я развяжу тебя, и будем спать — нам ведь надо отдохнуть, mon amour, — Леви обеими ладонями вцепился в его руку, прося остановиться. Зик недоверчиво глянул на него, и искушение вновь услышать его мольбы пересилило осторожность, — Если не хочешь пить, mon amour, попроси меня, и я тебе не откажу. — Пожалуйста, Зик, s'il vous plaît, — хрипло пробормотал Леви, трогательно заглядывая ему в глаза, — Мне плохо от водки, не заставляй меня, прошу. S'il vous plaît… — Конечно, mon chéri, я не хочу, чтоб тебе было плохо. Тогда мы просто оставим веревки, чтобы я не беспокоился лишний раз, — нежно улыбнулся Зик, снимая очки и притягивая Леви к себе, — Поблагодари меня как следует, mon amour, поцелуй меня. Повторяя тихое «merci», цыган припал к его губам, и Зик обнял его крепче, растворяясь в долгожданной взаимности, в истинном тепле, которого так упорно добивался. Было хорошо, действительно хорошо, и он позволил себе расслабиться и уснуть, хотя сновидения теперь сильно уступали реальности. Сон его был спокойным, но чутким — нервная система, похоже, так и не оправилась от длительного запоя, и спать так глубоко, как прежде, Зик уже не мог. Оттого даже негромкий лязг дверного замка мигом заставил его проснуться. Свечи уже погасли, и в комнате было совсем темно, так что увидеть что-либо было невозможно, но, обшарив руками постель, Зик сразу заметил отсутствие Леви и кинулся в коридор, где мелькнула бледная фигура. Он нагнал цыгана на подходе к лестнице и почти ухватил его за плечо, но тот увернулся и, оступившись, кубарем покатился вниз. На грохот прибежал перепуганный Кольт и старик Кузьмич, сразу же заковылявший к лежащему у нижней ступени Леви. — Стоять! — Рявкнул Зик, медленно спускаясь к нему и чувствуя, как в жилах закипает кровь, а глаза застилает пелена ярости. — Пошли вон! — Заорал он на Кольта с Кузьмичем и на сенных девок, из любопытства выглянувших в коридор. Дойдя до Леви, Зик пнул его в бок, переворачивая на спину, и заметил, что тот успел развязать только ноги, руки же остались связанными. Цыган смотрел на него с лютой ненавистью, от его недавнего трепета не осталось и следа, и Зик, заражаясь этой злобой, с силой наступил на его левую лодыжку. Леви выгнулся и громко вскрикнул, пытаясь отдернуть поврежденную ногу, и это распалило Зика еще сильнее. Он наклонился, намотав длинные волосы Леви на кулак, и потащил его вверх по лестнице, наслаждаясь глухим стуком, с которым его голова билась о ступени. — Барин, полноте! — Раздался отчаянный вопль Кузьмича, посмевшего ослушаться приказа, — Что же вы делаете, вы же его убьете! — Я сказал — вон! Захочу и убью, не твое собачье дело, — не оборачиваясь, крикнул Зик и, дойдя до верхней ступени, дернул Леви за волосы, поднимая его на ноги. Тот покачивался, ища опоры, но смотрел на Йегера с тем же выражением отвращения, к которому теперь примешивалась еще и насмешка. — Хрена с два ты меня убьешь, — с презрением произнес Леви, — Такой слабак, как ты, на это не способен. Не каждый может совершить убийство, и такая жалкая псина, как ты, ни за что на это не пойдет. Кишка тонка, трусливая ты падаль. Оттого тебя и не полюбит никто, а уж я и подавно. В сравнении с Эрвином ты ничто, ты и мизинца его не стоишь! — У Зика потемнело в глазах, он замахнулся и отвесил Леви пощечину, ударил с такой силой, что голова цыгана замоталась из стороны в сторону, но в ответ на это тот лишь ухмыльнулся, — Даже побить меня нормально не можешь, силенок нема, — ввернул он, и Зик в бешенстве зарычал, приложив его виском о стену, — Слабак, — просипел Леви перед тем, как вновь впечататься черепом в стену. — Зигфрид Григорьич, стойте! — Закричал Кольт, подбегая к хозяину и хватая его за руки. Снизу ему вторил причитающий старик, — Барин, милый, не серчайте, прошу вас! Цыган лжет, вы хороший, вы добрый, вас все-все любят, вас я люблю! Не берите грех на душу, не убивайте человека! — Зик оттолкнул мальчишку, задыхаясь от дикого гнева, и заметил, что Леви смолк и обмяк. Чувствуя, как накатывает паника, Йегер подхватил его на руки, прислушиваясь к его дыханию, но не смог ничего различить из-за воя крепостных. Он кинулся обратно в спальню, аккуратно укладывая Леви на постель и поспешно зажигая свечи. Едва уняв рвущиеся из груди всхлипы, Зик склонился над Леви и, убедившись, что он дышит, с облегчением разрыдался, целуя страшные кровоподтеки на его лице. — Пожалуйста, Леви, прости меня, прости, душа моя, я… я совсем потерял голову, я не ведаю, что творю! — Бормотал он, развязывая его руки и разминая затекшие запястья, — Прости, Леви, я не хотел, не хотел причинять тебе боль, я люблю, люблю тебя! Цыган неподвижно лежал на кровати, глаза его были закрыты, губы плотно сомкнуты, яркие следы побоев на посеревшей коже делали его неотличимым от покойника, и Зик просто не мог на это смотреть. Он задрожал и выбежал из комнаты, чувствуя, что если сейчас не выпьет, то просто умрет. Зик спустился на первый этаж, благо, там уже никого не было, и пошел в кладовую, доставая бутылку водки. Сделав несколько глотков прямо из горла, он прислонился к стене, пытаясь успокоиться. Происходящее напоминало ночной кошмар, бред сумасшедшего, приступ белой горячки. Зик любил Леви до потери рассудка и еще сильнее ненавидел его, отчаянно искал его любви и едва не забил его до смерти. — Барин, вам плохо? — Послышался робкий мальчишеский голосок, и Зик увидел перед собой Фалько, возникшего из ниоткуда. Он не сразу вспомнил, что накануне сам велел Кузьмичу привезти мальчика сюда — старик был совсем плох, а Фалько отлично подходил на роль нового кучера. — Плохо, — коротко кивнул Зик, и мальчик подошел ближе, глядя на него с глубокой жалостью. — Вам плохо от того, что вы делаете плохо другим, — тихо сказал Фалько и осторожно положил руку на плечо Зика, — Прежде вы мучали Колю, нынче мучаете цыгана, но пуще всего — самого себя. Зигфрид Григорьич, брат говорит, вы образованный, а значит, и умный, так чего же вы не поймете, что принудить человека к любви нельзя? Через страдание не привяжешь другого к себе, а лишь ожесточишь и его сердце, и свое. Не теряйте человеческий облик, барин — отпустите цыгана, примите его отказ, примите свое несовершенство. В конце концов, пожалейте же вы себя. Зик изумленно смотрел на крепостного мальчишку, что решился наставлять его на путь истинный, и не мог понять, почему эти слова вызывают у него не гнев и злость, а желание спрятаться, забиться в темный угол и заплакать, как раньше, как в детстве, когда он остался совсем один. Когда мама умерла, отец забыл о нем, сверстники не приняли его, и не было рядом ни единого человека, кто мог бы обнять его и пожалеть. Зик в нерешительности смотрел на Фалько, не зная, поблагодарить ли его за смелость или отругать, но тут наверху раздался звон и оглушительный грохот. В миг сообразив, что шум доносится из спальни, Зик метнулся к лестнице и побежал по коридору к приоткрытой двери. Распахнув ее, он застыл от ужаса. Посреди комнаты валялась пустая рама, прежде обрамлявшая высокое зеркало. Осколки были везде — на полу, на ковре, на постели. Но не это поразило Зика, у которого от увиденного подкосились ноги, а кровь. Много крови. Куда ни глянь, повсюду кровь, кровь, кровь. Алая, бордовая, местами почти черная, вызывающая у Зика приступ тошноты. На пропитанных ею простынях лежал Леви. Половина его лица была сплошной открытой раной, кровь заливала его шею и грудь. В одной ладони он сжимал крупный острый осколок, другая была разодрана до кости, с пальцев свисали ошметки кожи и мяса. Не помня себя, Зик подошел ближе и заметил, что по подушке разбросаны длинные черные пряди — похоже, Леви умудрился отрезать себе волосы. — Леви… Леви, что ты наделал? — Ошарашенно пробормотал Зик, боясь даже прикоснуться к окровавленному телу. В ответ послышался хрип и булькающие звуки. На глазах у Зика искромсанные губы Леви приоткрылись, пропуская не то скулеж, не то едва различимый лай. До него не сразу дошло, что это был смех. Тихий, визгливый, совершенно безумный. Единственный глаз Леви приоткрылся, уставившись на Зика, и сквозь сдавленное хихиканье цыган с издевкой пробормотал: — Я больше не похож на маму?