1860

Горячая влажная подушка, плотно прижатая к лицу Леви, не давала сделать вдох. Тяжелое тело, вдавливающее его в матрас, лишало возможности пошевелиться. Твердый член, растягивающий до предела его несмазанную задницу, толкался внутрь все резче и быстрей. Леви было все равно, он уже не чувствовал ни отвращения, ни ненависти, ни страха — все тонуло в плотном тумане, окутавшем его сознание и не пропускавшем ничего, кроме боли. Если бы он помнил, что такое радость, сейчас он бы радовался тому, что Йегер перестал притворяться его любовником и стал тем, кем был с самого начала — садистом и насильником. Если бы Леви не забыл, что такое надежда, в эту минуту он всем сердцем надеялся бы на то, что усиливающееся удушье не прекратится, и он, наконец, умрет. Увы, этого не произошло — Зик дернулся в последний раз и кончил, после чего ухватил его за волосы, разворачивая лицом к себе, и оставил в уголке рта мокрый поцелуй, пропитанный запахом водки. «Bon garçon»* — пьяно шепнул он и завалился на спину рядом с измятым телом Леви. Тот рефлекторно хватал ртом воздух, восполняя недостаток кислорода, и мелко дрожал, смутно ощущая, как затекли все мышцы. Когда его дыхание восстановилось, а судороги прошли, Леви медленно повернул голову и увидел, что Зик уже уснул, как бывало всегда после бутылки водки и быстрого оргазма. Голый и растрепанный, он лежал на спине, раскинув руки и приоткрыв рот, и выглядел вызывающе беззащитным. Йегеру нечего было бояться — запястья Леви крепко стягивала прочная веревка, его здоровая нога была намертво привязана к массивной кровати, но важнее всего было другое. В день его неудавшегося побега разбилось не только зеркало, сломалась не только лодыжка, и лишился он не одного лишь глаза да двух пальцев на руке. Леви потерял себя — так считал Зик. И каждый вечер, напившись, Йегер подолгу всматривался в забинтованное лицо цыгана и с тоской говорил, что от человека, которого он до безумия любил, не осталось ничего — лишь пустая изуродованная оболочка, способная вызвать разве что отвращение. Зик ненавидел ее, считая напоминанием о том, что ему так и не досталось, и наказывал, как мог — голодом, побоями, сексуальным насилием. Вот только Леви было все равно, он был не здесь, он был с Эрвином. С маленьким Эрвином, которого жалел, утешал, защищал от собственной матери. И с Эрвином взрослым, которого успокаивал, поддерживал и всем сердцем любил. Любил еще сильнее теперь, когда знал, что ему пришлось пережить. Вновь и вновь прокручивая в голове рассказ старой няньки, Леви думал лишь о том, дал ли он Смиту достаточно, смог ли залечить его раны, оправдал ли его ожидания? Искупил ли вину своей матери, помог ли избавиться от боли, что она причинила несчастному ребенку? Одного короткого «да» в ответ на все эти вопросы было бы достаточно, чтобы Леви перестал бороться и позволил себе умереть, но единственного человека, который мог бы разрешить ему это, не было рядом, и он был вынужден терпеть дальше. Эрвин сейчас наверняка уже был в Петербурге, встречался с императором, обсуждал свой проект и едва ли вспоминал о Леви, но, возможно, вместе с ним он забыл и о Кушель, и тогда все было не зря. Из приоткрытого окна нещадно сквозило, и влажная кожа на спине Леви покрылась мурашками, а сцепленные зубы негромко застучали. Он заторможенно, как во сне, приподнялся на кровати, неловко накинул на плечи тонкое одеяло и, повернув перевязанное лицо к окну, равнодушно глянул на светлеющее небо. По настоянию Ханджи Йегер велел отворить ставни — докторша утверждала, что воздух необходим для заживления ран. И в солнечную погоду крепостной мальчишка, кажется, Федя, осторожно снимал с лица Леви повязки и усаживал его в кресло перед самым окном, развлекая его рассказами о деревенской школе и о своей невесте, Гале. Цыган не придавал значения его восторженным речам, как не слушал и Зика, что вечерами напивался и жаловался ему на свою судьбу. В его голове постоянно звучал лишь голос Эрвина, и Леви не хотел слышать ничего и никого, кроме него. Сейчас он слышал его снова и даже, вопреки обыкновению, мог разобрать какие-то слова: «барин», «надо поговорить», «буди барина». Сперва Леви показалось, что Смит обращается к нему, но вот чей-то чужой голос ответил, что, мол, нет, будить не велено. Эрвин настаивал, и чем громче он говорил, тем менее безумной Леви казалась мысль, что Смит действительно может быть здесь, что он приехал за ним. Цыган немедленно вскочил с постели, не обращая внимания на боль в сломанной ноге, и бросился к окну — веревки хватило ровно настолько, чтобы выглянуть во двор и увидеть Эрвина. Он стоял в воротах, держа за поводья чутко принюхивающегося Пегаса, и спорил со стариком-крепостным, требуя впустить его и позвать Зика. Зубы Леви застучали сильнее, сердце пустилось галопом, вырываясь из груди навстречу Смиту — настоящему, живому, такому же невыразимо прекрасному, как в его воспоминаниях. Тот как раз закончил разговор со слугой, и старик медленно побрел к дому, видимо, собираясь будить Зика. Оставшийся у ворот Эрвин посмотрел ему вслед, а затем поднял голову и увидел Леви. Его рот приоткрылся, глаза расширились, брови поднялись в жалобном изломе — боль и ужас отразились на его красивом лице. Смит вздрогнул и поднял правую руку, приложив ее к своей груди, к своему сердцу. Его губы зашевелились, и цыган прочел по ним слово, которое прошептал Эрвин — «люблю». Леви в тот же миг повторил его жест, в отчаянии стуча по своим ребрам связанными руками, отвечая тысячекратно на это беззвучное признание. Смит увидел веревку на его запястьях и сжал ладонь в кулак, прошептав еще одно слово — «прости». Леви судорожно замотал головой, крепко прижимая руки к груди, показывая, что прощать нечего, что он не винит Эрвина ни в чем, что он любит его, любит, любит. В незапертую дверь спальни постучали. — Зигфрид Григорьич, батюшка, до вас братец приехали, — робко пробормотал Кузьмич, заглядывая в комнату, на что Зик никак не отреагировал, — Барин, проснитесь! К вам визитер, — откашлявшись, громче повторил старик. Йегер вздрогнул и резко сел на постели. — Какого черта происходит? — Потирая опухшие глаза, сипло спросил он. — Сын вашей тетушки, Эрвин Петрович, приехали. Требуют говорить с вами, — потупившись, ответил старик. — А послать на хер Эрвина Петровича ты не догадался, старый дурак? — Зло отозвался Зик и, надев очки, глянул на застывшего у окна Леви, — Господи боже, вы только посмотрите на нашу Джульетту! Что там Ромео, не обделался от страха при виде этакой мумии? — Хохотнул он и, накинув халат, подошел к Леви, обнимая его за плечи и настежь отворяя окно, — Чего надобно, кузен? Слушаю тебя внимательно. — Спустись и поговори со мной, Зик, — ледяным тоном произнес Эрвин, переводя потемневший взгляд с замершего Леви на усмехающегося Йегера. — А оно мне надо? — Спросил тот, демонстративно поглаживая цыгана по рваной челке, — Мне и здесь хорошо, в компании нашего замечательного Леви, который хоть и подпортил себе личико, но задницу свою не тронул, так что для дела все еще пригоден, — тот дернулся, сбрасывая со своего плеча руку Зика, и заметил, как на внешне спокойном лице Эрвина дикой яростью загорелись синие глаза. Йегер продолжил, — Ты ведь за ним пришел, верно? Вынужден тебя огорчить — это теперь мое, так что не отдам. — Не отдавай, — безразлично пожал плечами Смит, — Продай. Ты весь в долгах, поместье не приносит дохода, к концу года ты вынужден будешь его заложить. Я решу этот вопрос — деньги для меня не проблема. — Ох, какой ты у нас серьезный, господин Смит! Денег куры не клюют, да, англичашка? — Ядовито хмыкнул Зик, тщетно пытаясь скрыть снедавшую его зависть, — Пошел ты к черту со своими подачками! — Выйди ко мне, Зик, — игнорируя его издевки, невозмутимо ответил Эрвин, — Мы договоримся о цене, — Леви почувствовал, как Йегер напрягся, явно заинтересовавшись предложением, но не желая уступать. — Что ж, посмотрим, насколько ты расщедришься, — сощурился тот и, обернувшись к Кузьмичу, проговорил, — Буди Фалько и Кольта, пусть наберут мне ванну и подготовят костюм. Йегер собирался исключительно долго, больше часа, и Леви понял — тот намеренно медлит, унижая Смита, заставляя его ждать у ворот, как юродивого, бродившего по округе с протянутой рукой. Все это время Леви стоял у окна и смотрел на Эрвина, а тот смотрел в ответ. Они молчали и не двигались с места, со стороны могло показаться, что ничего не происходит, но Леви чувствовал, что они оба стараются наглядеться на всю жизнь вперед, если впереди еще оставалось хоть что-то. Когда солнце уже показалось из-за горизонта, Зик, наконец, вышел на крыльцо, наряженный и благоухающий, но все такой же помятый и не до конца протрезвевший. — Ну-с, Смит, сколько дашь за мои обноски? — Стоя наверху невысокой лестницы, снисходительно выдал он. Эрвин оставил коня у ворот и твердым шагом подошел ближе, остановившись у нижней ступени. — Достаточно, чтобы покрыть все твои долги. — Ну, это я уже слышал, — разочарованно протянул Зик. — Достаточно, чтобы жить в Европе, как ты всегда мечтал. — Скучно, Эрвин, — картинно зевнул Йегер, — Все деньги да деньги. Мне нужно больше. — Мое поместье, — не колеблясь ни секунды, сказал Эрвин. Зик издевательски расхохотался. — На что мне сдалась твоя халупа? У тебя даже людей нет, — отсмеявшись, проговорил он. — Мое поместье, моя земля, доходы от заводов, в которые вложился отец. Все мое состояние, — бесстрастно произнес Смит. — Боже, какое безрассудство! — Всплеснул руками Зик, — Ты настоящий идиот, Эрвин. Готов разориться ради задницы увечного цыгана. Вот только мне все еще мало, кузен. Можешь предложить больше? — Мой конь. Он стоит дороже усадьбы. Он — последнее, чего я тебе еще не предложил. — Неплохо, — задумчиво ответил Йегер, — Забрать все, что у тебя есть — звучит заманчиво. Но добавь-ка к этому кое-что еще. Твое достоинство, — в его голосе прозвучала насмешка, — Встанешь передо мной на колени, и по рукам. Смит поднял глаза, встретившись взглядом со стоявшим у окна Леви, и медленно опустился на колени. Его лицо оставалось совершенно равнодушным, но в глубокой синеве глаз плескалось искреннее раскаяние, означавшее лишь одно — Эрвин преклонял колено не перед Зиком, а перед Леви, и оттого не был ни унижен, ни осмеян. Он вновь поднялся на ноги и презрительно глянул на Йегера. — Я сделал все, чего ты хотел от меня. Теперь ты отдашь мне Леви. — Конечно, милый кузен, разумеется, — с притворным радушием отозвался Зик, — Кольт, приведи цыгана. И портки на него натяни, он их три недели не надевал за ненадобностью, — спустя минуту в спальню тихо прошмыгнул смущенный крепостной. — Леви, пожалуйста, — нерешительно проговорил он, — Присядьте на кровать. Я отвяжу вашу ногу и помогу одеться. — Отвяжи так, — не узнавая своего голоса, ответил Леви. Мальчик послушался и принялся пилить толстую веревку кухонным ножом, который принес с собой. Цыган в это время неотрывно смотрел на Эрвина, не в силах поверить, что сейчас окажется рядом с ним, и этот кошмар закончится. В уголке его тонких израненных губ зарождалась осторожная улыбка, точно такая же, что едва заметно поблескивала в ясных глазах Смита. Беспрестанно извиняясь, Кольт надел на Леви брюки и, приобняв его за талию, помог спуститься вниз. Стоявший в сенях Федя широко улыбнулся цыгану. — Удачи вам, Леви! Я очень рад за вас, — искренне проговорил мальчик, и тот кивнул в ответ. Кольт вывел его на крыльцо и вопросительно глянул на Зика. — Давай сюда нашего дорогого гостя, — все в той же неестественно добродушной манере сказал Йегер, и его ладони легли на острые плечи Леви, — Сейчас мы покажем Эрвину Петровичу, какого кота в мешке он приобрел, — с этими словами он принялся разматывать бинты, закрывавшие шрамы на лице цыгана. — Не надо, Зик, — нахмурился Смит, протягивая руку в просьбе остановиться, — Просто отпусти его, и мы уйдем. — Как это не надо?! — Поднял брови Йегер, продолжая свое занятие, — Как честный торговец, я обязан оповестить покупателя о том, что у товара полно дефектов. Наш цыган весь — один сплошной дефект, — усмехнулся он и, бросив повязки на пол, развернул Леви лицом к Эрвину. Тот побелел, как полотно, и едва слышно охнул. Зик удовлетворенно кивнул, — Уже не такой красавчик, а, Смит? Знаешь, что в этих увечьях самое любопытное? Он сделал это сам. Разбил зеркало и изуродовал себя, еще и два пальца себе оттяпал, вот — полюбуйся, — Йегер ухватил Леви за руку и, немного повозившись, оголил шрамированную руку с обрубками указательного и среднего пальцев, — Больше всего, Смит, тебе понравится причина, по которой наш Леви так бесчеловечно с собой поступил. Она в тебе. В словах твоей няньки, — Эрвин безотчетно мотнул головой и сделал шаг назад, слегка пошатываясь. Он выглядел по-настоящему шокированным, — Мы нашли рассказ Матрены Егоровны очень занимательным, Эрвин. Оказывается, мамаша Леви была твоей кормилицей и, вместе с тем, сумасшедшей похотливой сукой, которую ты сношал аж с двенадцати лет. Которую ты довел до самоубийства, бросив ее и сбежав в Петербург. И которую ты представлял, трахая нашего дорогого Леви. Знал бы ты, как его поразило это известие! Все, что он смог сделать, узнав о вашей связи с Кушель — искромсать свое лицо, лишь бы не быть похожим на нее! Так что вся его боль — твоя вина, Эрвин, ты вложил в его руку тот осколок, которым он чуть не убил себя. — Леви… — дрожащими губами начал Смит, и тот рванулся к нему, но Зик удержал цыгана на месте. — Эрвин, не слушай его, — умоляюще прошептал Леви, — Все не так. Ты не виноват ни в чем, ни в чем… — Да-да, мы тебе верим, Леви, — закатил глаза Йегер, — А теперь возвращайся в дом. Кольт, отведи… — Ты забываешься, Зик. Мы уже договорились, — перебил его Смит. Он вновь владел собой, хоть и был бледен, как мертвец, а его громкий голос звенел от напряжения. — А я передумал, — пожал плечами Зик, уже отворачиваясь от кузена, но тут ему в лицо прилетел кусок белой ткани. Шлепнувшись о щеку, ткань упала к его ногам, и Леви разглядел перчатку. Йегер увидел ее тоже и, запрокинув голову, загоготал на весь двор, — Матерь божья, Смит, ты совсем рехнулся? Дуэль?! — Ты не оставил мне выбора. Я не уйду отсюда без Леви, — твердо ответил Эрвин, — Или струсил, Зигфрид Григорьевич? — И не надейся, — ощетинился Зик и поднял перчатку, — Выбирай оружие, оскорбленная добродетель. — Пистолеты. Те, что принадлежали деду, ты пропил, я знаю. Поэтому я привез свои. — А если мне ты дашь неисправный или незаряженный? — Мрачно спросил Йегер, — Думаешь, я поверю на слово такому, как ты? — Я дам тебе проверить. — Собрался стреляться прямо здесь и сейчас? — Нервно почесав бороду, уточнил Зик, — А как же секунданты, врач и так далее? Если не соблюдать правил, это не дуэль, а бессмысленная бойня. — Да, здесь и сейчас. Обойдемся без секундантов. Оружие готово, убедишься сам. Сорок шагов. Стреляем по очереди. Кто начнет, определит жребий, — отрывисто проговорил Смит и, получив кивок в качестве согласия, пошел к Пегасу. Йегер стоял на крыльце, продолжая держать Леви за плечи, и его руки начали едва заметно дрожать. Он переводил взгляд с цыгана на Смита и стремительно бледнел. На его высоком лбу выступила испарина. У Леви не было сомнений в том, что Зик боится, но он еще не понимал, чего именно. Смысл происходящего пока не дошел до его измученного затуманенного разума, а из разговора Эрвина с Йегером он не уловил ни слова, оглушенный приказом возвращаться в дом. Леви начал осознавать, в чем дело, только тогда, когда Смит вернулся, и из принесенного им деревянного ящика Зик достал два гладкоствольных однозарядных пистолета, внимательно рассматривая каждый из них и нервно сглатывая. Эрвин пристально смотрел на Йегера, подмечая дрожь его рук и капли пота на лбу, и всем своим видом выражал абсолютную уверенность, только огромные зрачки выдавали его волнение. Зик вернул пистолеты в ящик и достал из него круглую серебряную пластинку. — Орел, — сдавленно произнес он и подбросил монетку, но поймать не смог — она упала на лестницу и, звеня, покатилась к ногам Смита — Решка, — подняв ее, сказал Эрвин, и Йегер тихо выругался, — Спустись с крыльца, я отойду на сорок шагов. Людям лучше уйти, — Смит взял пистолет и начал отмерять шаги. Зик тоже схватился за оружие, и к нему из сеней выбежал старик Кузьмич, падая перед ним на колени и хватая за руки. — Зигфрид Григорьич, родненький, помилуйте! Брат же убьет вас, окститесь! Отдайте вы ему цыгана, бога ради, прошу вас, барин! Что я вашему папеньке на том свете скажу, что не уберег вас, кормильца нашего? Пожалуйста, барин, отступитесь, — причитания крепостного прервал резкий пинок. В приступе гнева Зик заехал каблуком по шамкающему рту старика, и тот взвыл, падая на крыльцо и захлебываясь кровью. — Барин, вы с ума сошли! — Взвизгнул стоявший в дверях Федя и кинулся поднимать стонущего Кузьмича. По красному лицу мальчишки текли слезы, он смотрел на барина с обидой и злостью, — Как вы можете так поступать? Вы человек или зверь, скажите заради Бога? Вы измывались над цыганом, обманули брата, избили человека, что растил вас с малолетства. Опомнитесь, Зигфрид Григорьич, и устыдитесь! Бросьте пистолет. Отпустите Леви. Довольно вести себя как бесноватый, будьте человеком, барин! — Знаешь что, Фалько… — побагровев от ярости, прошипел Зик. — Я Федя! Я Федя, а мой брат — Коля! Мы имеем право зваться своими именами, мы тоже люди, не собаки и не… — под жалобный крик стоявшего за спиной барина Коли Йегер влепил мальчику звонкую оплеуху, и Федя едва не упал вместе с только что вставшим на ноги стариком. — Значит так, Фалько, — очень тихо проговорил Зик, глядя в заплаканные глаза ребенка, — Прямо сейчас ты поднимешься в мою спальню и будешь ждать меня там. Когда я закончу со Смитом, я приду и накажу тебя так, как ты того заслуживаешь. Вздумаешь противиться — запорю до смерти и тебя, и Кольта, и вашу мать. Быстро пошел наверх, сученыш, — Федя затрясся в рыданиях и, выразительно глянув на молчавшего брата, зашагал в дом. Зик продолжил, обращаясь к Кузьмичу, — А ты, старая падаль, сегодня же отправишься подыхать в деревню. Мне осточертела твоя мерзкая рожа и вечное нытье о том, что мне делать и как жить. Сейчас же скройся с глаз моих, понял? — Зажимая руками окровавленный рот, старик побрел в сени, — Кольт! — Позвал Йегер, и тот подошел к нему, не говоря ни слова и дрожа, как осиновый лист, — Бери цыгана, веди его к воротам. Хочу, чтоб он все видел. Если будет дергаться — бей по ногам, он и так еле ходит, так что никуда не денется. Коля кивнул и, крепко ухватив Леви за предплечье, повел его к воротам. У мальчика был вид человека, переживающего внутреннюю трагедию, он едва ли в полной мере осознавал, что делает, так что даже у изможденного Леви почти получилось вырваться из его рук в попытке добежать до Смита, уже занявшего свою позицию. К несчастью, Коля, хоть и был погружен в себя, но отреагировал быстро, сильнее сжав его локоть и тихо прошептав: — Прошу, Леви, я не хочу вас бить. Мы не должны мешать им. — Ты в своем уме? — Силясь вывернуться из его рук, прохрипел тот, — Как ты можешь быть таким покорным, почему продолжаешь слушаться Йегера? Разве ты не понимаешь, что он сделает с твоим братом после того, как все закончится? — Не сделает, если господин Смит убьет его. А он убьет. Он стреляет первым, он сосредоточен и держит себя в руках. Я уверен, сейчас мы все освободимся, — убежденно проговорил Коля и подвел цыгана к высокому забору. Пегас, учуявший знакомый запах, радостно зафыркал и, помахивая хвостом, подошел к Леви, мягко касаясь большим теплым языком его здоровой щеки. Конь положил тяжелую морду на его плечо и застыл в таком положении, показывая, как сильно скучал. — Пегас, мальчик, — прерывисто вздохнул Леви, поднимая связанные руки и неловко поглаживая жеребца по шее. Близость этого животного, такого большого, сильного и до крайности доверчивого, успокаивала его, как и слова Коли, — Хорошая ты моя лошадка. Спасибо, что выполнил мою просьбу, спасибо, что позаботился об Эрвине. Он справится, правда? Он обязательно победит, мы все в него верим, — пробормотал Леви, чувствуя, как Коля осторожно похлопал его по плечу, соглашаясь с этими словами. В это время Зик неспешно спустился с крыльца и встал на отведенное ему место. На его лице красовалась кривая усмешка, уголок рта чуть подрагивал, что смахивало на нервный тик, и все его тело мелко тряслось, но он гордо вскинул голову и крикнул чуть более высоким голосом, чем обычно: «Давай, Смит. Я готовый». Эрвин медленно поднял правую руку, сжимавшую пистолет, и закрыл один глаз, прицеливаясь. Леви весь замер, не шевелясь и боясь сделать вдох, и в последний момент заметил, что, когда указательный палец Смита нажал на курок, его рука дрогнула. В следующую секунду раздался громкий хлопок и звон разбитого стекла. Пуля задела дужку очков Зика и сорвала их с его лица, сам же Йегер остался навредим. Он судорожно схватился за висок, рядом с которым только что пролетела пуля, и осклабился, горящими глазами глядя на опустившего руку Эрвина и на Леви, тупо смотревшего на живого Зика и не способного поверить в то, что Смит промахнулся. — Что ж, Эрвин Петрович, ты упустил свой шанс, — развел руками Йегер, — Теперь мне ничего не остается, кроме как пристрелить тебя. — Ну так стреляй, — бесцветно отозвался Смит и, не обращая внимания на начавшего целиться Зика, обернулся, взглянув на Леви. Восходящее солнце мягко позолотило светлые волосы Эрвина, на его обескровленном лице засияла теплая улыбка. Он медленно приложил сведенную судорогой руку к груди, повторяя свое невербальное признание, и ласково произнес, — Прости меня, Леви. И спасибо. Спасибо тебе. — Нет, — чуть слышно проговорил тот, копируя его жест, — Нет! — Повторил он уже громче и повернулся к Зику, — Не надо. Пожалуйста, s'il vous plaît, не надо. Не надо… — его голос задрожал, а из единственного глаза на щеку капнула крупная соленая слеза. Йегер глянул на него внимательно, по-звериному, чуть наклонив голову в бок, будто не понимал человеческой речи. — Как это трогательно, Леви! Ты не хочешь, чтобы я убивал твоего возлюбленного? Тогда, может, мне убить тебя? Помнится, ты говорил, что я ни в жизнь этого не сделаю, — его губы растянулись в хищной ухмылке, глаза восторженно заблестели, и он плавно развернул корпус, наставив пистолет на Леви. — Да, все верно, — жадно глядя в черное дуло, закивал цыган. Он моментально понял, что должен сделать, и, осторожно столкнув со своего плеча морду жавшегося к нему Пегаса, подался вперед. Коля тоже уже не держал его, как не держало и ничто иное, и Леви с вызовом произнес, — Потому что ты слабак, Зик. Я уже говорил тебе это и готов повторить вновь. Ты не убьешь меня. Ты трус, ты не способен совершить убийство. — Зик, это не по правилам! — Вмешался Эрвин, испуганно оглядываясь на Леви, — Ты должен выстрелить в меня, как я стрелял в тебя. — Но это же так пресно, Смит, — продолжая целиться в Леви, возразил Йегер, — Раз тебе так нужен этот калека-цыган, гораздо слаще будет пристрелить его и смотреть на твои страдания. — Он мне не нужен! — Начиная терять самообладание, воскликнул Эрвин, — Забирай себе, делай с ним что хочешь, но не… — …но не убивай, да? — Ехидно закончил за него Зик, — Ты за дурака-то меня не держи, я про суд царя Соломона тоже знаю. И весь этот спектакль начинает мне надоедать. Ну что, Леви, есть что сказать напоследок? — Только одно, Зик, — улыбнулся тот, слыша, как совсем рядом с ним беспокойно фыркает Пегас, и бросая последний взгляд на стоящего в десятке шагов от него Эрвина, — Ты никогда, никогда не сможешь… Раздался выстрел, и кровавая пелена скрыла от взгляда Леви искаженное гримасой ужаса лицо Эрвина.