1860

Почувствовав, как по сомкнутым векам настойчиво скользит теплый солнечный луч, Миша недовольно сощурился и приоткрыл один глаз, как дремлющий кот, чей сон был потревожен мышиным писком. Судя по тому, как светло было в маленькой захламленной комнате, с рассвета прошло уже около часа, а то и больше. Миша широко зевнул и попытался размять шею, что затекла после очередной ночи, проведенной на узкой неудобной кровати. Стоило ему пошевелиться, как спавшая на его груди Ханджи немедленно подняла голову и вопросительно глянула на него своими заспанными глазами с отблеском янтаря на карих радужках. Миша блаженно улыбнулся, погладив ее по растрепанным волосам, и она улыбнулась в ответ, смешно морща нос и демонстрируя ямочки на румяных щеках. Вместо пожелания доброго утра Ханджи игриво укусила его за шею и принялась безжалостно щекотать, заставляя молить о пощаде. — Смилуйтесь, пани, — смеясь, завопил он и попытался ухватить ее за запястья, — Я сейчас грохнусь на пол и шею сверну! — Еще чего удумал, — ответила Ханджи, ловко забираясь на его бедра и легкими щипками прихватывая кожу на его груди, — Так просто ты от меня не отделаешься, — она наклонилась к его губам, сминая их в напористом поцелуе, и, приподняв подол ночной сорочки, потерлась о его эрекцию. В отличие от скромного деревенского учителя, она была без белья. Миша протяжно застонал в поцелуй и стиснул в ладонях ее обнаженные ягодицы, прижимая ближе к себе. — Хочу тебя, — низко прорычал он, толкаясь бедрами навстречу ее жаркому телу и проводя языком по ее губам. Ханджи усмехнулась и, приспустив с него белье, пару раз прошлась рукой по толстому крепкому члену. Миша шумно сглотнул и притянул ее ближе к себе, так, что головка коснулась влажной промежности, — Ну же, давай. Ты ведь тоже хочешь. Я чувствую, какая ты мокрая. — До чего же ты проницательный, — насмешливо шепнула она и опустилась на твердый член, запрокидывая голову в громком стоне, — Ма-а-айк, — тот застонал вместе с ней, подаваясь ей навстречу и теряясь в ощущениях. Ханджи медленно провела руками по его торсу, царапая ногтями загорелую кожу, и наклонилась к его лицу, заглядывая в глаза и плотоядно облизываясь. Миша знал, что сейчас она вновь вцепится в его губы и начнет двигаться в сумасшедшем темпе, доводя его до исступления. Ханджи всегда брала инициативу на себя, позволяя ему лишь отвечать на поцелуи да лихорадочно блуждать руками по ее красивому сильному телу. Миша был не против, ему нравилось видеть, как она сама насаживается на член, слышать, как она все громче всхлипывает и лепечет что-то неразборчивое, чувствовать, как она сжимается и дрожит во время оргазма. Ему едва хватило сил не сорваться прежде нее и позволить им кончить одновременно. Повалившись на его грудь, Ханджи звонко чмокнула его в твердый сосок, — Неплохо, Майки. Люблю, когда день начинается вот так. — А я люблю тебя, — он обнял ее крепче, прижимая к себе, и принюхался к ее волосам. Сквозь густой запах секса, которым был пропитан воздух в маленькой пыльной комнате, он уловил аромат целебных трав, чернил и меда. Последний нравился ему особенно, так пахла Ханджи сама по себе, безотносительно к своей профессии, которая раздражала Мишу до зубного скрежета, — Выходи за меня, — глупо улыбнулся он, делая предложение, от которого она отказывалась уже с десяток раз. Ханджи громко цокнула языком. — Напомни проверить тебе слух, — буркнула она, водя пальцами по его широкой волосатой груди, — Или объяснить значение слова «нет». — Ну почему, почему, почему, — тихо проговорил он, целуя ее в макушку и прекрасно зная ответ. С тех пор, как Эрвин вернулся из города и ему стало хуже, Ханджи каждый день твердила, что им нужно ехать в столицу и делать операцию. И всем было очевидно, что она поедет со Смитом, а Миша останется здесь. — Майки, малыш, мне тоже хорошо с тобой, очень, — с грустной нежностью сказала она и села на край кровати, рассеяно болтая длинными ногами, — Но постарайся понять одну простую вещь — не любые отношения должны длиться вечно, и те, что не приведут к браку и детям, все равно значимы и ценны. Да, как только Эрвин согласится, мы с ним уедем отсюда. Сперва в Петербург, а затем, я надеюсь, еще дальше — в Пруссию, во Францию, туда, где могут появиться хоть какие-то шансы на выздоровление. Вот только это не значит, что все, что было между мной и тобой, не настоящее. Просто мы не те люди, что могли бы быть вместе до конца наших дней, и ты сам это знаешь. — Но я хочу быть с тобой, — Миша со вздохом провел ладонью по ее острым лопаткам, задержавшись пальцами на маленьких темных родинках, образующих подобие треугольника, — Впервые за три года мне больше не одиноко, и я не знаю, что буду делать, когда потеряю тебя, — он придвинулся ближе и принялся зацеловывать ее спину и плечи. — Найдешь хорошую девушку и женишься, Майки, — Ханджи обернулась и оставила короткий поцелуй на его небритой щеке, — А сейчас пойдем завтракать, мы и так проспали. Она стремительно спрыгнула с постели и начала одеваться, всем своим видом показывая, что разговор окончен, и Мише ничего не оставалось, кроме как глубоко вздохнуть и последовать ее примеру. Пока он натягивал штаны и заправлял постель, Ханджи настежь отворила окно, впуская во флигель больше свежего воздуха и солнечного света, и тут же радостно замахала руками, приветствуя Сашу с Николой, только что приехавших из деревни. — Вот это мы припозднились сегодня, раз ребята уже здесь, — надевая очки и поворачиваясь к Мише, задумчиво пробормотала она, — Пойдем поможем разгрузить телегу, заодно и поживимся чем-нибудь. Только на кумыс не зарься — он для Эрвина! — Эрвин его терпеть не может, — обиженно отозвался Миша, досадуя на то, что Ханджи, похоже, прочла его мысли, — Ну дайте хоть кружечку, жадная пани! — И не надейся, Майки, — она подошла ближе и, приподнявшись на носочках, потрепала его по светлой челке, — Диета — важная часть лечения, а с тех пор, как я ввела в рацион своих пациентов кумыс, состояние большинства из них заметно улучшилось, так что по всем показателям… — Нет — так нет, — поспешил прервать ее Миша, не готовый с самого утра выслушивать лекцию о результатах бесконечных экспериментов Ханджи. Она недовольно поморщилась, но спорить не стала, а просто ущипнула его за кончик носа и, взяв за руку, потащила за собой во двор. Когда они вышли, Никола уже распрягал лошадь, а Саша несла в дом последние кринки. «Эх, опоздали» — без капли сожаления проговорила Ханджи и, потрепав по длинным носам подбежавших к ней борзых, с улыбкой направилась в кухню. Миша хотел последовать за ней, но, мельком глянув на непривычно тихую и понурую Сашу, заметил дорожки слез на ее щеках. — Шуренок, что стряслось? — Обеспокоенно проговорил он, подходя ближе и забирая посуду у нее из рук. Вместо ответа Саша опустила глаза и шмыгнула носом, — Давай, рассказывай, кто обидел мою любимую ученицу? — Да какая я любимая, дядь Миш, у тебя теперь Федька любимый, — неохотно проворчала она, все же не сдержав слабой улыбки. Оба знали, что, хоть Саша уже и закончила школу, да и никогда не отличалась выдающимися способностями, Миша все равно любил ее больше остальных за любознательность и открытость. Федя ему, конечно, тоже очень нравился — такого смышленого и упорного ребенка он еще не встречал, но иногда Мише казалось, что этот мальчик намного умнее его самого, и это его смущало. Саша утерла ладонями слезы и тихо сказала, — Никто меня не обижал. Но я так больше не могу. Не могу на все это смотреть. — Это ты сейчас о чем? — Присаживаясь на крыльцо и жестом подзывая ее к себе, спросил Миша, — Так тяжело с цыганами жить? — Саша устало кивнула и села рядом, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать снова. О том, что недели две назад к Белоусовым пришел высокий цыган с обессиленной бледной женщиной на руках, знала вся деревня. С тех пор в общине не смолкали разговоры о том, почему староста пустил этих людей в свой дом и как он мог согласиться делить кров с чужаками. Мише, конечно, было известно, что это Саша уговорила отца приютить цыган, и от нее же он слышал о том, как нелегко далось их семье это решение. — Не то слово, — она тихо всхлипнула, и Миша осторожно положил руку ей на плечо, выражая молчаливую поддержку, — Покуда Жан жил здесь, в усадьбе, он, понятное дело, особо счастливым не был — все же, жена его ушла к другому, такое вынести непросто. Но сейчас… Боже правый, что с ним творится сейчас! Он будто заживо в аду горит, а мы все это видим, да ничем помочь не можем, — Саша вновь утерла слезы и сцепила руки в замок, нервно сглатывая, — Его жена, Микаса, она словно не живая. Она не выходит из комнаты, отказывается от еды, не говорит ни слова и целыми днями лежмя лежит, завернувшись в дорожный плащ и захлебываясь рыданиями. Мы пытались с ней говорить, но она просто не слышит. Жан подле нее мечется, места себе не находит, но все без толку, а сегодня она… сегодня она… — Саша закрыла лицо ладонями и заплакала. — Ох, черт, ну что ты, Шусечка, ну не убивайся ты так, — растерялся Миша, не выносивший вида женских слез. Он понятия не имел, что сказать и как ее утешить, и был бесконечно благодарен Николе, который закончил возиться с телегой и подошел к ним, — Что же с ней такое сегодня, сама не своя! — Беспомощно пробормотал Миша, уже жалея, что начал этот разговор. — А как иначе, дядя Миша? — Мрачно отозвался Никола, не поднимая на него глаз, — Цыганка нынче ночью в кухню пробралась да ножом себе запястья исполосовала. Еле смогли кровь остановить. Видать, на голову она больная, в сумасшедший дом ее надо сдать, я так Жану и сказал с утра. А он в ответ на меня с кулаками едва не набросился — только Кондраша, сосед наш, его и удержал. Можешь ты себе такое представить, чтобы так за гулящую бабу заступаться, которая, как оказалось, еще и понесла от другого? Черт его разберет, этого Жана. Что теперь с ним делать, даже сам Андрей Степаныч не знает! — Господи Иисусе, — спешно перекрестился Миша, никак не ожидавший услышать нечто подобное, — Как же все это… — Сашка, коза драная, ты какого черта меня обманула? Нету тут барина, я весь дом облазила! — Раздалось из сеней, и на крыльцо выскочила рассерженная Галя, при виде учителя придавшая недовольному лицу чуть более дружелюбное выражение, — О, дядь Миш, доброго утречка! А куда это наш барин в такую рань подевался? — А он не у себя? — Удивился Миша, поднимаясь на ноги. Саша встала тоже, и Никола обнял ее, успокаивая. — В том-то и дело, что нет. Саша, елки-моталки, хорош реветь уже, а! Если б я знала, что барин где-то шляется, я б вместе с батей к Йегеру поехала, — продолжила ворчать Галя. — Это странно, что Эрвина нет, — Миша в замешательстве почесал затылок, глядя то на нее, то на Сашу, быстро пришедшую в себя в объятиях жениха, — А почто Андрей Степаныч в поместье Йегера собрался? — Да ему Галя всю плешь проела своим Феденькой, вот папаша и согласился его выкупить — за тем к соседскому барину и отправился, — положив голову на плечо Николы, со вздохом ответила Саша, — А эту занозу он специально к Эрвину Петровичу послал, чтобы тот тоже знал обо всем. Мы, конечно, не крепостные, можем и сами свои вопросы решить, но все же сказать барину надобно, так папка рассудил. — Эй, честной народ, хорош языком молоть, идите чай пить! — Высунувшись из кухни, закричала Ханджи. Под открытое окно немедленно прибежали радостные собаки, и она щедро кинула им по куску сыра, — Пошевеливайтесь, ребятня, а то мы с Баранкой да Бубликом сами все съедим, вам ничего не оставим, — хохотнула она, и все послушно побрели в дом. Быстро позавтракав под бесконечные пререкания Саши и Гали, Миша пошел в конюшню, где заседлал лошадей для себя и для Ханджи — несмотря на более позднее пробуждение, намерение ехать к исправнику они не оставили. Попутно заметив отсутствие Пегаса, он решил, что Смит, вероятно, отправился прокатиться верхом, как делал довольно часто, хоть и не в столь раннее время. Такой вывод напрашивался сам собой и казался вполне логичным, но, вопреки доводам разума, Миша чувствовал, что что-то не так. Его одолевало странное беспокойство, и он никак не мог избавиться от нехорошего предчувствия, которое подтвердилось сразу же, как только он вывел коней во двор и услышал оглушительный грохот — кто-то колотил по воротам с таким отчаянием, будто минута промедления могла стоить человеку жизни. Миша кинулся открывать и, к своему удивлению, увидел деревенского старосту, Белоусова, что сидел верхом на взмыленном коне и выглядел до крайности напуганным. — Андрей Степаныч, что такое? — Мигом заражаясь его страхом, пробормотал Миша. Он знал старосту всю свою жизнь и видел его в таком состоянии всего однажды, когда в деревне случился пожар. Очевидно, сейчас произошло нечто столь же непоправимое, раз всегда спокойного и сдержанного Белоусова едва ли не трясло от волнения. — Немедля готовьте телегу, Миша, — с легкой дрожью в низком уверенном голосе ответил староста, — Не доезжая пары верст до имения Йегера на обочине лежит наш барин, сейчас он едва ли уже в себе, но когда я нашел его, он лепетал что-то про Зигфрида Григорьевича и про убийство. С ним было тело незнакомого мне человека, возможно, еще подростка — больно уж маленькое да хрупкое, но кровищи там столько, что и не разобрать. Я сейчас… — Папенька, ты куда? А как же Федя? — Перебила его выскочившая из дома Галя, и Миша впервые увидел, как Белоусов багровеет от ярости. — Не сейчас, Галя! — Строго прикрикнул староста и тут же снова обратился к Мише, — Я еду за исправником, а вы давайте к барину. Все понял? Миша кивнул и опрометью бросился к повозке, игнорируя возмущенные вопли Гали и попытки Николы с Сашей ее усовестить. Ханджи тут же присоединилась к нему, белая, как полотно, и непривычно молчаливая. Спустя несколько невыносимо долгих минут они выехали за ворота — Миша верхом, Ханджи на телеге. Никто из них так и не произнес ни слова, боясь потерять самообладание и скатиться в неконтролируемую истерику. От напряжения у Миши сводило челюсти, и вскоре он все же не выдержал, погнав лошадь вперед, обгоняя менее маневренную телегу. «Опоздали. Опоздали, опоздали, опоздали» — в такт со стуком копыт звучало в его голове. Парализующий страх едва позволял сделать вдох, и Мише казалось, что слезы вот-вот брызнут у него из глаз. Горькие, жгучие слезы человека, по чьей вине произошла настоящая трагедия. Если бы он не был таким пассивным и малодушным, если бы он осмелился оспорить решение Ханджи и рассказать все другу, если бы… Приступ бессмысленного самобичевания прервал солнечный луч, выцепивший из высокой травы светловолосую макушку Эрвина. Миша резко натянул поводья и, соскочив с коня прямо на ходу, кубарем покатился по земле, остановившись лишь тогда, когда уткнулся лбом в горячую спину лежавшего на боку Смита. Слишком горячую — в следующее мгновение понял он. В порыве безграничного отчаяния Миша крепко обнял друга, едва сдерживаясь, чтобы не заорать в голос глупое бесполезное «прости», душившее его всю дорогу. В ответ на прикосновение Эрвин коротко дернулся, едва различимо бормоча одно слово, одно имя — имя человека, которого прижимал к своей груди, пряча от всего мира. Однако, Миша учуял его сразу — живой или мертвый, Леви все так же пах костром и жженой травой, хотя сейчас эти запахи почти полностью заглушала страшная, тошнотворная вонь уже застывшей крови. «Сколько же ее здесь, Господи» — успел подумать Миша, прежде чем подняться и перевернуть Эрвина на спину. Тот был без сознания, но даже так расцепить его руки и высвободить из них тело цыгана оказалось чертовски сложно. Сделав это, Миша почувствовал, как внутренности скрутило судорогой — сохранить спокойствие при виде Леви оказалось выше его сил. Исхудавший, замученный, полуголый, он был покрыт потемневшей липкой кровью от макушки и до самого пупка, а на его лицо и взглянуть было страшно. Ханджи рассказывала, насколько глубокими были раны Леви и каких трудов ей стоило их зашить, но Миша даже не представлял, что уродливые рубцы и шрамы изменят внешность некогда миловидного цыгана до неузнаваемости. — Майки, ну что ты застыл, как истукан? Подвинься, дай я осмотрю! — Донесся до него взволнованный голос Ханджи, и Миша отшатнулся от окровавленных тел, с трудом выходя из оцепенения, — Так, так, сейчас посмотрим, — бормотала себе под нос Ханджи, осторожно прикасаясь к лежавшему без движения Леви, — Живой! Майк, Господи, он живой! — Закричала она, смеясь сквозь слезы и прижимаясь щекой к впалой груди цыгана без страха испачкаться в крови. Немного успокоившись, она принялась ощупывать слабо шевелившего губами Смита, и ее бурная радость мигом испарились. Ханджи обернулась и бросила на Мишу беспомощный, испуганный взгляд, — У него снова жар, — тихо прошептала она. — Да? — Зачем-то переспросил он. То, что потерявший столько крови Леви все-таки был жив, просто не укладывалось в голове. И в сравнении с этим обморок Эрвина и его лихорадка казались чем-то незначительным, легко преодолимым, — Это ничего, милая, ты опять его вылечишь, как делала это не раз, — мягко улыбнулся он. — Ты ни черта не понимаешь, да? — Внезапно вскрикнула она, резко вскакивая на ноги, — Он Леви на руках часа полтора тащил, пока, черт возьми, сознание не потерял от боли! Он такое пережил, что и здоровый бы слег, а с его диагнозом подобные потрясения… Эрвин не сможет. Я не смогу. Майк, это уже слишком! — Миша действительно не понимал, а потому не нашел ничего лучше, чем просто подойти к откровенно паникующей Ханджи и крепко ее обнять. Она попыталась оттолкнуть его, выкрикнула несколько ругательств на своем родном языке и, наконец, вжалась всем телом в его широкую грудь, глубоко дыша и приходя в себя. — Успокоилась? Вот и умница, — ласково проговорил Миша, гладя ее по голове, — Давай сейчас погрузим их в телегу, и вы вернетесь домой, а я пока съезжу к Йегеру и узнаю, что вообще произошло. Напомни, какие у Леви раны? Смит цел? — Оба целы, — откликнулась Ханджи, отстраняясь и протирая запотевшие очки, — Я без понятия, откуда на них столько крови. — Ну ладно, я все выясню, не переживай, — Миша оставил примирительный поцелуй на ее щеке и принялся за дело. Он бережно отнес в повозку сначала Эрвина, тяжелого, страшно горячего и продолжавшего цепляться за Леви, а потом и цыгана, почти невесомого и до странности умиротворенного. Стоило Мише уложить его легкое тело в телегу, как метавшийся на жестких досках Смит вновь ухватился за Леви, так и не приходя в сознание, и вскоре затих. Ханджи с готовностью устроилась на козлах и, пожелав Мише удачи, тронулась с места. Тот, в свою очередь, запрыгнул в седло и помчал в поместье Йегера. Казалось бы, и Эрвин, и его цыган были живы, а значит, переполнявшая Мишу тревога должна была схлынуть, но этого не произошло. Стойкий запах смерти, ударивший ему в нос в тот же миг, как он увидел Леви, продолжал щекотать ноздри и, постоянно усиливаясь, гнал его вперед. У самого поместья Йегера эта вонь стала просто невыносимой, и, подъезжая к открытым настежь воротам, Миша уже едва сдерживал подступающую рвоту. Когда до кривой изгороди оставалась всего пара шагов, лошадь под ним мелко задрожала и замотала головой, будто отказываясь ехать дальше, но он лишь крепче сжал ее бока и въехал в тенистый двор, сразу же натыкаясь на источавшую зловоние конскую тушу, в которой он узнал Пегаса. Роскошный белый жеребец, любимец Эрвина и самое дорогостоящее его приобретение, молодой, здоровый, быстрый, как ветер, он лежал на земле в гигантской луже крови и был похож на груду костей и мяса, на нечто неодушевленное. Миша неторопливо спешился и, привязав свою лошадь к изгороди, подошел чуть ближе к трупу Пегаса, разглядывая страшную рану на его шее. Было похоже на то, что коня пристрелили, попав в артерию и тем самым практически обескровив бедное животное. В подтверждение этой догадки возле лошадиной морды валялся гладкоствольный пистолет с деревянной ручкой и металлическим элементами. Приглядевшись к нему, Миша испуганно вздрогнул — он узнал то самое оружие, которое в детстве ему показывал Эрвин, страшно гордый тем, что у их семьи, как у настоящих дворян, имелась собственная дуэльная пара. Вслед за этим воспоминанием в сознании Миши мигом возникла версия произошедшего — каким-то образом узнав о том, что случилось с Леви, Смит приехал к Зику и вызвал его на дуэль. Очевидно, несчастного жеребца убил Йегер, но случайно или намеренно, было неясно. А стрелял ли сам Смит, пока оставалось загадкой. Стремясь ее разгадать, Миша пошел к желтому каменному особняку, с фасада которого то тут, то там осыпалась облупившаяся краска. На крыльце он обнаружил раскрытый деревянный ящик и второй дуэльный пистолет, а на ступенях невысокой лестницы — маленькие лужицы засохшей крови. Сперва они вызвали у Миши новый приступ паники — если Эрвин убил Йегера, впереди его ждал суд и каторга, равносильная в его случае смертному приговору. Но здравый смысл все же одержал верх над страшными фантазиями, и Миша с облегчением выдохнул, поняв, что смертельная рана кровила бы куда сильнее. Стараясь не испачкать подошвы своих ботинок, он направился дальше и уже в сенях услышал негромкие всхлипы и шепот нескольких женских голосов. Миша быстро пошел на звук, радуясь тому, что в доме все же кто-то есть — до сих пор его преследовало ощущение, что поместье давно заброшено, и внутри должно быть совершенно пусто. Осторожно заглянув в большую мебелированную комнату, скорей всего, гостиную, он увидел трех заплаканных сенных девушек, сбившихся в кучку и о чем-то тихо переговаривающихся. — Доброго дня, красавицы, — с несколько напряженной улыбкой обратился к ним Миша, — Подскажите, бога ради, как бы барина вашего отыскать? — Наверху, — только и смогла проговорить одна из девушек, закрывая лицо руками и отчаянно всхлипывая. Две другие замахали на Мишу руками и залились слезами. Ничего не понимая, тот пожал плечами и вернулся к крутой деревянной лестнице, по которой быстро поднялся на второй этаж. Оказавшись в коридоре, он заметил, что все двери, кроме одной, были закрыты, и твердым шагом направился туда. Однако, по мере приближения к заветной комнате, решимость стремительно покидала его, растворяясь под напором десятка страшных запахов, рвавшихся из открытой двери и круживших Мише голову. Пот, слезы, кровь и смерть, снова смерть — вот что заставило его замедлиться и перевести дух. Когда он все же взял себя в руки и переступил порог комнаты, то увидел картину, которую прежде мог встретить разве что в детективном романе. Он находился на месте преступления — в барской спальне, посреди которой лицом вниз лежал труп Зигфрида Йегера. Не в состоянии пошевелиться, Миша смотрел на распластавшееся на ковре тело, из спины которого торчала рукоять большого кухонного ножа, и чувствовал, как у него подгибаются ноги. Йегер был наполовину раздет — сюртук отброшен в сторону, рубашка расстегнута, штаны приспущены. Рана на спине, между лопаток, была не единственной — его плечи были испещрены десятком ножевых ударов, а шея и вовсе выглядела так, словно его голову пытались отделить о тела. — Д-дядя Миша, — раздался откуда-то сбоку еле различимый детский голос. Миша с трудом повернул голову и увидел бледного заплаканного Федю — тот забился в дальний угол и, обхватив руками голые колени, слегка раскачивался взад-вперед, глядя на него с выражением безграничного ужаса в покрасневших от слез глазах. Окровавленная одежда висела на нем лоскутами — похоже, ее рвали, пытаясь раздеть мальчика. — Федя, что произошло? — На кой-то черт спросил он, подходя к ребенку и опускаясь на пол рядом с ним. Тот покачал головой и, уткнувшись лбом в колени, разрыдался, — Где… где твой брат? — С опаской добавил Миша. — В..в..в ванной, — еле выговорил Федя, резко дернувшись, когда учитель протянул к нему руку в попытке успокоить. Поняв, что большего от него сейчас не добьешься, Миша встал на ноги и пошел искать Колю, открывая все двери, что попадались ему на пути, пока за одной из них не услышал тихий плеск воды и ласковое бормотание. Он аккуратно потянул за ручку и заглянул в комнату, в ту же секунду встретившись взглядом с сидевшим в ванне обнаженным Колей. Его худое юное тело было по пояс погружено в ярко-красную воду, на лице еще оставались не смытые следы крови, а его светлые волосы покрывала розоватая мыльная пена. Стоявший рядом с ванной старик-крепостной в это время с трудом поднимал над ним жестяной ковшик и поливал водой склоненную голову Коли. Приглядевшись, Миша узнал старика — то был йегеровский дядька, Никита Кузьмич. — Ничего-ничего, родненький, сейчас мы тебя отмоем, все равно ты у нас самый чистый, никакому греху тебя не замарать, — с жалостливой улыбкой проговорил Кузьмич и тут заметил в дверях Мишу. Старик неуклюже развернулся и с испугом глянул на нежданного гостя, явно не зная, что сказать, и принимая учителя за незнакомца, — Милостивый государь… У нас тут беда случилась, барина-то нашего уб-убили… То бишь, я убил, я, — сбивчиво залепетал он. Миша окинул старика внимательным взглядом. На его рубахе багровели кровавые пятна, губы были разбиты и выглядели болезненно опухшими, спутанная седая борода слиплась от засохшей крови. И все же, не его одежда валялась на заляпанном кафеле, насквозь пропитанная кровью, не его приходилось отмывать в порозовевшей ванне и не он смотрел на Мишу пустым потерянным взглядом. — Никита Кузьмич, я не жандарм и не исправник, я Миша Захаров, учитель из деревни Смита. Не бойтесь меня, я подожду, пока вы закончите, и тогда мы спокойно поговорим, — тихо проговорил он и вышел в коридор. Когда Кузьмич вывел из ванной переодетого Колю, Миша попросил старика принести новую одежду и для Феди. Как только тот заковылял вниз, исполняя данное поручение, Миша взял мальчика за сгорбленные плечи и попытался заглянуть в его лицо. — Послушай, Коля, — твердо начал он, — Мне нужно знать, что произошло. Пожалуйста, расскажи мне, и я вам помогу. — Нам уже никто не поможет, мы помогли себе сами, — покачал головой Коля, опустив глаза и тупо уставившись в пол, — Произошла дуэль. Промахнулись оба. Господин Смит не попал, Зигфрид Григорьевич попал в коня. От вида умирающей лошади с ним сделался припадок, мы отвели его в спальню. В спальне он… он… — Мальчика затрясло, и слезы выступили у него на глазах. Миша ласково похлопал его по плечу. — Можешь не продолжать. Дальше он ударил старика, и тот его заколол. — Что? Что вы такое говорите?! — Воскликнул Коля, ошарашенно глядя ему в лицо. — Это то, что мы скажем исправнику, который вот-вот прибудет сюда вместе с нашим деревенским старостой. Поступим так — переодень и успокой Федю, натяни на Зика штаны, я брошу в печь вашу испорченную одежду и ящик из-под пистолетов Смита. Дуэли не было. Йегер выкрал у Смита конюха и измывался над ним. Тот приехал забрать своего слугу. Йегер был пьян, он достал свои дуэльные пистолеты и стал палить по Смиту. Попал в его коня, потерял сознание, вы отнесли его в спальню. Придя в себя, он накинулся на старика, и тот его убил. Ты все запомнил? — Но… Это же не правда! — В ужасе вскрикнул Коля. — Правда в том, что ты нужен своей матери и брату. Кузьмич уже сказал мне, кто убийца. Запомни и ты его слова, не ради себя, а ради тех, кто без тебя не справится, — Коля вытер слезы и кивнул.

* * *

Миша вернулся домой уже затемно. Он был до крайности вымотан всем произошедшим в поместье Йегера. Бесконечные допросы, которым подвергли и его, и Белоусова, и всю несчастную дворню, казалось, были нацелены вовсе не на то, чтобы добраться до истины. С их помощью представители правопорядка будто пытались высосать из каждого свидетеля все жизненные соки, сломать, подавить, лишить рассудка. Каким-то чудом и Кузьмич, и Федя с Колей смогли это выдержать и не сбиться с того рассказа, который придумал для них Миша. Возможно, дело было в том, что, получив признание от старика-крепостного, исправник готов был немедленно прекратить расследование и закрыть дело, а продолжал дознания лишь для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его исполнительности и компетентности. Так или иначе, преступника в итоге арестовали и увезли в город, дворню отпустили в деревню, а Миша со старостой были отпущены до дня суда над Никитой Кузьмичем. Оставив усталую лошадь отдыхать в конюшне и отметив, что деревенские уже уехали, Миша первым делом пошел наверх, в спальню Эрвина, намереваясь узнать о его здоровье. Больше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы прогноз Ханджи был неверным, и состояние Смита все же улучшилось. Дойдя до двери, он услышал из-за нее приглушенные голоса и расплылся в счастливой улыбке — похоже, его желание сбылось. — Давай я попрошу у докторши бинты, — робко звучал хриплый голос Леви, — Не хочу, чтобы ты смотрел на мое уродство. — Никогда, — твердо ответил голос Эрвина, — Никогда больше не произноси при мне это слово. Никакого уродства, слышишь меня? Ты все такой же красивый. Самый красивый. Самый любимый, — тише проговорил он, и Миша услышал звук поцелуя. Краснея до ушей, он слегка толкнул приоткрытую дверь и увидел, как лежавший в постели Эрвин нежно касается губами чудовищных рубцов на лице склонившегося над ним Леви. Мише стало ужасно неловко — как за вмешательство в такой интимный момент, так и за то отвращение, что он испытывал, глядя на шрамы цыгана. — Простите, барин, — неловко постучался он, — Разрешите парой новостей поделиться? — Услышав чужой голос, Леви немедленно отпрянул от Смита, завернувшись в одеяло по самую макушку, как пугливый зверек, не подпускающий к себе незнакомцев. Эрвин же улыбнулся и кивнул на кресло, приглашая Мишу расположиться там, — Я, в общем-то, только от Йегера вернулся, — негромко пробубнил тот, принимая приглашение. — Да? — Спросил Смит, меняясь в лице и обнимая вздрогнувшего всем телом Леви, — Зачем ты к нему ездил? Забрать Пегаса? Надо забрать Пегаса. — Заберем завтра, — уклончиво ответил Миша и отвел глаза. Он не знал, что смущало его сильнее — новость, которую он собирался сообщить, или двое мужчин, лежавших в одной постели с видом любовников, а то и, прости, Господи, супругов, — Йегер мертв. Его убил крепостной, — выпалил он, надеясь избавиться от удушливого стыда, возникшего при мысли о том, кем для Смита был этот цыган. — Что?! — Воскликнул Эрвин и внезапно тихо рассмеялся. — Жаль, что не я, — из-под одеяла буркнул Леви, и в его голосе была слышна улыбка. — То самое, — почесал затылок Миша, — Он избил своего дядьку, Никиту Кузьмича, и тот его заколол. Старика уже арестовали, а Белоусов дал денег, кому надо, чтоб тебя в это дело не впутывали. Единственное, пока младшему Йегеру не исполнится двадцати одного года, он не имеет права управлять своим имением, а единственным его взрослым родственником, не считая графа, являешься ты, так что в ближайшие годы это придется делать тебе. — Ох, не думал, что Кузьмич способен на такое, — проницательно глянул на него Смит. Миша поджал губы, и Эрвин воздержался от дальнейших расспросов. — Ты как? Ханджи наверняка удивилась, что ты так быстро оклемался, — сменил тему Миша. — Мы — хорошо, — улыбнулся Эрвин, и от этого «мы» Мишу едва не передернуло, — Леви истощен, но его нога уже лучше, а у меня просто небольшой жар — пройдет. — Угу, хорошо, выздоравливай…те, — снова зардевшись, как девица на выданье, ответил Миша, — Ну, я пойду, пожалуй, — пробормотал он, неуклюже поднимаясь на ноги и пятясь к двери. Как только он вышел в коридор, в спальне зазвучал еле слышный смех и звуки поцелуев. Миша глубоко вздохнул — усиливающийся запах болезни, едва успевший выветриться со времен последнего приступа, который пережил Смит, отравлял его радость и не давал испытать облегчение подобно двум влюбленным, целующимся по ту сторону двери. Когда он пришел во флигель, Ханджи сидела за заваленным столом и готовила новые порции порошков, которыми пичкала Эрвина меньше месяца назад. Вид у нее был сосредоточенный и скорбный. Она внимательно выслушала рассказ Миши о произошедшем у Йегера и похвалила его за смекалистость, но они оба знали, что все это не так важно, как здоровье Смита, о котором они даже не стали говорить, понимая друг друга без слов. «Ложись спать, Майки, я вижу, ты ужасно устал. Я закончу с лекарствами и тоже лягу, не жди меня» — мягко погладив его по плечу, проговорила Ханджи, и Миша послушался, в глубине души все же надеясь, что на этот раз они ошиблись. Его надежды рухнули в одно мгновение, когда посреди ночи в темный флигель ворвался прихрамывающий Леви. — Докторша! Докторша, вставай! Эрвин… Его лихорадит, он горячий, как печка, и не соображает ни черта! — Прислонившись к дверному косяку, прокричал он. — Я поняла, поняла, — быстро поднимаясь и надевая халат, ответила Ханджи и принялась рыться в ящиках стола, чтобы взять все необходимое, — Успокойся, Леви, ты и сам нездоров, так что… — Какое к чертям собачьим «успокойся»? — Перебил цыган, подходя к ней вплотную и хватаясь за полы ее халата, — Скажи мне, что с ним? Это из-за руки? Что с ним такое, черт тебя дери? — Его всего колотило, и, казалось, от нервного срыва его отделяет разве что пара мгновений. — Туберкулез*, — коротко ответила Ханджи, и Леви мгновенно замер. — Не может быть, — недоверчиво отозвался он, — Я ни разу не слышал, чтоб он кашлял. Это не может быть чахотка… — Это и не чахотка, — аккуратно убрав его ослабевшие руки со своего халата, проговорила Ханджи, — Форма не легочная, а костно-суставная. Обычно поражает позвоночник или тазобедренный сустав — там больше хрящевой ткани, но у Эрвина поражен локтевой. Хотя теперь, может, уже и не только он. Если бы мы раньше ампутировали руку… — Ампутировали? — Переспросил Леви, едва ли разбиравшийся в терминах, которые употребляла Ханджи. — Отрезали, — пояснила она. — Тогда он бы вылечился? Отрежь сейчас, — горячо откликнулся он. — Здесь это невозможно, — вздохнула Ханджи, — У меня тут было четыре таких операции, все закончились смертью пациентов. Надо ехать в Петербург. А после — в Европу, проводить исследования, искать лекарство… — Неужели оно не продается в империи? Даже в столице? — Ты не понял, Леви. Оно не продается нигде, потому что его нет, — жестче, чем следовало бы, ответила Ханджи, — Все, что мы сейчас можем — вовремя ампутировать пораженные конечности и всячески укреплять организм, чтобы отсрочить неизбежное. Диета, сон, отсутствие потрясений, ну и мои небольшие эксперименты, способные на какое-то время замедлить воспалительный процесс. — Но тогда почему, — непонимающе глядя на нее, спросил Леви, — Почему вы не сделали этого раньше? — Потому что Смит — упрямый осел, который вбил себе в голову, что без руки его чертовы планы не воспримут всерьез. Потому что он не понимает, насколько все серьезно, и, когда ему становится лучше, искренне считает, что раз нет боли, то нет и болезни, — зло отозвалась Ханджи. — И сколько, по-твоему, ему осталось? — Со странным смирением спросил Леви. От его тона по спине у Миши пробежал неприятный холодок. Он не понимал, как можно оставаться спокойным, задавая такой вопрос. Как можно принять услышанное всего за несколько минут — когда он сам узнал о болезни Эрвина, то просто не мог в это поверить, да и, если честно, не верил до сих пор. — Без понятия, — покачала головой Ханджи, — Одни умирают через год после заражения, другие — через пять лет, третьи, оставшись без рук и ног, могут протянуть еще дольше. — И как давно заразился он? — Глухо уточнил Леви. — Полагаю, чуть больше года назад, когда облазил все туберкулезные больницы Европы, чтобы найти врача для своего отца. Но у него хорошая наследственность — мистер Смит прожил со своей легочной формой больше десяти лет. Хотя, с другой стороны, он был образцовым пациентом, чего не скажешь об Эрвине. — Ответь мне, Ханджи, — с дрожью в голосе проговорил Леви, — Неужели его болезнь действительно не излечима? — Эй, ну ты чего, — она вымученно улыбнулась и неловко погладила его по голове, — Медицина — наука не точная, сегодня я отвечу «да», но уже завтра оно вполне может превратиться в «нет». Пока что нам нужно купировать этот приступ и получить его согласие на операцию. Чем дольше он проживет, тем выше шансы на появление лекарства. Все еще может… — ее прервал громкий болезненный стон, раздавшийся сверху. Леви дернулся, как от удара, и снова вцепился в Ханджи. — Идем. Пожалуйста, идем, — севшим голосом проговорил он, — Мы вылечим его потом, а сейчас, сейчас ему больно. Просто сделай так, чтобы ему больше не было больно. Ханджи кивнула, быстро собрав нужные лекарства, и вместе с Леви вышла из флигеля. Оставшись один, Миша растерянно глянул на ее рабочий стол, на котором осталась непотушенная свеча, и сдавленно охнул, замечая, что впервые за все время лечения Смита Ханджи взяла с собой морфий.