дикая клубника

Юнги ведёт пальцами по шерстяной ткани. Та приятная на ощупь, мягкая, пушистая. Наверняка, с большим процентом добавления ангоры. Торчащие беленькие волоски, в плетении розовой вязки, только доказывают это. Юнги изо всех сил пробует не улыбаться. На его ногах тоже есть обновка. Ботиночки, с тёплым слоем каракуля, наконец-то сидят по стопе преотлично, будучи как раз впору, по размеру. Юнги шевелит пальцами, утеплёнными носками, прикладывая ладони к своим щекам, чтобы сдержать довольный писк, готовый вот-вот сорваться с губ. А какое у него теперь пальто! Жёлтое-жёлтое! Яркое! Приходится мысленно прикидывать, сколько всего нужно переделать, чтобы отработать все эти подарки. А ведь Юнги никогда в жизни не носил что-нибудь новое. Обычно ему перепадало что-то из семей, детям которых эти вещи были уже малы. Иногда это были изношенные штаны, иногда потёртые рубашки. Все в пятнах и заплатках, но Юнги выкручивался и здесь, хорошенько отстирывая следы от чернил или еды, превращая убитую вещь во что-то более-менее сносное. Но никогда, ни разу в жизни, он не носил только-только изготовленную одежду. Это чувство, чувство того, как на теле мягко лежит ткань, буквально разбивает Юнги сердце. Он не заслуживает всего этого. Пока нет. — Хочешь яблочко? — спрашивает Хосок, зажёвывая дольку оного сочно и громко, так, что Юнги не может отказаться и не принять угощение. Он старается не пялиться на альфу, который проверяет какое-то снаряжение, сидя под лучами заходящего солнца у окна. Волосы под этим светом отливают каштановым, даже немного уходя в рыжину. Пряди складываются кольцами у ушей, спускаются чуть ниже, завиваясь в кудри и слегка прикрывая линию скул. Шрама с такого ракурса почти не видно, и Юнги поражается, насколько правильными являются черты чужого лица. — Мой отец класавчик, — раздаётся достаточно внезапно, чтобы он смог сохранить невозмутимый вид и не подпрыгнуть на месте. Всё усложняет ещё то, что Чонгук обращает на них своё внимание, и смешинки, оживившие его чёрные глаза, доказывают то, что он всё прекрасно слышал. — Это ты красавчик, Хосок-и, — отвечает волк, растягивая губы в улыбке. Юнги эта улыбка прокалывает бок. Его сердце подскакивает к самому горлу, а потом падает вниз, неистово забившись. — И наш человечек тоже красавчик. Нет, этого он уже выдержать не может — подрывается на ноги и, благо как раз примерял обновки, вылетает за дверь, чтобы тут же оказаться на улице под дуновениями морозного ветра. Что с ним происходит? Щёки буквально горят. Юнги сжимает их своими ладонями, страдальчески заломив брови. Он не должен так реагировать на чужие слова. Он не может позволить кому-то задурить себе голову. Он должен оставаться неприступным и равнодушным. Только так можно выжить в этом странном, жестоком мире, Юнги знает. — Всё в порядке? — слышится рядом. Чонгук пристроился у левого локтя, впервые показывая, что курит. Папироса, задымившаяся в его губах, совершенно преображает образ. Юнги морщит нос из-за едкого дыма. Курить — это вредно, но кто он такой, чтобы говорить об этом вслух? У Чонгука широкие плечи, высокий рост. У него красивые пальцы и крепкие запястья. Юнги старается не думать о мышцах, которые скрыты одеждой. Как и о чувственной линии губ с крошечной родинкой над верхней. Он так слаб. Так слаб. Он не может, нет-нет, но разве сердцу можно приказывать? Юнги готов признаться в том, что ему нравится этот альфа. Альфа — вожак волков, которого он знает без году неделю. — Завтра утром я ухожу, — нарушает тишину Чонгук, вырывая Юнги из вороха своих волнительных мыслей, съедающих внутренности. — Раз в несколько месяцев самые сильные мужчины ходят на охоту. И вот опять пришло время. Юнги сжимает пальцы, сунув руки в карманы. — Я хочу попросить тебя присмотреть за Хосоком, — продолжает альфа. — Конечно, ты будешь не один, Джимён будет приходить каждый день, чтобы помочь со всем, что вызывает трудности. Я знаю, что тебя это может отяготить, поэтому хочу спросить: что ты хочешь взамен? Юнги хлопает глазами, выкатив их и даже рот приоткрыв. Он живёт в тепле и уюте, его кормят как на убой, дарят вещи, называют красивым, а он ещё может быть чем-то недовольным? — Проси, что угодно, не стесняйся. Мы семья не бедная, а ты и так натерпелся. Кроме того, я хочу извиниться за то, что тебя притащили сюда без твоего согласия. Давно нужно было, — сделав большую затяжку и продолжая смотреть в сторону, говорит Чонгук. — Ты был без сознания, а Джимён, выловив Тэхёна, который опять решил показать свой нрав, не знал, что делать. Не мог же он оставить тебя замерзать? Поэтому, как только сойдут снега, я отведу тебя домой. И ты сможешь вернуться к своим родным. Юнги чувствует себя так, будто его обухом по голове огрели. Дыхание его вырывается надрывно, а глаза начинают слезиться. Он не должен так реагировать, но реагирует потому, что ближе отношений с кем-либо, которые есть у него сейчас, никогда не было. Он вдруг осознаёт, что время бежит быстро и совсем скоро сказка, пусть и хмурая, волчья, но закончится и придётся возвращаться в реальность, в которой он никому не нужный сирота. Без дома, без работы, без каких-либо отношений с окружающими. — Ну чего ты, крошка? Слёзы срываются с ресниц, а его лицо обхватывают чужие широкие ладони. Шероховатые и пахнущие табаком. А ещё лавандой. Невыразительно, слабо, но заставляя распустить нюни ещё больше. — Ух ты, Господи, — шепчет Чонгук, притягивая к себе Юнги, чтобы крепко обнять.