дикая клубника

Юнги едва в состоянии разлепить глаза, когда в его тёмный страшный мирок вновь прорывается свет. — Боже, — шепчет кто-то, и через пару секунд Юнги распознаёт в говорившем Джимёна. У того большая ссадина на лбу, разбиты губы, весь низ живота окровавленный, и Юнги старается не смотреть туда, поднимая взгляд. — Давай выбираться отсюда, у нас мало времени. Юнги хочется захныкать, когда его вынимают из холодного деревянного заточения. Кожа у волка горячая, обжигающая, он льнёт к его груди, пытаясь согреться. — Тэ, солнце, помоги мне. Будто бы из ниоткуда появляется младший волчонок. Подталкивает Юнги выше, уперев ладошки в его поясницу. Джимён вздыхает, скривившись, напрягаясь всем телом, будто ему больно. А ему точно больно. Из-за осознания этого, Юнги хочет слезть с его рук. — Не елозь, пожалуйста, — просит его Джимён, медленно зашагав прочь, нелепо цепляясь о снежные кочки, ослабев настолько, что ноги мало-помалу переставали слушаться. — Па… — Всё нормально, малыш, — немного притормозив, говорит Джимён. — Нам нужно идти. В голове Юнги поднимается настоящая кутерьма вопросов. Но все они развеиваются, превращаясь в дым, когда взгляд нечаянно падает на кровавое нечто. — Ох, не смотри, — вздыхает волк. — Это то, что осталось от сторожевого пса, который присматривал за тобой. По-другому… По-другому я бы не смог к тебе приблизиться. Мы бы не смогли. Юнги жмётся к Джимёну ещё ближе, утыкаясь носом в пышущее жаром плечо. Тело его бьёт крупная дрожь, задний проход мучает непривычная томительная пульсация, а низ живота то и дело сводит от боли. — Потерпи, — шепчет Джимён. — Потерпи немного. Юнги согласен потерпеть, если всё это, весь этот ужас закончится. Но в следующую секунду его будто обливают кипятком. — Хосок?.. — выдавливает он из себя, дрожащими руками взяв упор на чужие плечи, чтобы заглянуть в лицо. — Хосок?.. — Детка, с ним всё будет в порядке… — Нет, — начинает отодвигаться Юнги. — Хосок. — С ним правда всё будет в порядке, — вновь прижимая к себе, заявляет Джимён. — Эта мразь, Канхо, его папа. А волк никогда не причинит вред своему ребёнку… По крайней мере, не физический. Даже если ненавидит его. — Нет, — вертится Юнги, причиняя себе боль. Его бок буквально горит. Руку пронизывает ноющая пульсация. Он так слаб. Слабее, чем когда-либо. Но он не может оставить здесь Хосока. Он же обещал позаботиться о нём. — Нет, — повторяет он, зарабатывая шипение, потому что, очевидно, своими метаниями задевает рану Джимёна. — Мы ничем ему сейчас не поможем. Там слишком много волков. Не беспокойся, Чонгук, мой муж и другие охотники должны вот-вот вернуться. И я надеюсь, — по голосу старшего омеги становится понятно, что он бы и сам не против разорвать всех в клочья. — Что смерть придёт вместе с ними. Юнги надрывно вздыхает, не в силах больше пошевелить ни одной мышцей. Он безвольно виснет в чужих руках, не стесняясь того, что мужчина идёт абсолютно обнажённым. Потому, что перекидывался в волка. Наверное, Юнги уже ничем не пронять. — Потерпи ещё немного, милый. Скоро ты окажешься в тепле. На самом деле, Юнги просто хочет оказаться как можно дальше отсюда. Может быть, на Луне? Некоторое время он бесцельно наблюдает за тем, как Тэхён семенит следом за ними. Одежда на нём порвана в нескольких местах, окровавленна, а одна щека сильно напухла, делая лицо асимметричным. Это волчонок должен быть на руках своего отца. Это он должен отдохнуть и расслабиться. Юнги становится горько, он вздрагивает яростнее, всхлипывает, а потом заходится рыданиями, тихо заплакав. Джимён гладит его по пояснице, что-то шепчет, успокаивает. Но всё это не помогает, и Юнги растворяется в болезненной агонии, теряя сознание. Он плывёт по глади воды, над ним тянется полотно небес, всё испещренное звёздами, как будто брызгами искр. Юнги чувствует запах полыни, мёда и чего-то очень неприятного. Настолько, что это вырывает его из забытья. — Он очнулся. Чужой незнакомый голос заставляет напрячься. Морщинистое лицо, глаза-огоньки и худые костлявые пальцы, замирающие над лицом Юнги, должны бы привести в ужас. Но всё, что он может — моргнуть, приоткрыть губы, будто пытаясь что-то сказать. А потом вновь провалиться в небытие, безвольно растянувшись на чём-то мягком.