дикая клубника

Кёныль учит Юнги отличать ромашку от тимьяна, бузинный цвет от лепестков калины. На носу берзень, весна, и ему нужно будет уходить. Ему теперь восемнадцать, он волен делать, что хочет. Всегда был волен. Наверное. Юнги не знает. Он почти забыл о своём Дне рождении переживя все эти приключения. Пока слабо представляет, как это, выйти из дома, идти сквозь лес, чтобы в конце концов оказаться в поселении людей. В своём поселении. Юнги живёт как мотылёк-однодневка, быстро поправляясь и залечивая свои раны. Только вот течка… Его течка не заканчивается. Протекает слабо и едва заметно, отпоенная специальными травами. Кёныль молчит, но каждый день одаривает таким взглядом, что Юнги хочется вжать голову в плечи. Будто это он виноват, что весь дом пропах ароматом клубники. На свои руки Юнги старается лишний раз не смотреть. Он знает, что это ничегошеньки не изменит, но всё равно страшится увидеть то, что осталось от пальца. Одна-единственная фаланга, твёрдая корка запёкшейся крови и сморщенная кожа вокруг розоватой раны. Тэхён обрабатывает её, относясь к Юнги так, словно тот тончайший фарфор. За каждое подрагивание сто раз извиняется и дует на рану, смешно вытягивая губы трубочкой. — Они идут! — как-то выкрикивает волчонок, подпрыгивая как большой радостный щенок, коим он в принципе и является. Юнги не знает о чём речь, потому что за последнюю неделю мало с кем общался, стараясь притушить в себе никому не нужную злость. Вскоре на небольшом пятаке двора оказывается целая шеренга незнакомцев с Чонгуком во главе. Юнги рвано выдыхает, быстро заморгав, чтобы согнать набежавшие слёзы, когда видит рядом с ним Хосока. — Решились всё-таки, — говорит Кёныль, не выглядя очень уж удивлённым. — Да, решились, — кивает Чонгук, почему-то не сводя глаз с враз засмущавшегося Юнги. Оказывается, несколько семей согласились последовать за Чонгуком, когда тот решил покинуть стаю, устав от бесконечных склок, перетягивания эмоционального каната и осточертевших неурядиц. — Теперь мы построим здесь дома и сделаем это место своим новым домом, — заявляет волк, прижимая к себе Хосока, который попросился на руки. — А как же Канхо? — спрашивает Риюн, словно скала нависнув над ним, явно стараясь оградить своих родных. — Он никого больше не побеспокоит, — с расстановкой чеканит Чонгук. И такой у него голос. Уверенный, твёрдый. У Юнги мурашки бегут по коже. Он прячется за чужими спинами, чтобы быть как можно более незаметным, как мошка, еловая шишка. — Человечек… — странным мягким голосом зовёт Чонгук, заставляя того сжаться в комок. — Меня зовут Юнги, — решается он, устав от того, что никто не знает его имени. — Юнги, — словно пробует на вкус новое слово волк, дёрнув уголком губы в подобии улыбки. — Юнги! — выкрикивает Хосок, спустившись с чужих рук, чтобы поспешить к нему, бросаясь в объятия. Это очень странно и ново. Юнги никогда не встречал такую радость лишь от того, что кто-то его увидел. — И как я вас всех, такую ораву размещу? — бурчит Кёныль. — У нас всё схвачено, — отвечает какой-то незнакомый молодой волк. — Мы будем жить в шатрах. — Шатрах? — Да, — подтверждает Чонгук. — Мы давно планировали покинуть клановые земли. И вот… Кажется, Юнги его таким расстерянным, неуверенным и неловким никогда не видел. — Ну раз уж так… — наигранно печально вздыхает Кёныль. — Милости прошу. И начинают тянуться трудовые будни. Каждый пришедший волк старается возвести свой дом как можно быстрее. На дворе зима и работа продвигается медленно, практически никак, потому что снег и метели то и дело мешают планам. Юнги старается сохранять дистанцию. Он не помнит лиц тех, кто спокойно смотрел или даже подстрекал к его мучениям, но почему-то в каждом незнакомце кажется кто-то из той кровожадной толпы. Это не их вина, всё дело в нём, в Юнги, и этого, очевидно, не изменить. — Ты пахнешь, — как-то замечает Чонгук, подкравшись незаметно, перепугав. И что на такое ответить? Да, он пахнет. Клубникой. — Это из-за меня? Юнги буквально давится дыханием, багровея с ног до головы. Ему вдруг хочется спрятаться под ближайший куст, чтобы скрыться от чужих проницательных глаз. — Я… — продолжает волк. — Ты меня, наверное, ненавидишь. После всего, что тебе сделали волки. И я тебя понимаю. Я и сам себя ненавижу. Я же обещал тебя защитить. Вас всех. А вышло так, что мои обещания словно пустой звук. Я же… Я не доминант, совсем нет. Никогда не хотел стать вожаком, но выбора не было. И вот теперь, только потому что у меня хватило ума связаться с таким, как Канхо, все расплачиваются за мою же ошибку. Тебе совершенно не нужно меня слушать. Ты даже можешь меня не замечать так же, как и все остальные. И, Господи, что же с тобой сделали, — будто задыхается он, глотая слова. — Твоя рука… Ты… Я разрешаю тебе меня ударить. Побольнее, чтобы я наконец-то пришёл в себя и перестал тебя так отчаянно хотеть себе. Юнги… Ты мне очень нравишься. Очень. Я скотина, знаю. Самая настоящая. Ты даже убить меня можешь, но я всё равно спрошу: можно тебя укусить? Юнги моргает, во все глаза уставившись на покрасневшего волка, который изо всех сил цепляется за полы своей одежды, будто ищет опору. Он не так себе представлял хищника. Волка. Взрослого мужчину, у которого уже есть ребёнок и уйма проблем, не терпящих отлагательств. — Это будет временная метка. Только чтобы твоя… Течка закончилась. Ты даже… Ты даже можешь попросить кого-нибудь другого. Твоему организму это нужно, — громко сглатывая, заявляет Чонгук. — Но я… Я был бы очень рад, если бы ты разрешил мне. Очень самонадеянно, да?