TALE OF A MARTYR IN XII PARTS

Первая мировая война 1918 года

VIII

— Ты обронил это.       возьми моё сердцебиение и преврати его в симфонию — там есть заметки, которые еще не видели дневного света — возьми его, как марионетку, чтобы оно перестало спотыкаться, и падать, падать       Абрам поднимает дневник и прижимает его к себе слишком быстро. Только после того, как дневник был в безопасности, он посмотрел на человека, чья рука все еще была протянута. — Прошу прощения, — говорит Абрам, вспоминая в самую последнюю секунду, что это нужно сказать на немецком, и не совсем уверен, за что он извиняется. Может быть, за то, что уронил его. Может быть, за то, что встал на пути. Может быть, за существование вообще. Затем, из-за того, что солдат странно на него посмотрел, он добавляет в конце, — Спасибо.       И тогда его разум понимает, что человек перед ним вовсе не солдат.       Он заключенный.       Абрам выпрямляется, распрямляя плечи и надевая безэмоциональную маску, погружая свой голос в этот командный тон, который сразу же раздается эхом от стен этой жалкой тюрьмы. — Что ты делаешь вне своей камеры? — требует он.       Парень улыбается ужасной улыбкой. — Моего класса, ты имеешь в виду, — он отвечает на безупречном немецком. — У меня есть пропуск.       Абрам хмурится.       заставишь меня замолчать, и я только научусь слушать, отберешь мою храбрость и научу тебя, как бояться — Это больше не школа, — говорит Абрам, его голос резок. — Где ты должен быть?       Парень так беспечен для кого-то в тряпичной тюремной одежде, разговаривая с кем-то полностью вооружённым. — Они сказали, что ты самый ужасный, — говорит парень, его улыбка меняется из насмешливой на ленивую. — Так ли это?       кровоточащие косточки вишни и окровавленные пальцы, напряжённость арфы, плывущей из открытого окна и дрожащие, отдаленные голоса       вот что значит удивляться       сожалеть — Всю правду скажи, но скажи ее вкось, — говорит Абрам, прежде чем он может себя остановить. Прежде чем он сможет все обдумать.       Парень хмурится. — Что?       Абрам мысленно бьёт себя по голени. — Это значит, — говорит он, медленно, натягивая маску снисходительного солдата, как крепость вокруг себя. — В большинстве случаев правда — это не то, что ты хочешь услышать. Ты хочешь, чтобы она была смягчена, приглушена, перевернута в то, что ты думаешь должно быть правдой. — Я знаю, что это значит, — говорит заключенный.       Абрам старается не дернуться.       Ну что ж, блять.       Глаза парня сужены, и он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но потом Абрам слышит, как из-за угла кто-то идет, и он прерывает его прежде, чем он может сказать даже слово. — Пять ударов плетью, — говорит он, повышая голос. — И тебе придется обойтись сегодня без ужина.       У него хватило наглости фыркнуть. — Пять? — говорит он. — Если это все, что я получил за то, что ускользнул, я должен был попробовать это еще несколько недель назад. — Десять, — говорит Абрам, хватает парня за руку, толкая его вперед. Их разница в росте почти комична, но Абрам использует гравитацию против него, и он не очень-то сопротивляется пока его ведут в карцер самодельной тюрьмы.       Парень ничего не говорит, пока они добирались до его камеры, позволив Абраму запереть его, прежде чем он снова открывает свой рот. — Не думай, что я этого не уловил, — говорит он, его улыбка все еще на месте. — С чего это вдруг немецкий солдат цитирует американскую поэзию? — Если ты знаешь, что хорошо для тебя, — говорит Абрам, стараясь не выдать свою панику, — ты будешь держать рот на замке. — Может, я не знаю, что хорошо для меня, — говорит парень.       Абрам пялится на него. — С чего это вдруг американский военнопленный говорит по-немецки? — спрашивает он, потому что он мелочный. — Школа, вообще-то, — ответил парень. — Я был хорошим учеником.       Абрам отворачивается, внезапно заканчивая разговор. Ему нужно уйти, пока он полностью не раскрыл свое прикрытие.       Смех заключённого следует за ним по коридору, его голос насмешлив и отдается эхом от голых бетонных стен. — Вот так, кролик, — говорит он. — Беги. Назад к волкам и их клыкам. Монстрам и их когтям.       беги с тенями, пока они не смогут различить твою плоть и холодный пустой воздух       стань тьмой, узнай ее секреты, раскрой ее ложь, и не удивляйся, когда потеряешься в бесконечной пустоте

***

      Абрам был в лагере для военнопленных около трех месяцев, но кажется, что прошло больше времени.       Ему сказали, что это займет максимум месяц.       Ему сказали, что у него есть одна работа: проникнуть в лагерь и ждать прибытия Генерала немецкой армии. У него есть ценная информация, которая может изменить ход всей войны.       Единственная проблема в том, что Генерал еще не появился.       Последнее сообщение, которое Абрам получил от американской разведки, было от человека, который умер в течение двух дней после прибытия в лагерь. Все, что он сказал, это ждать Генерала.       Итак, Абрам ждёт. И ждёт. И ждёт. И пытается не погибнуть в процессе.       Задача оказывается очень трудной.       Абрам ненавидит ждать. Ненавидит стоять на месте.       Он так это ненавидит.       Он даже прибегнул к цитированию шекспировских сонетов, пытаясь перевести их на немецкий язык, когда ему было особенно скучно, и в конечном итоге остался со странным сочетанием двух языков. Это плохо отражается на его рассудке.       Другие солдаты стали странно смотреть на него, пялясь на его шрамы и хромоту. Шептаться о том, как он бормочет про себя, и удивляться, почему он всегда носит с собой эту записную книжку.       Он позволяет им шептаться, позволяет им удивляться.       Если они так сосредоточенны на этих маленьких, безобидных вещах, они с большей вероятностью пропустят ослепительную мишень на его спине, которая кричит лжец.       Удивительно, как много людей не видят, даже когда ты говоришь им, где именно искать.       По крайней мере, некоторые. — Опять ты, — говорит заключенный, когда Абрам проходит мимо его камеры. С ним в камере еще два человека, но он единственный у двери.       Абрам намерен продолжить свой путь, но следующие слова останавливают его. — Я не думаю, что ты тот, за кого себя выдаешь.       Прошло несколько дней с того инцидента в зале, и с тех пор Абрам избегает этого угла импровизированной тюрьмы. Именно по этой причине.       Абрам не поворачивается, когда говорит слова, будто если произнести издалека они станут менее болезненными. — Я никто, — говорит он. — Чушь собачья, — парень отвечает немедленно. — Ты сделан из лжи.       Абрам поворачивается. Парень не улыбается, но он видит это в его глазах. Триумф, который он еще не заработал. Гордость, которая выглядит насмешливо. — Ты меня не знаешь, — говорит Абрам. ты не знаешь меня, ты не знаешь меня, и я не знаю тебя не высовывайся, держи свой обман в секрете разреши себя поймать и знай, что все кончено никто не будет выкапывать тебя, если ты похоронишь себя заживо — Конечно нет, — говорит мужчина. — Но я знаю этот взгляд, — заключенный наклоняется вперед, и его лицо в сантиметрах от решеток, которые были установлены вместо настоящей двери. — Это страх. ты еще не боишься? потому что ты должен ты должен бояться — Я не боюсь, — говорит Абрам, но они оба знают, что он лжет. Всегда, всегда лжет.       Заключенный наконец-то позволяет своей улыбке завладеть его лицом. Она вызывающая.       Абрам принимает быстрое решение.       Он отворачивается от камеры и человека внутри, но в этот момент он роняет свой дневник. Достаточно близко, чтобы можно протянуть руку через решетку и поднять его.       Он не замедляется. Не оглядывается.       И парень не зовет его.

***

      Первое, что заключенный оставляет в дневнике Абрама — это стихотворение.       Он находит маленький блокнот, лежащий в самом нижнем углу дверного проема заключенного, и никто не обращает на него внимание, когда он поднимает его.       Это стихотворение, которое он уже знает, но по какой-то причине, когда он читает его в неразборчивом почерке этого незнакомца, оно означает нечто иное, чем было раньше.       Это первая строфа из другого стихотворения Эмили Дикинсон. Я есть никто — а кто есть ты? Никто, как я, сейчас? Тогда мы пара, только — тсс! А то прогонят нас.       Это насмешка. Такая насмешка. Это заставляет Абрама хотеть сжечь весь дневник назло.       Но он этого не делает.       Вместо этого он пишет ответ.       Первое нажатие пера на тонкую бумагу отбрасывает его назад на столетия в пределах мгновения.       Он видит, как он запихивает свернутый кусок пергамента в щель в каменной стене, толкая его настолько, насколько его пальцы могут заставить его двигаться.       Он видит, что делает паузу, на мгновение. Ему нужно время, чтобы оторваться от слов, которые он оставил на бумаге, сказав себе, что он согласен отдать их другому человеку.       Он помнит это дрожащее, шаткое чувство ожидания ответа. Как он проверял брешь в стене и обнаружил, что письмо пропало, но на его месте ничего не было.       Он думает о том, как молод он был тогда. Как наивен.       Абрам моргает и обнаруживает, что на бумаге растёт чернильное пятно. Он поднимает перо и пытается снова.       Слова, кажется, пришли сами по себе. Cекрет мой рассказать? О нет, уволь. Когда-нибудь потом, А не морозным, вьюжным этим днём Ты любопытен столь! Желаешь знать ответ? Секрет — лишь мой: не поделюсь им, нет!       Это стихотворение Россетти, тоже первая строфа. Когда он пишет его, он практически слышит голос своей матери, читающий его, пытаясь заставить его уснуть, поскольку каждая кость в его теле болит, не забывая руки отца, его кулаки, его ярость.       Это стихотворение слишком откровенное и он это понимает. Ему все равно.       Он оставляет дневник в том же месте, где нашел его.       И так это все началось.       По какой-то необъяснимой причине, они продолжают передавать дневник туда-сюда, заполнять страницы разговорами, построенными полностью из почти забытой поэзии, и заключенный пытается вырвать секреты Абрама из его рук, и Абрам держит их еще сильнее в ответ.       Он не знает, почему они продолжают это делать.       Они не враги, на самом деле, но заключенный этого не знает.       Каждая строка, которую он пишет гневная, вне зависимости от контекста слов. Яд и горечь пропитывают каждую строфу, но каким-то образом все, что они делают, это рисуют картину глубоко одинокого человека, которому нечего делать, кроме как чувствовать.       Парень начал подписывать свои работы маленькой «s», поэтому Абрам отвечает тем же, помещая маленькую «а» в нижний угол страниц, которые он заполняет.       Это похоже на перемирие. Но это не совсем правильное слово. Это ближе к трепетному пониманию, чем что-либо другое.       После этого парень, S, как Абрам начал называть его в своей голове, начинает заполнять страницы рисунками.       Это тщательно продуманные мелочи, полные такого же, если не большего гнева, как цитируемая поэзия. Большинство из них не имеют особого смысла, например, леса крыльев и океаны деревьев, существа со светящимися глазами и слишком большим количеством рогов, закаты полны облаков, которые создают странные формы, и голуби, с большим количеством ругани.       Абрам реагирует на это, отклоняясь от цитируемой поэзии и сочиняя свою собственную. Это кажется опасным, но на самом деле он не хочет останавливаться.       S рисует руки, погруженные во что-то темное и ядовитое, и Абрам пишет слова: «мы не невинные, мы не целые».       S цитирует Уолта Уитмена, говоря: «я завещаю себя грязи земной, чтоб расти из любимой травы, если захочешь снова увидеть меня, посмотри под своими подошвами». И эта строка звучала скорее как прощание, чем что-либо другое, и он покрыл страницу рисунками луга, заполненного могилами, и Абрам отвечает своей собственной строкой, говоря: «сдайся молчанию и, может быть, никто не будет беспокоиться, но посмей дышать, и мир навсегда будет наполнен яростью».       S перечеркивает эту строчку, и по какой-то причине Абрам считает это победой.       Следующее, что пишет ему S, это полное стихотворение, которое Абрам раньше не слышал. Скажи мне, когда в последний раз кто-нибудь переживал за тебя? Скажи мне, когда в последний раз мир оплакивал тебя? Твой пульс ничего не значит для них, твоё дыхание можно пожертвовать Ты безымянное тело в их поглощающей войне И они наступали на твои кости, как будто знали, что ты несгибаем Пока ты не узнал, как больше не жить       Абрам читает его снова и снова. Ему потребовались дни, чтобы ответить.       Он пишет: «это война людей, выдающих себя за монстров и монстров, притворяющихся людьми», потому что это все, что у него есть. И S отвечает: «это не просто война, это настоящая жизнь».       Абраму нечего сказать на этот счет, потому что это правда. Он возвращает дневник с небольшой «а» в углу пустой страницы.       S заполняет всю эту страницу неразборчивыми каракулями, перекрывающимися настолько, что ни один из них больше не имеет формы, оставляя все это мрачным, мучительным беспорядком.       На следующей странице он пишет: «их жизни не важнее моей, потому что они решили, что имеют право владеть силой смерти».       Абрам перечеркивает слово смерть, меняя его на «Смерть».       S рисует маленькую косу рядом с ним.       Время кажется замкнутым, когда Абрам видит этот маленький рисунок, оно кажется бесконечным. Он не добавляет ничего сразу, желая найти слова, чтобы должным образом ответить.       В то утро прибывает Генерал.

***

— Уже? — спрашивает голос, шокирован. — Уже, — подтверждает голос Генерала.       Абрам стоит на страже у дверей. Он не знает от чего он их охраняет, но он вызвался на этот пост. Стены тонкие, и он отчаянно нуждается в информации.       Он слышит волну рассерженного и возмущенного немецкого, пересекающихся до тех пор, пока она не становится неразборчивой и запутанной, затем кто-то ударяет рукой по твердой поверхности. — Тишина! — требует Генерал. Эффект мгновенен. — Они каким-то образом узнали, что оно здесь, и мы ничего не можем с этим поделать. У них также складывается впечатление, что они могут уничтожить это. — Могут ли они? — кто-то спрашивает. — Конечно нет, — отвечает Генерал. — Знают ли они о заключенных? — спрашивает другой. — Я так не думаю, — говорит Генерал. — Если так, то им просто наплевать.       Абрам хмурится. Что? — Каков наш приказ? — третий голос спрашивает. — Мы должны переехать, — говорит Генерал. — Дальше на север. Заберите артефакт с собой. — А что с пленниками? — Оставьте их, — отвечает Генерал, и у Абрама внутри все скручивается. — Пусть Союзники уничтожат своих же. Они будут здесь на рассвете.       Остальная часть разговора затуманена несколькими людьми, говорящими одновременно, но Абрам больше не слушает. Он не хочет верить тому, что только что услышал.       Союзники знают, что это лагерь военнопленных. Они знают, потому что они послали Абрама сюда, и с тех пор он докладывает.       И они собираются уничтожить его. Абрама начинает тошнить.       Дверь открывается, и выходят несколько офицеров и Генерал, и Абрам выпрямляется. Большинство из них игнорируют его, но последний человек хлопает его по плечу, заставляя его вздрогнуть. — Собирай вещи, солдат, — говорит офицер. — Мы переезжаем.       Абрам кивает, а затем офицер отпускает его и он снова может дышать. Он ждет, пока они все не исчезнут из виду за углом вниз по коридору, прежде чем сдвинуться с места.       Он делает два шага, прежде чем начинает бежать.       Первое место, куда он идет, это его комната, где он достает свой дневник из укрытия между доской и стеной и открывает его на следующей пустой странице.       Он записывает первое, что приходит на ум.       Он увидел это несколько лет назад, и не смог выбросить это из головы. Оно уже было написано несколько раз на страницах дневника, но все это было до его переписки с S, и он хочет убедиться, что это увидят. Однажды смерть назначит мне свиданье Там, на ничейной и глухой земле,       Каждая строчка преследует его, когда он их записывает, и даже когда он заканчивает, закрывая дневник и больше ничего не забирая из своей комнаты, слова отдаются эхом в его голове. Когда весна прошелестит во мгле, Наполнит воздух яблоневый цвет.       (А, яблочный сад. Его вечная тюрьма. Его повторяющийся сон.)       Он знает план тюрьмы наизусть, и он не тратит время впустую, и сразу идет к центральной комнате. Он идет с уверенностью, которой у него нет, и молится, чтобы никто его не остановил.       Никто не останавливает. Однажды смерть назначит мне свиданье, Когда восторжествует вешний свет.       За дверью два охранника, и они даже не оборачиваются, когда он открывает дверь, осторожно закрывая ее за собой. Удивительно, чего ты можешь достичь, просто делая вид, что ты точно знаешь, что делаешь. Как будто у тебя есть цель. Или приказы.       Он был в этой комнате только один раз, но он знает, что ищет.       Оно в коробке, выложенной бархатом, только что прибыло с Генералом из России.       Ходят слухи, что это было частью Королевских драгоценностей семьи Романовых. Ходят слухи, что это свело Царя Николая II с ума. Ходят слухи, что это невозможно уничтожить.       Но Абрам знает.       Он открывает крышку коробки, думая, что готов к атаке, которая обрушивается на него. Это не так. Она меня подхватит невзначай И поведет, рыдая, в темный край,       Бесчисленное множество жизней проносится перед глазами Абрама, занимая место, которого у него не осталось.       (Стань мной, стань мной, стань мной) Закроет очи, охладит дыханье, А может быть, меня минует тьма?       Абрам видит кровь, пыль и еще больше крови. Это привычная рутина воспоминаний, которые захватывают его. Он истек кровью, он замерз, он отравлен, он утонул. Он умирает тысячью способами, и он помнит почти каждый из них. — Время вышло, — шепчет история. Однажды смерть назначит мне свиданье       Абрам достает корону из коробки. Она холодная. На склоне сокрушенного холма,       Все внутри него затихает, затаив дыхание. Как только в наступающем году       Он поднимает корону к голове, останавливаясь на один, ужасный, бесконечный момент. Всё первоцветом заметет в саду.       И он надевает ее.       И мир содрогается.              И звезды взрываются.       И он не видит.       И он не может дышать.       (Стань мной, стань мной, стань мной, стань мной)       Абрам знаком с болью. Но эта боль, боль от притязания на осколок чьей-то души, никогда не перестает отнимать у него все и ничего не отдавать в ответ. Он просто оболочка человека, на которого нападает каждый из захваченных им Остатков. Ты знаешь, Боже, как хотелось мне Туда, где благовонья и атлас,       Ему не нужно дотрагиваться, чтобы узнать, что корона исчезла, и все, что остается, это шрам на его голове, спрятанный за его волосами. Где нежится любовь в блаженном сне, С дыханьем сочетается дыханье       Медленно, медленно, он снова обретает равновесие, головокружение отступает. И тихо пробужденье настает… Но все же смерть назначит мне свиданье       Он закрывает коробку, поднимая ее. Она почти невесома сейчас, без короны внутри. В горящем городе, в полночный час,       Абрам подходит к двери, открывает её и выходит с коробкой в руках. Охранники его не останавливают. Когда весна на север повернет.       Каждый шаг причиняет ему боль, пронзая все его тело и собираясь у головы, где его новый шрам. И, верный долгу, я не подведу:       До рассвета всего несколько часов.       Абрам делает глубокий вдох.       Вдох       Выдох Я на свиданье вовремя приду.

***

      Абрам оставляет шкатулку в кабинете Генерала, срывая со стены гигантское кольцо с ключами и направляясь к камерам.       Тюрьма ожила в течение последнего часа, солдаты спешили, пытаясь собраться и уйти, пока Союзники не сбросили свои бомбы с неба.       Абрам не убегает. Сейчас не время привлекать к себе внимание.       Он добирается до тюремной секции здания через пару минут, и начинает открывать первую дверь, к которой приходит. Один человек внутри просыпается, уставившись на него, как будто он вырастил вторую голову.       Абрам просто кивает ему и продолжает идти, не желая терять время. — Что происходит? — спрашивает кто-то, но Абрам не отвечает, двигаясь дальше и дальше.       Ключ застревает в одной двери, и ему приходится сильно его потрясти, чтобы заставить его повернуться. — Что за херня? — говорит голос, и когда Абрам смотрит вверх, S стоит прямо перед ним.       Абрам хмурится. — Такой высокий, блять, — говорит он, потому что он не может сейчас себя контролировать, и его мозг сосредоточен на руках, а не на словах.       S смотрит на него. — Какого черта ты делаешь? — спрашивает он.       В конце концов замок щелкает, и Абрам вытаскивает ключ, затем открывает дверь. — Что-то глупое, — говорит Абрам. — Что– — Дождись, пока большинство охранников уйдут, а потом уходи. Выведи других, — Абрам прерывает его. — Союзники идут. C бомбами.       S смотрит на него: — Что? — Ты слышал меня, — Абрам срывается. — Ты был прав. Им, блять, все равно. — Им все равно, — повторяет S, как будто он не понимает, о чем говорит Абрам. — Почему ты повторяешь все, что я говорю? — Но тебе не все равно? — спрашивает S, как будто он его даже не слышал.       Абрам молчит, а потом отвечает: — Не все равно, — говорит он просто.       S продолжает смотреть на него. — Ты немецкий солдат.       Абрам смеется. — Нет, — говорит он. — Ты не знаешь меня, а я не знаю тебя. Я даже не знаю твоего имени. — Сет, — говорит парень. — Меня зовут Сет. Гордон.       Абрам моргает. — О. — Не смотри на меня так. — Как? — Будто знание моего имени делает меня настоящим, и ты не знаешь, что с этим делать.       Абрам отходит от камеры. Сет наблюдает за ним, его взгляд расчётлив. — Просто вытащи их, — говорит Абрам мягко. — Вытащи их сам, — отвечает Сет, но Абрам просто качает головой и делает еще один шаг назад.       Он уже был на полпути, прежде чем вспомнил про дневник в кармане. Он не задумывается об этом, когда поворачивается назад и достает его, сокращая дистанцию между ним и Сетом и тыкая дневник ему в грудь. — Возьми это, — говорит он, пока Сет пытается удержать дневник. — Пожалуйста, — добавляет он. — И проваливай отсюда.       Он не ждет ответа от Сета, разворачиваясь и направляясь в следующую камеру. И следующую. И следующую.       Время течет между его пальцами, как песок, и оно убегает от него. Очень быстро убегает.       Потом начинается стрельба.       Абрам открывает камеру, которую он только что открыл, размахивая ею широко, пока заключенные внутри пялятся на него. — Выходите, — говорит он им по-английски. Они продолжают смотреть на него. Кто-то кричит в коридоре. — Там! — кричит кто-то другой. Абрам ругается.       Похоже, что время вышло. — Идите, — говорит он заключенным перед собой, кидает ключи одному из них и надеется, что они так поймут.       Тогда он делает то, что он делает лучше всего.       Он бежит.       Абрам, — шепчет прошлое. — Беги.       Поторопись.       К сожалению, он не успевает далеко уйти, прежде чем другой солдат догоняет его и толкает его об стену, ударив его головой о холодный бетон, и его зрение становится неясным. — Предатель, — солдат рычит ему в лицо, и у Абрама хватает наглости улыбнуться. — Да что вы, спасибо, — говорит он, и это приносит ему еще один удар об стену, фактически выбивая воздух из легких. — Стоп, — звучит голос, и они оба видят Генерала, приближающегося к ним, его выражение убийственное. — Отпусти его.       Солдат отходит от Абрама и обнаруживает, что он неустойчив на своих ногах, и ему нужна стена для поддержки. — Где корона? — Генерал останавливается перед ним, и Абрам не сразу встречается с его глазами. Он целует все свои инстинкты выживания на прощание, отталкиваясь от стены и позволяя себе улыбнуться. — Ее больше нет, — говорит он.       Генерал бьет его, сильно. — Где она? — он кричит, хватая Абрама за воротник и тряся его, как будто он может вытащить из него ответ. — Ее больше нет, — говорит Абрам снова, через кровь во рту, потому что это правда. — Ты хоть представляешь, — начинает Генерал. — Ты хоть представляешь, что это такое? Какую власть оно имеет? — А вы? — ответил Абрам. Генерал отпускает его, внезапно.       Абрам видит панику в его глазах, и, абсурдно, он хочет смеяться.       Он едва сдерживает себя. — Обыщите все здание, — сказал Генерал. — Найдите ее. — Но, Сэр, — протестует один из солдат. — Союзники. — Найдите ее, — Генерал повторяет, и люди подчиняются так быстро, как могут. — И заприте его, — говорит он, указывая на Абрама. — Позвольте ему умереть со своими секретами.       Абрам плюёт в ноги Генералу.       Он больше слышит, чем чувствует, выстрел пистолета и вдруг, появляется ужасная, всепоглощающая боль в бедре его больной ноги. Той, которую его отец сломал в детстве и которая так и не восстановилась полностью.       У него даже нет времени, чтобы упасть, как вдруг кто-то хватает его за руку и тащит его тело в ближайшую пустую камеру, бросая его там.       Он думает, что Генерал что-то сказал ему перед уходом, но он ничего не слышит из-за гула крови в его ушах.       вставай, вставай       У него в глазах темнеет, когда он пытается прижать руки к себе, и боль перекрывает все остальное. Он не может дышать. Он не может говорить. Он не может думать.       Есть дни, чтобы завоевать, дорожить и хоронить       вставай, вставай       Абрам.       Абрам задыхается, видя Францию, и Рим, и Египет, Грецию и Россию, и обширное открытое море.       Вставай на ноги.       Это голос его матери.       Земля не место для смерти.       Абрам закрывает глаза и повинуется, игнорируя агонию и головокружение, пытаясь подчинить гравитацию.       Когда он открывает глаза, Смерть стоит за решеткой.       Абрам выдыхает, все встает на свои места, и говорит: — Вот ты где.       Эндрю не отвечает.       Где-то слишком близко что-то взрывается, раскачивая сам фундамент здания.       Абрам думает о Сете и надеется, что он выберется. Надеется, что он вытащит других. Он надеется, пока это не становится болью. — Я уже начал было думать, что ты не придешь, — говорит Абрам.       Эндрю тоже не отвечает на это, но он делает шаг вперед, проходя через железные прутья, как будто их там нет. Он стоит прямо перед Абрамом, достаточно близко, чтобы протянуть руку и прикоснуться. — Прячешься? — спрашивает Абрам, ухмыляясь, и его глаза пробегают по капюшону, который скрывает черты Эндрю.       Вместо ответа Эндрю снимает капюшон и безэмоционально пялится на Абрама, что заставляет Абрама улыбаться еще больше.       Он думает, можно ли ему сказать, что он скучал по Эндрю.       Он думает, можно ли ему вообще скучать по Эндрю. — Как тебе всегда удается делать это с собой? — Эндрю наконец-то спрашивает, его голос проносится над Абрамом, как песня, которую он забыл, но знал когда-то давно. — Делать что? — спрашивает Абрам, хотя он думает, что знает ответ. — Нарываться на неприятности, — ответил Эндрю.       Ещё один снаряд сбрасывается, тряся землю под ногами, и Абрам сражается, чтобы остаться в вертикальном положении. Его нога пульсирует, голова пульсирует, и сердцебиение бьется в запястьях, пальцах, ушах. — Я должен сдержать обещание, — говорит он просто.       Я обещаю, я обещаю, я обещаю, я обещаю       Я пообещал.       Эндрю отворачивается, всего на мгновение.       Абрам чует запах дыма.       Его разум возвращается к другому огню, в другой жизни, но он тянет его в сторону.       Я сломаю тебя, — воздух, кажется, шепчет. — Я обрушу тебя, как здания, в которых ты выбрал умереть, пока ты не перестанешь знать, как жить.       пока ты не станешь мной       стань мной       стань мной       стань мной       И снова, необъяснимо, Абрам хочет смеяться.       Как будто он в состоянии услышать путаницу в голове Абрама, Эндрю наклоняется, и смотрит ему в глаза. — Здесь не место умирать, — шепчет он, как будто цитирует стихи. — Нигде не место, — отвечает Абрам. — И все же. — Разве ты не устал от этого? — спрашивает Эндрю, его слова заставляют мир замолкнуть, по крайней мере, на мгновение. — Это пытка. — Не для меня, — Абрам шепчет в ответ, реплики и строфы, борются за пространство в его голове, проливая секреты изо рта. — Нет, если это ты.       Если бы он не знал лучше, он бы подумал, что Эндрю выглядит злым.       Он знает это лучше. — Оно того не стоит, — говорит Эндрю.       Абрам уже качает головой: — Это не тебе решать. — Неужели так трудно просто успокоиться? — спрашивает Эндрю, подойдя чуть ближе. — Ты уже пробежал достаточно, и ты не можешь бороться за меня, так что отступи.       Абрам поднимает подбородок, глядя Смерти в глаза: — Если это значит потерять тебя, то нет.       Эндрю закрывает глаза, и он такой неподвижный, такой холодный.       Абрам хочет поджечь мир, чтобы согреть его. — Чертов мученик, — говорит Эндрю, снова глядя на Абрама.       Абрам улыбается. Не будь покорен, если гаснет свет.       Снаряды кричат и кричат. Подбираются ближе. Громче. Сильнее.       Они раскачивают поверхность земли, разрывая ее на новые части, разрушая тектонические плиты.       Это новые боги войны. Не уходи в небытие без гнева.       Эндрю внезапно заполняет все видение Абрама, он так близок. Он выглядит рассеянным, размытым по краям.       Это заставляет Абрама смотреть еще сильнее. — Это настоящее, — шепчет Абрам, в основном себе. — Так ли это? — спрашивает Эндрю, так же мягко. — Да, — он говорит это с чувством окончательности. Нет места сомнениям. Нет места и тонкому свисту надежды.       Убеждения — это боевой клич, и Абрам отправляется на войну. — Докажи это, — говорит Эндрю, бросая вызов. Восстань, бушуй и крикни смерти: «Нет!»       Абрам не знает, кто двигается первым, все, что он знает, это оглушительный звук мира, разрывающего себя на части, и мягкий выдох Эндрю, прежде чем их рты сталкиваются. Восстань, бушуй       Поцелуй не нежный. Не медленный. И крикни смерти: «Нет!»       Он такой же изящный, как апокалиптический конец света, и слаще, чем мучительная заря того же самого.       И Абрам не считает моменты. Он не составляет список в своей голове. Он не ждет. Он не думает.       Он отчаянно цепляется за нити мира, но они ускользают сквозь его пальцы. Как и всегда, неизбежно.       Он чувствует, как руки Эндрю поднимаются, чтобы провести по его челюсти, погладить его лицо.       И со вкусом проклятия на его губах, обещанием забвения, падающего с неба, он исчезает.

*

      (Эндрю делал это раньше.)       (Они делали это раньше.)       (Нил просто не помнит.)       (В Египте тьма, как шелковые простыни вокруг них.)       (В Персии ладан отравляет воздух.)       (За пределами карты, на неизведанных островах Тихого океана, пепел, льющийся с вулканического неба.)       (И Эндрю не может забыть.)       (Он не может.)       (Он не хочет.)       (Он тоже не может остановиться.)       (Поэтому, когда губы Нила встречают его, он едва избегает взрыва, как падающая звезда, которой его душа отчаянно хочет быть. Он едва избегает смерти, разрываясь на куски.)       (Вместо этого, он протягивает руку.)       (И небо взрывается.)       (И Нил исчезает.)       (Он исчезает.)       (Он исчезает.)       (Он исчезает.)       (Исчезает с легким вздохом, и оставляет Эндрю собирать все разбросанные части себя среди обломков и руин.) Настоящее

Х

      Нил находится на самой окраине поля, когда начинаются крики.       Улыбка, которая захватывает его лицо, непроизвольна и триумфальна, и он прячет ее за ладонью, хотя он знает, что никто за ним не наблюдает.       Ситуация только обостряется.       Нил не спускает глаз с Рене, когда она идет к Кевину и что-то шепчет ему на ухо, потом с Кевина, когда он говорит что-то Рико, а потом с Рико, когда его лицо мгновенно становится убийственным.       К тому времени, как Рико идет к Тетсуджи и что-то ему говорит, люди начинают замечать волнение.       Тетсуджи отмахивается от Рико и на мгновение Нил думает, что это не сработало, но потом он видит лицо Рико, и он знает, что все-таки сработало.       В глазах Рико будто какая-то гордость. Чувство собственной важности.       По крайней мере, больше, чем обычно.       Он отходит от Тетсуджи, когда его дядя направляется к толпе, а Нил отталкивается от стены, чтобы последовать за ним.       Рико ускользает, пока кто-то громко и красочно матерится. Это не похоже на Сета, так что Нил догадывается, что его коварный план работает.       Он проскальзывает через огромную дверь после Рико, позволяя ей медленно захлопнуться позади него. Темнота появляется мгновенно, за исключением полос красного света, которые просачиваются через щели.       Нил пытается заставить себя молчать, перемещаясь сквозь тени за Рико, как призрак, и надеясь, что его не заметят.       Тени притягивают воспоминания, как магнит, воскрешая их перед глазами Нила без его согласия или контроля.       Он моргает, и он в Риме, заговор на его губах и яд в его дыхании.       Он моргает снова и он в Марокко, звезды как далекие божества и песок как спящий монстр.       Он снова моргает и оказывается на корабле, пойманным за то, что он безбилетник.       Он закрывает глаза на все это и заставляет себя вернуться в настоящее. Настоящее.       Нет времени задерживаться такой ночью, как эта.       Рико выбирает извилистый, бессмысленный путь к Северной башне, срезает и ходит кругами, все это время идя с полной уверенностью, и это занимает у них в два раза больше времени, чем нужно, чтобы добраться туда.       Нил не знает, у него просто паранойа, или он знает, что за ним кто-то следит, или он просто заблудился. Это может быть любой из вариантов.       Наконец, они достигают Северной башни. Рико поднимается на лифте, и как только дверь закрывается, Нил начинает подниматься по лестнице, переступая две за раз.       Беги, — века шепчут ему на ухо. — Беги, пока не перестанешь знать, как это делать.       Сражайся, потому что не знаешь, как спокойно умереть.       Выигрывай, потому что не умеешь проигрывать.       Нил добирается до вершины лестницы, его сердце как малиновка разбивается на смерть о грудную клетку.       Через маленькое прямоугольное окно, установленное на двери наверху лестницы, Нил видит, как Рико вводит код к черной двери в конце коридора. Он слишком далеко, чтобы увидеть точные цифры.       Рико открывает ее широко, входя, как король, на свой двор.       Нил задерживает дыхание. Выдыхает.       И выбегает с лестницы, мечась между успехом и провалом, и умудряясь проскользнуть через промежуток, прежде чем дверь закрывается.       Его победа на удивление коротка.       Как только за ним закрывается дверь, включается свет, мгновенно ослепляя его.       Затем что-то холодное и острое прижимается к его горлу, почти сразу же проливая кровь. — Привет, младший, — мурлычет Рико. — Давно не виделись.