доктор

Пограничное расстройство личности. Союз качнулся на стуле, в который раз перечитывая одну и ту же строчку. ПРЛ. Серьёзное заболевание. Серьёзное до того, что может привести к ещё более серьезным заболеваниям типа шизофрении или биполярного расстройства. Результат экспертизы лежал перед ним на столе, но он не до конца верил. Может, снова власти постарались? Такое ведь не раз бывало и всегда больница оставалась виноватой. Но что-то подсказывало, что здесь всё-таки не было подвоха. В этот раз. И ему следовало бы вести себя иначе с Рейхом, ведь тот по-настоящему болен. Ему нужна помощь. Листок, исчерченный нервный почерком и заверенный тремя печатями, вклеивается в историю болезни. Наконец здесь появляется ещё что-то, кроме повторяющейся записи «Укол «Диазепама», 2 мл», что мелькала пару раз в несколько дней. Союз достаёт и другую историю, что не окажется в больничном архиве. Этот момент он старательно оттягивал, думал и сейчас был точно уверен, что такая история будет нужна. Именно с неё начнется борьба с несправедливостью. Союз, вооружившись телефоном и ручкой, принялся писать. Слоги быстро слетали с острого кончика и неровно ложились на разлинеенную бумагу. Всё самое важное и, пожалуй, нужное было в новостях и статьях, посвящённых стрельбе в школе. [Третий Рейх. 1 июля 1995 г. Семья: брат Веймар (журналист) и отец Г. (на данный момент находится в местах лишения свободы). Биография: окончил начальную школу штата Небраска, среднюю школу штата Небраска и так же старшую школу штата Небраска. Социофобен, проявлял признаки социопата ещё в средней школе. Плохие отношения с одноклассниками и школьным коллективом; травля, избиения. С детства воспитывался братом и неродной тётей-опекуном. 5 июня 2012 года совершил массовое убийство в школе на выпускной и, будучи признанным невменяемым, был отправлен в Психиатрическую больницу штата Небраска.] Закончив писать, Союз придирчиво пробежал глазами по записям и дописал: «Боится крови и одиночества». Почему-то именно это всплыло в голове из разговора с Веймаром. Этот мир не бережёт детей. Совсем. Доктор откладывает историю, прячет её в стол к остальным и берётся за другие. Снова никакой связи. Снова отдельная судьба, никак не пересекающаяся с судьбой монстра. Шум внизу привлекает внимание и Союз подходит к распахнутому окну. Под серебряной крышей крыльца, что уже стала грязно серого цвета, собрались люди. Одетые в форму, они громко спорили и активно махали руками. Союз заметил, что не только он наблюдает за сборищем и кивнул высунувшемуся из окна Бублику. Тот кивнул в ответ и обратил своё внимание на крыльцо. Шёл спор, но суть его была непонятна: видимо, спорили они уже давно и только переругивались. Среди взрослых недовольных лиц особенно выделялось смуглое лицо молодой девушки. Она и являла собой оппозицию. Смазанные веснушки скакали по лицу, когда девушка поднимала или опускала тёмные брови, а рот открывался все шире и шире. Она могла вот-вот закричать, но только позвякивающие фенечки на руках указывали на недовольство. В остальном девушка была куда спокойнее своих взрослых оппонентов. Лица раскраснелись и слюна брызгала во все стороны, задевая своих и чужих. Ещё бы чуть-чуть – и, возможно, кто-то бы захлебнулся. Союз узнал работников больницы и почему-то сразу стал спокойнее: значит, его помощь не понадобится. Ступив пару шагов в сторону, доктор снова взглянул на окно и всё-таки поспешил вниз. Как и предполагалось, основное действие прошло и сейчас предстояла развязка: какая сторона окажется упрямее и не сдастся? Союз подошёл к тому моменту, когда снова началась перепалка. Медсестра с первого этажа заявляла: – Девушка, Вам никак нельзя сюда пройти! Мы не можем Вас пустить, да поймите же! В ответ девушка парировала: – У нас свободная страна! Вы обязаны (она подчеркнула это слово интонацией) меня впустить. Я представитель СМИ, я обязана рассказывать правду. – Больница – место свободное от СМИ. По уставу здесь запрещены посетители и видеокамеры, кстати, в том числе! – Значит на территории Вашей больницы и правда происходит что-то противозаконное. Ни одна организация не имеет права запрещать работать журналистам! Медсестра и девушка, кажется, не собирали заканчивать и только сильнее подогревались. Союз решил вмешаться. – Здравствуйте, что здесь происходит? – спросил он и обратил своё внимание на девушку. – Вы представитель СМИ? – Да, – ответила девушка гордо. – И я хочу попасть в больницу. – Это невозможно, – ей ответ. – Больница – это не место, куда можно ходить каждый день, чтобы сделать пару фотографий. Что Вам, как представителю СМИ, здесь делать? Девушка вспыхнула. – Да как же Вы не понимаете?! – воскликнула она. – Ваша больница странная! Сюда свозят стольких убийц, что кажется, стольких не вешают. – Убийцы тоже могут быть больны. Мы не вмешиваемся в дела суда. – Но разве Вы... – Прошу Вас, покиньте территорию больницы. Звоните в администрацию заранее и просите встречи. По-другому никак. До свидания. Союз разворачивается и скрывается за стенами больницы. За ним идёт медсестра с высоко поднятой головой и усмехается. К девушке подходит пожилой охранник Джон и предлагает сопроводить её к выходу. Девушка хмурится и, отказавшись от сопровождения, уходит поверженной, но отнюдь не проигравшей. До страшного события остались считанные часы.

***

Рейх ошибся, подумав, что ему будет трудно ужиться со стариком за стеной. Этот старик, Роберт, оказался не из того типа, что любит рассказывать истории из жизни или плакать об ушедшей юности. Днём он много говорил и читал Шекспировского «Гамлета», искусно входя в роли, а вечером напевал The Beatles «Yesterday» или «Кино» «Группа крови», что сон приходил безо всяких успокоительных. Доктор больше не появлялся на пороге, да и пациент не был расстроен. Жизнь шла своим чередом. Рейх, до того бесновавшийся, сейчас притих и стал глух к происходящему вокруг. На звуки из-за стены он реагировал вяло, хотя внимательно прислушивался к каждому отдельному слову. Руки больше не показывались в вентиляции и Рейх убедил себя, что это был побочный эффект от успокоительного, а то есть галлюцинация. В один вечер, когда полдник (он состоял из трёх крекеров) был роздан и съеден, Рейх устроился на кровати и прислонился к стене. Примерно в это время Роберт надевал своих пальчиковых кукол и, устроившись напротив вентиляции, начинал спектакль. Чаще всего он читал и, конечно, показывал «Гамлета», «Короля Лира» или же «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Роберт был фанатом английского классика, мог днями и ночами читать его (однажды такое и правда произошло, что Рейх даже просил медсестёр как-нибудь успокоить разбушевавшегося театрала). Но бывали и исключения, когда развитый интеллект выдавал придуманные истории, обличая их в маленькие фетровые фигурки и тайную способность чревовещания. Так и произошло сейчас. Роберт важно и бодро призвал невидимых зрителей ко вниманию и действие на сцене началось. Закрыв глаза, Рейх видел мелькающие фигурки, что кружились, открывали рты, активно жестикулировали и буквально летали по сцене, пока голос рассказчика повествовал о новой сказке. Речь шла о докторе-волшебнике, что мог излечить любую болезнь, словно видел людские тела и души насквозь. Но однажды к нему пришёл пациент, чью болезнь доктор не мог увидеть, как ни пытался. Пациенту становилось всё хуже и хуже, а доктор изнывал от бессилия. В скором времени больной умер, ни оставив после себя и следа. Доктор, уставший и изморённый, потерял свою силу, перестал лечить других, закрылся в своей небольшой лаборатории и… — И умер, — закончил Рейх, откровенно зевая. История для него была скучной и обычной. – Разве не так? — Может, — ответил Роберт. – История всё ещё не закончена и продолжается. — Так ты бывший врач? — Нет, я актёр. — Тогда история скучная. — Да, внучка тоже когда-то так говорила. Однако, у истории будет хороший конец. Пусть сейчас она кажется скучной, но в скором времени доктор снова обретёт своё волшебство. Рейх скривился, ведь понял, кого подразумевает под доктором старик. Этот самый доктор плевал ему в лицо и терпеть не мог приходить к нему, совсем ни как доктор-волшебник из сказки. Этот был совершенно другим, а потому Рейх заключает, что сказка – полная чушь, как и её персонажи. — Может, — просто отвечает Роберт и напевает: — «В жилах стучит птицами кровь. Вера да надежда, любовь»¹. — О боже. — Вы снова поёте, — слышится третий голос и Роберт на мгновение перестаёт петь. – У Вас прекрасный голос. Очень жалею, что не пришёл к Вам на какое-нибудь выступление. — Будем здоровы, сходите. — Конечно. Рейх не сразу узнал обладателя такого простого и доброжелательного голоса, а как узнал, оторопел и озлобился, ведь это был его доктор, которого он не желал ни слышать, ни видеть. Не находя себе места от нахлынувшей злобы, Рейх закрывает уши (смирительную рубашку теперь на него одевали редко) и вдавливает ладони в череп. Но отдельные звуки всё равно долетали до него, заставляя внутренности клокотать от гнева. Доктор и пациент мирно разговаривали и изредка переходили на «ты», что для них было, казалось, вполне обычно. Слышался шелест одежды и поскрипывание ручки о бумагу, изредка доносился приглушённый смех. Рейха так и передёргивало вставить слово или прервать этот бесконечный диалог закадычных друзей. Его буквально трясло от мысли, что доктор может быть до того добрым и открытым, может шутить и смеяться, а главное не смотреть с откровенной ненавистью. Союз тем временем заканчивал осмотр и, пометив «Изменений в здоровье не наблюдается», закрыл историю болезни. Обход проходил вполне спокойно и должен был закончиться на тридцать второй палате. Доктор бросил взгляд на вентиляцию, ведущую в соседнюю палату. Туда он не заходил вторую неделю и получал всю информацию от медсестёр да санитарок. Третий Рейх больше не бушевал и вёл себя спокойно и Союз был благодарен ему за это. Роберт, заметив взгляд доктора, слегка улыбнулся и спросил: — Доктор, Вы любите своих пациентов? — М-м?.. Да, каждого люблю, Вы знаете. Зачем спрашиваете? — Хотелось в этом ещё раз убедиться, ведь больше надеяться тут не на кого. Могу я попросить тебя перестирать кукол? Я извалял их то ли в меле, то ли в побелке с потолка. Не знаю, как так даже произошло… — Конечно, я постираю. Приступов больше не было? – спросил Союз, принимая кукол и пряча их в карман. — После того случая не было ещё, — ответил Роберт. – Больше не буду Вас задерживать, у Вас полно работы. — Хорошо. Отдыхай. — До свидания. Рейх слышал, как закрылась дверь и щёлкнул замок, а сверху послышалось знакомое копошение и в вентиляции показался краешек знакомой гофрированной бумаги. — Доктор ещё конфет принёс. Будешь?

***

Скоро солнце ушло за горизонт и тенями выползали сумерки на оживленный город. Похолодало, заморосил дождь и скоро обратился ливнем. Прохожие поспешили натянуть дождевики, а те, кто не успел, вынуждены были стоять на остановке и ждать спасительный транспорт. Когда одни спешили как можно скорее скрыться от непогоды, Хелен бежала ей навстречу. Прозрачный дождевик трепыхался на ветру, гонимый волнами ветра и шума улиц. Передние пряди волос намокли и намертво прилипли ко лбу. На животе болтался небольшой рюкзак и она старалась спрятать его от дождя, ведь в нём находилось то, на что она потратила свои последние деньги – фотоаппарат и… кое-что ещё. Как и все государственные учреждения, больница закрывалась ровно в девять часов вечера, а потому когда Хелен подошла к воротам, они были наглухо закрыты. Но это ничуть не расстроило девушку, ведь она ещё при дневном своём визите обратила внимание на высокий с плоскими верхушками забор и лишённое решётки окно на первом этаже, куда она и хотела забраться. Перемахнуть через забор не составило для Хелен большого труда, а потому она уже на территории больницы и сейчас прячется за деревом. Всё вокруг тихо; на парковке лишь три машины и ни одного человека. Она, крадучись, прячась каждые две минуты, словно сбежавший заключённый, добирается до стен больницы. Осторожно обходит крыльцо, минует окно сторожа и лисицей крадётся дальше. Вот уже и примеченное ей окно без решётки. Да, ей не показалось, оно и правда было лишено решётки, а значит там никого не могло быть! Ступив на ливнёвку, закрывавшую дыру в земле, и ухватившись за узкие откосы, Хелен подтянулась и уткнулась лбом в стекло. Лишённая искусственного света улиц и освещаемая только луной, комната оказалась заполнена кое-какими вещами, что девушка твёрдо решила, что это кладовая. Хелен ловко спрыгнула на землю и достала из рюкзака то, без чего она ну никак не могла проникнуть в больницу (а ведь именно проникать она собралась!), она достала скотч. Как в старом боевике, Хелен рвёт скотч зубами и клеит широкими полосами на окно. «Шумит не само стекло, а его осколки», — вспомнила она фразу протагониста из одного просмотренного ей фильма и, зажав в кулаке найденный поблизости камень, ударила по стеклу. Окно задрожало и моментально треснуло. Ни один осколок не упал, ознаменовав тем самым победу Хелен, которая осторожно сняла полоску скотча. Ещё один удар – ещё полоска; ещё удар – полоска. И когда последняя полоска была снята, девушка обнаружила, что вполне сможет протиснуться в проделанную дыру. Хелен снова подтягивается на руках и аккуратно проникает внутрь, ухом почти что касаясь острых краёв. Внутри темно и лунного света недостаточно, потому приходится идти наощупь. К удивлению Хелен, для кладовой здесь было очень мало вещей, да и запаха пыли, свойственный забытым людьми помещениям, не было. Комната была наполнена живым духом и вполне обитаема. По спине Хелен поползли мурашки: значит её могли поймать с поличным. Она затаилась, замерла, но никто (или ничто?) не двинулся (-лось). «Отсюда нужно выбираться», — подсказал здравый голос и Хелен медленно побрела вперёд. Под ногами ничего не попадалось, а волосы не путались в паутине. Абсолютно живое помещение. Она добралась до двери (возбуждённый мозг только сейчас заметил окошко слабого света) и остановилась около неё. Дальше был коридор и дверь, видимо, была заперта. Это значило, что сейчас ей стоило вернуться и попробовать проникнуть в больницу другим путём. Но кроме этого окна, везде были решётки и камеры слежения (ведь она же проверяла утром!). Нет, двигаться назад нельзя, нужно выбираться отсюда. Хелен делает пару шагов назад, чтобы принять решение, и натыкается на что-то твёрдое. Это могла быть коробка, успокаивает себя девушка, просто такая странная коробка, которая оказалась у неё на пути, просто коробка… – Офелия, – вдруг раздаётся откуда-то снизу и вся краска уходит с молодого лица. – Офелия... Крик ужаса будит больницу и весь медперсонал стекается к палате №32. Туда же спешит и доктор, но приходит чуть ли не последним. Медсёстры уже окружили лежащего – боже, это же Роберт! – и пытались привести его в чувства. – Что случилось? – спрашивает Союз, проталкиваясь среди санитарок и медбратьев. – Артериальное кровотечение. Наложили жгут, но пациент потерял много крови. Вызвали «скорую», – отвечает медсестра. – Хорошо. Замечательно. Но нужно привезти его в чувства. Давление измерить, иначе с низким тут и останется. – Хорошо. Женщина крикнула куда-то в коридор и оттуда появилась Изабелла с тонометром. Перевязали, измерили давление. В норме. Сняли жгут. Пульс. Отлично. Дело было сделано. Теперь Союз мог перевести дыхание: пусть состояние было нестабильным, но Роберт обязан выжить. Хотя бы ради своей внучки. В суматохе доктор не успел рассмотреть как следует причину, как стал устранять следствие. Он бросает взгляд на окровавленную стену и вздрагивает. Кровь, брызнувшая из артерии, окрасила стены и потолок алым и медленно стекала по шероховатой поверхности. Но самым страшным было не это – кровь попала и в вентиляцию, что вела в соседнюю палату. «С самых малых лет он боялся темноты и крови... а тут останется один...» – «Скорую» вызвали? – снова спрашивает Союз. – Да, она уже здесь. – Хорошо. Передайте ей больного. Я буду в соседней палате. Доктор бросается к выходу.

***

Доктор опрометью бросается к выходу. Несколько шагов и вот он уже у двери в соседнюю палату, поворачивает ручку двери и входит; в нос ему тут же бросается резкий запах страха, а перед глазами встаёт образ беспомощно зажатого в угол человека – точно такой, который он рисовал себе в воображении минуты две-три назад. Союз слишком часто видел нечто подобное, и это почти не удивило его. У человека в углу тряслись руки, он судорожно вдыхал похолодевший от напряжения воздух. Он прижимал колени к груди, не отводя пустого взгляда от вентиляции. Яркие пятна крови пугали его, но он в исступлении продолжал смотреть. Союз осторожно сделал три шага в сторону пациента, поинтересовавшись: «Все хорошо? Могу ли я Вам помочь?» Получив в ответ лишь тишину, Союз подходит все ближе, пока расстояние не уменьшается до одного шага. – Ты меня слышишь, Рейх? – желая попасть к пациенту в доверие, доктор плавно перешёл на «ты». Сейчас тон его был достаточно мягок и снисходителен, ему необходимо было привести пациента в чувства и успокоить его. Пациент все также безмолвно наблюдал за стекающей вниз по стене кровью. Союз хотел уж было заметить, что тот и вовсе не моргает, но нет. Рейх моргнул и вздрогнул, дернувшись в сторону. С губ его сорвался истошный вопль: «ОТОЙДИ!» Видимо, Рейх только сейчас заметил в палате чужое присутствие. Союз отступил. – Я хочу тебе помочь, пожалуйста, доверься мне. — Тяжёлый вздох, а за ним и брови невольно тянутся к переносице. – Всё хорошо, вот так. Сделай небольшой вздох, а затем выдох. Карие глаза скользнули вниз к чужой груди, чтобы убедиться в способности пациента выйти на контакт из пучин своего страха. Вдох. Выдох. Рейх слышит и пытается понять. Доктор осторожно присел на корточки напротив своего пациента. Рот его вновь раскрылся для продолжения разговора: «Что ты сейчас испытываешь? Расскажи мне. Я могу выслушать тебя». Губы Рейха предательски задрожали, а взгляд остановился на лице доктора. – Отвратительно! Отвратительно... Отвратительно-о… Ненавижу-у! Кричит Рейх и рывком вскакивает с места, однако его тут же останавливают сильные руки доктора; тянут на себя и пациент падает. Он падает, утыкаясь носом в чужое плечо, вдыхает тот самый запах лекарств и табака. – Тебе это противно? – спрашивает Союз и тут же охает, почувствовав резкую боль в области правого плеча. Будто только что кто-то со всей силы ударил его в то место. Но это не было просто чувством – это сделал Рейх своей головой, после чего он вдруг всхлипнул и, поддавшись эмоциям, заплакал. – Мне страшно... Что случилось? Я-я не понимаю..! Не хочу понимать! Я хочу... – Рейх запнулся, когда слезы нещадно начали душить его, а слова превратились в бесформенную кашу. В этот момент тёплая рука доктора легла на спину Рейху, осторожно поглаживая и утешая его. Рейх захотел сейчас поверить в доктора, захотел довериться ему. И не было в этом доверии никакого смысла – он просто захотел. – Я хочу... хочу поговорить с братом. Союз смотрел лишь вперёд на голые стены, в какой-то задумчивости медленно и осторожно кивая в знак согласия на слова своего пациента. Выждав небольшую паузу, он произнёс: – Ты хотел бы обсудить случившееся с братом? – Нет. – Хорошо, ты поговоришь с ним. — Союз краем глаза взглянул на своего пациента, собственной кожей почувствовав, что тому стало значительно легче. Объяснить словами это чувство невозможно, такое можно лишь испытать. Так они просидели минуты три в тишине. – Помоги встать… – вдруг шёпотом просит Рейх, удобнее схватившись за плечи доктора. Тот и сам неохотно встаёт на ноги, ощущая, как хрустят кости и суставы в коленях. Но это не особо волновало его сейчас, ведь пациент все же вышел на контакт и доверился. Земля пропадала под ногами Рейха, он видел перед собой лишь пелену слез, осевшую после всех тех слов. – Я лягу... Союз помогает Рейху сесть, а затем и лечь. Кровать под чужим телом вновь неприятно скрипит, но это не самое главное, на что обращает внимание Союз; его плечо и ткань халата стали влажными от слез.

***

Болела голова. Хелен уже несколько раз просила аспирин и Балдер расчехлял свою аптечку и доставал оттуда белую таблетку от головной боли. Девушка глотала, проходило время, а таблетка не действовала и требовалась ещё одна порция. Балдер предупредил: – Последняя. Больше нельзя, – и протянул на раскрытой ладони пилюлю. – Спасибо. Хелен схватила её и быстро проглотила. Её всё ещё трясло. Крик, что вырвался у неё из груди, потряс не только больницу, но и её саму. Он до сих пор стоял у неё в ушах и с дикой силой давил на перепонки, словно желая их порвать. И тот запах всё ещё был в носу. Словно он впитался волосками носа и теперь стоять будет вечно. Этот запах, запах жилого помещения, – она слишком поздно сообразила! – был запах крови. Да, именно кровь она увидела и почувствовала, стоило мраку зашевелиться. Балдер подаёт стакан и Хелен жадно пьёт кулерную воду. Она уже как полчаса сидит у главврача и пьёт эту пресную, тёплую воду из старого кулера. Хелен была уверена, что её вырвет, если хоть ещё один глоток попадёт в желудок. Но она всё равно пила эту воду и не могла себя остановить. Её застали на месте преступления и (о боже, они и правда её почти не заметили, если бы не врач «скорой», указавший на постороннего в палате), и отвели к главврачу. Она должна была оправдаться, придумать историю, банально соврать, но сейчас могла лишь сжимать в руках фотоаппарат и пить кулерную воду. Балдер лишь курил и смотрел на часы, явно кого-то ожидая. И когда дверь открывалась, он улыбнулся входящему и потушил сигарету. – Всё хорошо? – осведомился Балдер. – Пока что да, – отвечает знакомый голос. – Роберта отправили на «скорой», Третий испуган, но всё хорошо... А это кто? Хелен вскинула голову, их взгляды встретились. Она узнала того самого доктора, что выгнал её поутру с территории больницы. Сейчас он казался куда более человечным и понимающим (а не потому ли, что халат у него перемазался в крови?). Хелен замутило, но рвотный комок остался в желудке. Она вздохнула. – Так что здесь, собственно, происходит? – спросил Союз после секунды колебания. – Вы всё-таки попали в администрацию, я прав? – Доктор, почему Вы издеваетесь? – со стоном в голове произносит Хелен. – Кто знал, что желания до того реальны. – И как Вы оказались в больнице? – Она разбила окно, – вмешался Балдер. – Аккуратно и точно, как настоящий шпион. Приклеила скотч на стекло и бесшумно проникла внутрь. – Откуда Вы... – Послушайте, я долго живу и когда-то в детстве тоже пытался подражать всяким шпионам. Я клеил скотч на стекло и бросал на него болтик, а стекло разбивалось бесшумно, после чего я убирал скотч вместе с осколками. Но кто мог подумать, что таким будет заниматься студентка элитного колледжа. Хелен вспыхнула. И правда, её колледж был одним из лучших в округе и поступить туда было не так просто. И из-за своего любопытства она могла вмиг этого лишиться. – Так почему Вы решили проникнуть в больницу? Вы хотели что-то украсть? – Нет, что Вы! – запротестовала Хелен и взгляд её обрёл твёрдость. – Я всего лишь хотела узнать, что творится в этой больнице, всего лишь! – Узнали? – Нет, не успела. Но я признаю, что портить государственное имущество я не имела права. – Именно так. Балдер снова закурил и прошёлся по кабинету; Союз в это время пристально рассматривал девушку. Пусть та и выглядела смущённой своим поступком и возмущенной поступками окружающих, но она всё ещё стояла на своём, и это чувствовалось. Как человек, вцепившийся в свои последние месяцы жизни, хочет прожить их по максимуму и потому не остановится ни перед чем. Союз наконец спросил: – Вы что-нибудь фотографировали? – Н-нет. Я испугалась, какие могут быть фотографии?! И тем не менее Хелен крепко сжимала в руках фотоаппарат, как будто его могли отобрать и лишить её самого ценного. Глаза её бегали, как ни пыталась она совладать с собой. Союз решился подтолкнуть её к правде. – Мы благодарны Вам, что Вы оказались в палате, – произнёс он и привлёк к себе внимание и своего коллеги. – Без Вас мы бы не нашли пациента и он с большой долей вероятности мог умереть. Будем честны, мы и он можем благодарить только Вас. Хелен снова вспыхнула. Правда и ложь смешались на её лице и сама она могла лишь кивнуть. По правде говоря, Союз не соврал, ведь этот блок не отличался посещаемостью и медсёстры заглядывали сюда реже, чем сам доктор. Если Роберт выживет, то благодарить он обязан только эту девушку. – Мисс... как Вас зовут? – Хелен Эванс, будьте добры. – Приятно познакомиться. Я СССР, будем знакомы. Я предлагаю Вам сделку. Вы показываете содержимое своего фотоаппарата, а мы отпускаем Вас без вызова полиции за порчу госимущества. – Союз, разве это... – Да, Балдер. Главврач поджал губу и уткнулся взглядом в окно. Хелен же снова металась между двумя крайностями, как охотничья собака, не понимающая, за каким зайцем ей лучше погнаться на развилке лесной тропы. Союз терпеливо ждал. Наконец, девушка ослабила хватку и протянула фотоаппарат Союзу. Тот со знанием дела рассмотрел его, после чего открыл галерею. Хелен нервничала, но промолчала, когда доктор стал безбожно (она догадалась по характерным щелчкам) удалять фотографии. А ведь там столько информации было! Закончив, Союз вернул камеру хозяйке и кивнул Балдеру. Тот подошёл к своему столу, где стоял обычный стационарный телефон, и набрал номер охраны, предупредив, что от него сейчас уйдёт девушка. Когда главврач положил трубку, Хелен вскочила со своего места: – Спасибо Вам большое, – она отдельно поблагодарила каждого. – Спасибо. И вот мои данные, если вдруг всё-таки понадоблюсь. Пожалуйста, простите за лишние хлопоты. Она протянула две визитки и Союз их принял, вычитав на белых картонках: "Хелен Эванс, ЖУРНАЛИСТ". Он передал один экземпляр Балдеру, а второй спрятал в карман. Девушка снова поблагодарила их и вышла. Балдер наблюдал за ней в окно и, пока Хелен не покинула территорию больницу, не произнёс и слова. – Что думаешь? – спросил Союз. – Ничего такого. Любопытная учащаяся колледжа приняла окно без решётки за необитаемую комнату и проникнута в неё. Что ей здесь надо было, мне непонятно, но тем не менее история закончилась хорошо, – Балдер отошёл от окна. – Полагаю, утром стоит ждать гостей. — Полагаю, что так. Но ты же их не боишься? – Даже не знаю, как тебе ответить. Балдер рассмеялся и на глазах превратился в Бублика, мягкого и весёлого человека. Союз тоже улыбнулся, но не совсем радостно, скорее напряжённо. Завтра. Завтра снова придётся всё вспомнить. – Доброй ночи, – желает Бублик. – Это плохая примета, Бал. – Да, но хуже этого, ничего ночью не случится. Разве только утром. – Да, там уже пожелание доброй ночи будет не причём. – Определённо.