Неловкие разговоры

Микаса тренируется с Леви — после того, как она до конца восстанавливается, он и правда берёт её под своё крыло. Из-за сильной загруженности рукодства разведкорпуса после смены власти, они встречаются не так часто, а на две тренировки рукопашного боя приходится только одна с использованием УПМ. Отчасти это связано с неопределённостями по поводу бюджета, который Хистория согласится выделять их отряду. Леви оказывается хорошим, но не слишком терпеливым учителем. Он детально разбирает каждое движение, показывает ей новые приёмы, но требует от Микасы немедленного результата. Иногда девушка схватывает всё налету, и тогда Леви, пусть и своеобразно, но её хвалит и позволяет отрабатывать приём на себе — по мнению Микасы, это лучшая возможность ударить коротышку и не получить за это подзатыльник. А иногда она не сразу понимает суть, и тогда она тренируется на боксёрской груше, пока, по словам Леви, «не стыдно будет показаться людям на глаза». А ещё Леви как назло на тренировки постоянно надевает ту проклятую кофту, из которой выглядывают ключицы. И Микаса, чёрт возьми, иногда не может сосредоточиться. Чай она всё ещё носит, но уже не из желания насолить. Первопричина забывается, а привычка остаётся, и каждое утро перед дверью капрала стоит чашка. Леви не высказывает никакого недовольства — скорее просто сдаётся, — и периодически подсыпает в жестяную банку Микасы листы, чтобы она не носила ему дрянь, от которой бы он плевался. Он больше и не ругает, и не хвалит то, как она заваривает чай, пускает всё на самотёк, но делает ей некоторые поблажки в поведении, и они просто не упоминают вслух это чайное соглашение. Хисторию Микаса после коронации видит редко — она полностью погружена в королевские обязанности, начинает наводить свои порядки, и, кажется, со временем начинает общаться с капралом на равных. После строительства приютов для сирот из Подземного города она словно завоёвывает расположение Леви. После выхода с очередного заседания, капрал объясняет Хистории, как можно удачнее всё это организовать. Он выходец из Подземного города — это становится ясно по обрывкам фраз, которые Микасе удаётся уловить. Капрал обладает информацией, которая не доступна ни Эрвину, ни Ханджи. Он знает расположение улиц, более богатые и более бедные районы, знает обустройство домов и где чаще всего прячутся сироты. Но, конечно, Микасу больше интересует не Подземный город и детство Леви, а их родственные связи, ведь капрал бросил этот туманный намёк на то, что он тоже Аккерман. Она не слышала о капрале от своих родителей, не слышала о Кенни, и, судя по её предположениям, они слишком далёкие родственники, чтобы коротышка обладал хоть какой-то информацией о её родителях. Да и жили они слишком далеко — одни в Подземном городе, другие в горах. Но её надежда узнать чуть больше о родителях, которых она так рано лишилась, маленьким огоньком греет сердце, и Микаса из страха потерять это тепло зарекается не поднимать тему. Она предпочитает сладкое неведение реальности, которая может ей не понравится. Так она попадает в ловушку собственных грёз, в которых однажды после разговора с капралом ей удаётся узнать больше об отце и матери. Ханджи придумывает кристаллические лампы, и свет становится доступен сначала богачам, важным государственным подразделениям, а потом и широкому кругу лиц. Светильники распространяются молниеносно — количество предложений не может удовлетворить спрос. После нескольких экспериментов Ханджи также создаёт Титан-Гильотину, с помощью которой удаётся убивать титанов, не вступая с ними в схватку. И крайним становится Эрен, которому приходится превращаться и создавать укрепления едва ли не каждый день. Кровь из носа течёт постоянно, чтобы как-то облегчить боль, парень начинает курить ещё больше, а Микаса просто остаётся рядом. Она носит ему еду, встречает после каждого превращения и бдит, пока он спит. Конечно, это эгоистично, но иногда она желает, чтобы Эрен не обладал этой силой ради его же блага. А ещё — чтобы бросил курение. Микасу беспокоят изменения в его характере. После возвращения из церкви Райссов парень замыкается, становится не похож сам на себя. Прежде весёлый, громкий и нетерпеливый, теперь он вечно бурчит что-то себе под нос и несёт на душе тяжёлый крест. Ей он мало что рассказывает, он вечно погружён в себя, и взгляд его устремлён в пустоту. Глаза перестают блестеть амбициями. До начала операции по возвращению стены Мария остаются дни. Микаса получает новую лошадь — она мало чем по виду отличается от погибшего Версаля, но более строптива и непослушна. Кобылу зовут Венесуэлла, и она оказывается одной из тех, кто кусает, когда стараешься с ней сблизиться. Девушка обматывает пострадавшие пальцы и горько усмехается — скорее всего, это не последняя лошадь, с которой ей предстоит иметь дело, а вот у Венесуэллы, с другой стороны, она может стать последней хозяйкой. После поездки к Кису Шадису — их бывшему инструктору, мрачное настроение Эрена пусть и не до конца, но рассеивается, и Микаса рада, что её любимый брат снова вернулся, поэтому не разнимает Жана и Эрена, когда они начинают свою потасовку во время пира. Ей хочется, чтобы он всегда оставался таким — привычным, эмоциональным и родным, чтобы глаза блестели, а голос звенел. Когда она с ребятами возвращается в казармы, то замечает мужчину, сидящего в тени — она не совсем уверена, но ей кажется, что это Леви. Он выглядит так, словно готовится потерять что-то очень ценное — то ли жизнь, то ли её смысл. Рядом с ним стоит кружка пива. Микаса не задерживается, быстро уходит, чтобы не попасться на глаза. Если это и правда капрал, то выглядит странно и непривычно — неужели он действительно решил выпить перед важной миссией? Не это ли высшее проявление эмоциональной незрелости?

***

Когда Эрвина поднимают на крышу, Микаса впервые осознаёт, насколько тесные узы связывают командующего и капрала. Она никогда не видела Леви настолько обнадёженным. Он прижимает инъекцию к сердцу, будто она дарует ему спасение, будто от неё зависит его жизнь. Желание сохранить Эрвина берёт корни не из стремления сохранить великого лидера, который приведёт человечество к спасению, а из эгоистичного желания спасти дорого себе человека — Микаса видит это по взгляду, понимает, потому что они с Эреном чувствуют то же самое. Микаса не может сдержать слёзы — на крыше неподалёку друг от друга оказываются два живых трупа. Армин — весь обугленный, — пахнет запёкшимся мясом. Каждый вдох причиняет ему сильную боль — грудь вздымается и опускается как можно реже. Он воплощает всё страдание, которое когда-либо испытало человечество. Эрвин, несмотря на половину выпотрошенного живота, выглядит спокойно, смирённо и не выражает ни единой эмоции. Он так же строг, так же непоколебим. Черты лица впали, губы побледнели — Эрвин дышит надеждой, но пахнет смертью. Леви отбрасывает Эрена всего одним ударом руки, и Микаса кажется впервые видит личный ад. Она набрасывается на капрала — на человека, которого искренне уважает, с которым не раз сражалась бок о бок, с которым тренировалась неделями, которому каждый день приносила чай. Набрасывается, потому что, как бы высоко она ни ценила человечество, Леви, Ханджи, она не может позволить умереть близкому сердцу другу. Армин прошёл вместе с ней и Эреном много испытаний, выручил их, когда весь мир был готов пустить пулю им в лоб. Армин вдохнул в них желание увидеть мир за стенами. Он был слаб, но мечтал, и это придавало ему решительность в трудные минуты. Если Эрвин был надеждой человечества, то Армин — надеждой для Микасы и Эрена. Но она не может убить Леви, даже когда речь идёт о жизни её друга — и дело не только в разнице физических сил, но и какой-то доле привязанности. Она смотрит ему в глаза, столь же безэмоциональные, что и всегда, и пытается найти там ответ — неужели ей придётся сражаться с капралом ради тех, кто ей дорог? Она удерживает клинок у его шеи, даже когда Леви начинает приводить разумные аргументы в пользу спасения командующего — но всё это скзвозит лицемерием. Капралу, как и Микасе, в данный момент всё равно на человечество, он преследует свои интересы. Она смотрит ему в лицо, обляпанное кровью, и навсегда запоминает выражение, когда Флок выкладывает, почему хочет спасти Эрвина — чтобы оставить дьявола в аду, чтобы он мучался и страдал. Когда парень начинает к ней приближаться, она безжалостно замахивается клинком — если ей придётся убить эту сошку, чтобы спасти Армина, она это сделает. Флок бесит и мешает. Но она не успевает, её хватает Ханджи. Она вырывается, сдавливает руку майора до хруста суставов, но Ханджи удаётся найти слова, который взывают к её разуму. И Микаса, обливаясь слезами, чёрт возьми, сдаётся — мысленно прощается с Армином. Она смиряется с потерей. Только сыворотку Леви почему-то вкалывает Армину.

***

Во время вручения наград капрал уже не выглядит таким безупречным — скорее разбитым. Он едва прямо стоит, постоянно уводит взгляд в пол, и Микасе тяжело на это смотреть. Она старается игнорировать присутствие Леви, из которого будто выкачали всю жажду продолжать сражаться и двигаться дальше. Капрал запирается и не выходит из комнаты уже пару дней, отменяет все тренировки и не показывается даже в столовой. Ханджи относится с пониманием и не пытается вытащить его из кокона, в который он прячется, и даёт ему время для того, чтобы прийти в себя. Она носит капралу еду три раза в день, и бумаги, которые ему необходимо прочитать и проверить, но если работу он выполняет, то на подносе чаще всего еда остаётся нетронутой. Микаса мучается и плохо спит. Армин плачет, когда думает, что его никто не видит, и девушка едва не кричит от беспомощности и жалости, которую испытывает. Она ничего не может сделать, не может подарить ему оправдание, в котором он так отчаянно нуждается. А Эрен — Микаса не знает, какой ад творится в голове у Эрена. В нём как будто поселяется вторая личность — более мрачная и жестокая, с которой у девушки не получается построить контакт. Когда Микаса оказывается на грани безумия, она просит у Ханджи самой носить подносы Леви — она перестала заваривать чай капралу после возращения стены Мария, и теперь чувствует, что ей не хватает работы, которая бы заняла руки. Новая командующая, полностью погружённая в работу из-за гибели Моблита, Эрвина и апатичности Леви, сейчас тонет в бумагах и обязательствах, спит едва ли больше двух часов в день и выглядит, как ходячий труп. Она нехотя передаёт эту обязанность Микасе — девушка знает, что Ханджи общается с Леви, когда носит ему подносы, но долг службы оказывает давление, которое без недели майор едва выдерживает. Микаса готовит то, что у неё получается лучше всего, заваривает чай, который лежит на самом дне жестяной банки, и идёт к комнате. Она ничего не говорит, не стучит в дверь, а просто оставляет поднос на пороге и уходит. И так три раза в день. На следующий день, когда чай заканчивается, она наливает в кувшин воду, и останавливается, прежде чем уйти. День выдался неудачным — Армин впадает в истерику, после которой едва засыпает, а Эрен уходит в себя и постоянно что-то нашёптывает себе под нос. Микаса не выдерживает эмоционального давления и не спешит возвращаться. Она стучит. — Сэр, прошу прощения, чай закончился. Микаса глядит прямо на дверь, будто ожидает ответа, скептического голоса капрала, который бы помог ей вернуться в прошлое, где атмосфера была не такой безрадостной, а товарищи ежедневно не думали о том, зачем они живут. Но ответа не следует. Микаса подвигает поднос и садится на пол, опираясь спиной на дверь Леви. Она поджимает ноги к себе и обнимает колени руками. — Знаете, сэр, я долго думала о том, почему же Вы решили спасти Армина, а не Эрвина, — начинает Микаса. Она чувствует, что больше не в силах сдержаться, что ей нужно высказаться, и нужно, чтобы это услышал именно он — тот, с кем у неё накопилось слишком много неподнятых неловких разговоров. — Для Вас Эрвин был тем же, что и для меня Эрен, и пропуская Ваш поступок через своё восприятие, через свой опыт, я не могла понять, как Вы могли убить столь близкого сердцу человека? Как? Микаса чувствует, как к глазам подступают слёзы. Но она слишком долго терпела и слишком долго пряталась от того, что давно пора было высказать. — Сначала я думала, что ошиблась и неверно истолковала Ваши взаимоотношения. Ведь может быть, мы не так похожи, как я думала, и Вы, в отличие от меня, живёте ради какой-то высшей цели. Но раз за разом я вспоминала надежду, которая горела в глазах, когда перед Вами оказался едва живой Эрвин, и это оправдание Вашего поступка разбивалось вдребезги. Микаса утыкается носом в шарф. — Потом я подумала, неужели Вы пошли на поводу у желания детей? Неужели наши с Эреном ценности оказались для Вас превыше собственных? Но, сэр, я понимаю, что Вы не настолько добры и безрассудны — Вы в первую очередь мыслите головой, и, как ни крути, уступать в таком вопросе детям было бы глупостью. И наконец я подумала, что возможно Вы пожалели командующего и не захотели, чтобы он и дальше страдал. И знаете, это предположение до сих пор крутится у меня в голове как единственно верное. Я просто не могу найти другое оправдание. Микаса слышит за дверью шум, скрип и тихие шаги. Возможно, ей только чудится, но Леви теперь стоит совсем рядом за дверью. — И тогда я задумалась о том, что была бы я на Вашем месте, я бы не смогла отпустить своего Эрена — я бы раз за раз вытаскивала его из силок смерти и возвращала в мир, который пропах кровью, жестокостью и ненавистью. Я бы поступала так же эгоистично, как и всегда. Я бы действовала в своих интересах. Моя любовь не бескорыстна в отличие от Вашей. Микаса чувствует небольшую вибрацию, проходящую по двери, будто Леви тоже на неё облокачивается. — Сначала, сэр, я Вас ненавидела — Вы избили Эрена, я не могла Вам этого простить. Но сейчас, после того, как Вы не раз помогали его спасти, после всего, через что мы все прошли, Сэр, знаете, я Вами восхищаюсь. Я видела эмблемы, который Вы срезали с курток погибших товарищей; видела, как Вы отдали одну совершенно незнакомому Вам члену разведотряда, который потерял в вылазке обоих близких друзей; видела, как тяжело Вы переживали смерть отряда, но старались не подавать виду. Вы ведь и к нам привязались, правда? Поэтому Вы не разозлились на Хисторию, когда она ударила Вас. Вы жили в Подземном городе — не знаю, через что Вы прошли, чтобы оказаться на поверхности, но видимо Вы были сиротой. О Вас какое-то время заботился мясник Кенни — думаю, Ваше детство было тяжёлым. Я долго держалась за надежду о том, что Вы сможете мне рассказать что-то о моей семье, о моём отце, ведь Вы тоже Аккерман — я уверена, но что может знать человек, который всё время тратил на борьбу за выживание? Моя надежда была слишком эгоистична, обременительна, ведь я думала только о себе. Я так слаба и несамостоятельна. Микаса плачет — плачет от беспомощности, которую испытывает. Она никогда не вокресит родителей в воспоминаниях окружающих — ей удастся лишь лелеять те картинки и обрывки фраз, которые всё ещё хранит память. — Мне жаль, что я причиняла Вам неудобства своим поведением — будьте уверены, больше такого не повторится. — Микаса задыхается от духоты, которая стоит в коридоре, и от собственной глупой храбрости. — Знаете, я правда хочу стать похожей на Вас. Мне бы хотелось постичь бескорыстность, которой Вы обладаете. Девушка вытирает слёзы и поднимается. Эмоции уходят, и теперь, обратившись к здравому смыслу, она осознаёт, что возможно совершила самую ужасную ошибку. Они с Леви не близки, ни разу не поднимали разговор, который был бы сосредоточен на личных переживаниях и проблемах, поэтому её душеизлияния выглядят неуместно. Микаса искренне желает забрать все слова назад — словить их в воздухе по слогам и прихлопнуть ладонями. — Спасибо, Микаса, — слышится за дверью голос Леви — не такой саркастичный, но такой же капраловский. Девушка быстро уходит. На следующий день жестяная банка снова оказывается до краёв набита чайными листьями, а Леви выходит из комнаты — выходит и почти сразу же запирается там на весь день со стопкой макулатуры. Он выглядит так же, как и обычно. Они не упоминают тот монолог, который излила Микаса, сидя у него под дверью, и девушке кажется, что оно и к лучшему. Микаса больше не носит ему подносы с едой, но носит чай, и теперь всегда стучит, прежде чем уйти. Ей приятно слышать быстрое «спасибо» капрала, прежде чем она удаляется за поворот коридора. Микаса знает, что Леви часто засиживается допоздна, поэтому, когда возможно, носит ему чай по крайней мере дважды в день — днём и ближе к ночи. И когда капрал впервые не отвечает ей поздним вечером после стука, Микаса, немного забеспокоившись, приоткрывает дверь. Комната капрала оказывается чистой, маленькой и без излишеств — напротив двери располагается окно, под ним грубый письменный стол, а за столом рядом с мерцающим кристаллом — источником света — спит, положив руку под голову, Леви. Кровать, стоящая справа от комнаты, идеально заправлена, кресло рядом продавлено, а на тумбочке стоит стакан с водой. В комнате пахнет ночной свежестью, бумагами и чистящим средством. Из окна начинает сквозить, занавески вздымают вверх, и документы на столе Леви начинают шуршать, норовясь подняться в воздух. Микаса аккуратно прикрывает дверь и надеется, что не разбудит капрала скрипом. Постепенно они снова начинают тренироваться — сначала совсем редко, потом всё чаще. Леви задерживает взгляд на Микасе, глядит на неё пронзительнее, и девушке иногда становится не по себе. Он не меняет тактику обучения, но теперь носит кофту, которую она сшила. И Микаса не знает, что вводит её в большее замешательство — большой вырез на предыдущей или полностью созданная ею вещь на капрале. Хистория выделяет разведотряду внушительную сумму на исследования, разведки и проживание, и Микаса уверена, Ханджи сумеет ими правильно распорядиться. По согласованию с правительством устанавливают всё больше Титан-Гильотин. Микаса сидит на скамейке перед отбоем и дышит ранней осенью, которая уже начинает менять окраску листьев на деревьях и делать их более ломкими и хрустящими. Она слышит шаги сзади и оборачивается. К ней направляется Леви. — Доброй ночи, сэр, — подаёт голос Микаса. Сначала она думает уйти, но потом понимает, что это будет выглядеть совсем нелепо. Поэтому она, немного поразмылив, решает остаться — в конце концов, она часто пересекается с капралом, почему сейчас она должна убегать, как провинившаяся собачонка. Леви останавливается рядом со скамьёй, щурится, глядя на Микасу — видимо, глаза не успели привыкнуть к темноте, а после садится чуть поодаль, чтобы не нарушать её личное пространство. Он поднимает голову наверх. — Твой чай стал лучше. — Леви даже не смотрит в её сторону. — Спасибо, сэр. Они сидят и смотрят на звёзды и месяц, который серпом разрезает ночное небо. Рядом с ними загорается пара огоньков. Микаса часто видела светлячков, когда жила в горах, но после переезда в Шиганшину почти забыла, как они выглядят. — Если в следующий раз заметишь, что я уснул, буди меня, — Леви чуть косится на Микасу. — Я знаю, что это ты открыла дверь. У меня половина документов разлетелась. Микаса ёрзает и пытается прикрыться от холодного порыва ветра. Волосы развеваются, а острый взгляд капрала направляется на неё. — Ты слишком легко оделась. Уже становится холоднее, не забывай утепляться, чтобы не свалиться с температурой в ответственный момент, — капрал произносит всё как обычно спокойно, безэмоционально, но Микасе почему-то кажется, что их отношения уже не настолько холодные, как прежде. А может, ей хочется в это верить после того душеизлияния у него под дверью — Микаса уже сама не знает, что происходит, после всех потрясений, который сваливаются ей на голову. — Сэр, — неловко начинает она и останавливается. Она считает звёзды и ищет единственно известное ей созвездие и полярную звезду, что указывает на север. Микаса не понимает, должна ли переступать через себя, и не понимает, ради чего — она одновременно хочет и не хочет находиться рядом с капралом. Даже если она желает что-то сказать, она совершенно не знает, как он отреагирует. Она пытается понять Леви, чтобы им проще было вместе работать, но не всегда её попытки оказываются удачными. Она ведь предполагала, что он разозлится на Хисторию за выходку, которую она учиняет, но вместо этого, похоже, реагирует со всей добротой, которую Микаса даже не могла ему приписать. Она боится неизвестности, боится, что он грубо ей ответит и начнёт отпускать саркастичные комментарии, как на тренировках, когда у неё не получается повторить приём. Но одновременно надеется, что он поможет ей советом. Леви смотрит на неё — ждёт, что после её обращения последует и продолжение. Но Микаса молчит, и он похоже понимает её сомнения. — Я знаю, что ты могла меня убить тогда на крыше — твои состояние и позиция в борьбе были лучше, чем мои, я еле удерживал клинок, и стоило тебе лишь немного надавить, ты бы перерезала мне глотку. — У Микасы по спине бегут мурашки, когда капрал начинает вспоминать тот ужас, который она тогда испытывала. — Но ты не сделала этого. Почему? Микаса понимает капрала — ей и самой было бы интересно, почему её не убили в момент, когда от решительных действий зависела жизнь дорогого друга. Но ей казалось, что её поступки были вполне очевидны и легко читаемы, поэтому ей даже немного обидно, что капрал не замечает её легкой привязанности. А может он делает это специально. — Сэр, я думаю, Вы и сами прекрасно понимаете. — Микаса горбится и пытается согреться, чуть приобняв себя руками. — Я не могла лишить человечество помимо надежды в лице Эрвина, ещё и лучшего бойца. Леви, кажется, недолго осмысливает слова, а после хмыкает. — Не похоже на правду. Она понимает, что капрал всё знает, но почему-то пытается заставить произнести её вслух. Микаса остерегается именно такого — она не хочет оказаться в ловушке, которую сама для себя смастерит, не хочет, чтобы Леви над ней насмехался. Она не хочет оказаться уязвлённой. — Спасибо. По всему телу разбегается волна тепла. Леви переводит взгляд на небо, а Микаса — на него. Он такой же хмурый и неприступный, что и раньше, такой же далёкий и всё ещё непонятный. Девушка почему-то проникается к капралу доверием. — Сэр, Вам не страшно? Волосы Леви немного отрастают — кажется, завтра он в очередной раз будет их укорачивать. На левой скуле пряди щекочат ему шрам. Он сидит в кофте Микасы и не прячется от холодных порывов, которые наверняка пронзают его до костей. — Тебе не кажется, что лучше жить в страхе, зная правду, чем трястись в неведении? Микасе становится не по себе, ведь Леви тоже боится. — Тебе пора ложиться. — Капрал встаёт со скамьи и ждёт, пока поднимется девушка. — Пошли внутрь. Микаса заваривает Леви чай перед сном и стучит — слышится привычное спасибо. Но ей хочется снова открыть эту дверь и без всякой неловкости войти туда. Почему-то ей кажется, что это будет самим собой разумеющимся. — Сэр, могу я донести чай до Вашего стола? Капрал ненадолго затихает. — Входи. И девушка открывает дверь и заходит в комнату, которая пахнет чистотой, чаем и Леви. Капрал сидит, откинувшись на стуле, и читает с очками на носу какой-то документ. Все бумаги оказываются разделены на три стопки — самая большая слева, две справа меньше неё едва ли не в два раза. Окно плотно закрыто. Когда она подходит к столу, капрал кивком указывает ей на тумбочку. Микаса ставит чашку и направляется к выходу. Капрал оборачивается. — Ты взрослеешь. — Дверь закрывается. Больше Микаса не оставляет чашки перед порогом.