Другой

Мы с друзьями идём с тату студии недалеко от пропасти, когда я вижу, что кто-то поднимается к стеклянному потолку. По его силуэту и плавной походке я понимаю, что это Граф. Меня наполняет любопытство и, возможно, какая-то внутренняя интуиция. Собираюсь идти за ним. Говорю друзьям, что нужно переговорить с Графом. Я бегу к тропинке на правой стороне Ямы и начинаю подниматься. Я стараюсь ступать как можно тише. В отличие от Поза мне несложно лгать. Я не собираюсь разговаривать с Графом. По крайней мере, пока не узнаю, что ему нужно поздней ночью в стеклянном здании над нашими головами. Я бегу тихо, затаив дыхание, когда достигаю ступеней, и встаю на одном конце стеклянного зала, в то время как Граф стоит на другом. Сквозь окна видны городские огни. Они ещё сияют, но постепенно гаснут прямо у меня на глазах. В полночь их должны выключать. На другом конце зала голубоглазый инструктор стоит у двери в пейзаж страха. В одной руке он держит чёрную коробку, в другой — шприц. — Раз уж ты здесь, — произносит он, не оборачиваясь, — можешь войти со мной. Я прикусываю губу. — В твой пейзаж страха? — Да. Я иду к нему и спрашиваю: — Разве это возможно? — Сыворотка подключает к программе, — отвечает он, — но пейзаж определяет программа. И сейчас она настроена на то, чтобы провести сквозь мой пейзаж. — И ты позволишь мне это увидеть? — А иначе зачем мне идти? — тихо спрашивает он, не поднимая глаз. — Я хочу кое-что тебе показать. Значит, он знал, что я пойду за ним? Он поднимает шприц, и я наклоняю голову, подставляя шею. Когда игла вонзается, я чувствую острую боль, но я уже привык к ней. После Граф протягивает мне чёрную коробку. В ней лежит второй шприц. — Я не делал этого раньше. — Я достаю шприц из коробки. Я не хочу навредить ему. — Сюда. — Он касается шеи указательным пальцем. Втыкаю иглу, моя рука чуть дрожит, но Граф даже не морщится. Всё это время он глядит на меня и, когда я заканчиваю, кладёт оба шприца в коробку и ставит её у двери. Он знал, что я последую за ним. Знал или надеялся. Оба варианта меня устраивают. Он протягивает мне руку, я смотрю на неё и вкладываю в неё свою ладонь. Мне хочется что-то сказать, но слова не идут на ум. Лихач открывает дверь свободной рукой, и мы шагаем в темноту. Дверь с щелчком захлопывается за нами, лишая остатков света. Воздух в коридоре холодный; вдыхая, я чувствую каждую его частичку. Я на автомате прижимаюсь к Графу, так что наши руки соприкасаются и мой подбородок находится над его плечом. — Как тебя зовут на самом деле? — вдруг спрашиваю я. — Попробуй понять это. Начинается симуляция. Пол, на котором мы стоим, из бетонного превращается в металлический мост. Мы стоим на мосте, соединяющем две высотки. Перед нами разворачивается дневной город со своими стеклянными зданиями и железнодорожными путями где-то далеко внизу. Я давно не видел голубого неба, и у меня перехватывает дыхание и кружится голова. Но я не боюсь. Начинает сильно дуть ветер. Мне приходится прижаться к Графу, чтобы не упасть. Он отпускает мою руку и обнимает за плечи. Сначала мне кажется, будто он хочет защитить. Но на самом деле деле ему трудно дышать. Точно, он боится высоты. Он с трудом вдыхает и выдыхает открытым ртом, сквозь сжатые зубы. Высота кажется мне прекрасной, но поскольку мы здесь, это один из его самых страшных кошмаров. — Что нам надо делать? — я перекрикиваю ветер. Граф немного собирается и смотрит на меня, всё также крепко держась за мои плечи. — Знаешь, в чём суть пейзажа страха? — Наверное, преодолеть его, — говорю я. — Вот именно. Его надо преодолеть, пройти. В своих симуляциях ты понимаешь, что это нереально. И хоть ты преодолевал страхи, ты делал это как дивергент, а не как лихач. Лихачи будут искать выход, способ, что угодно. Чтобы отвести от себя внимание лидеров Лихости, ты должен проходить пейзаж как лихач, но при этом быстро, чтобы соответствовать своему времени в симуляциях, — говорит Граф, тяжело дыша. — Тогда нам надо… — я задумываюсь, оглядываясь. — Тебе надо, не взирая на страх, пройти по мосту до здания? — Да, — Граф отпускает меня, вдыхает и выдыхает. Он поворачивается к высотке и начинает идти немного пригнувшись. Он старается не смотреть вниз. Я иду прямо за ним. Мы входим в проём и тут же оказываемся в другом месте. Граф рядом со мной задыхается и прижимает руку к груди. — Что дальше? — Дальше… Что-то твёрдое ударяет меня в спину. Я налетаю на Графа, его голова оказывается между ключиц. Слева и справа вырастают стены. Мы садимся. Места так мало, что Граф прижимает руки к груди, чтобы поместиться. Потолок с грохотом падает на стены, и Граф стонет и горбится. В комнате достаточно места только для него одного. — Клаустрофобия, — произношу я. Он издает гортанный звук. Я наклоняю голову и чуть отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. Его лица почти не видно, настолько темно; и воздуха мало, мы делим его друг с другом. Граф гримасничает, словно от боли. — Эй, — окликаю я. — Всё в порядке. Вот… Я направляю его руки вокруг себя, чтобы ему было просторнее. Он вцепляется мне в спину и почти касается лица лицом, по-прежнему горбясь. Его тело тёплое, но я чувствую только кости, обтянутые мышцами, они тверды как камень. У меня горят щёки. Мы так близко. — Впервые в жизни я не рад, что такой высокий, — смеюсь я. Возможно, шутка поможет ему успокоиться. А мне — отвлечься. — Мм, — придушенно мычит он. — Нам отсюда не вырваться. Проще встретить страх лицом к лицом, верно? — Ответа я не жду. — Так что тебе нужно ещё немного уменьшить пространство. Сделать хуже, чтобы стало лучше. Согласен? — Да. — Короткое напряжённое слово. — Хорошо. Значит, нам надо скорчиться. Готов? Я обнимаю его за талию. Чувствую твёрдую линию его ребра, прижатого к моей ладони, слышу скрип деревянных планок друг о друга, когда потолок опускается вместе с нами. До меня доходит, что мы не поместимся, пока между нами столько свободного места; я поворачиваюсь и сжимаюсь в клубок, спиной к его груди. Одно его колено согнуто рядом с моей головой, другое скрючено подо мной, так что я сижу на его лодыжке. Мы — путаница рук и ног. Он хрипло дышит мне в ухо. — Ох! — сипит он. — Так ещё хуже. Это совершенно… — Тсс. Всё хорошо. Обними меня. — Он покорно обвивает руками мою талию. Я улыбаюсь, глядя на стену. Я не наслаждаюсь происходящим. Вовсе нет, ничуточки. — Симуляция измеряет твой отклик на страх, — мягко говорю я. Я просто повторяю его слова, но, возможно, напоминание пойдёт ему на пользу. — Так что, если ты сумеешь понизить свой пульс, симуляция перейдёт к следующему эпизоду. Помнишь? Так что попытайся забыть, что мы здесь. — Да ну? — Его губы шевелятся у моего уха, и меня окатывает жаркая волна. — Легко сказать. — Ладно, ладно. — Я накрываю его ладонь своей и прижимаю к груди, прямо над сердцем. — Почувствуй моё сердце. Чувствуешь? — Да. — Чувствуешь, как ровно оно бьётся? — Быстро. — Да, но ящик тут ни при чём. — Я морщусь, едва договорив. Я только что в чём-то признался. Надеюсь, он этого не понял. Будет неловко. — Вдыхай всякий раз, когда я вдыхаю. Сосредоточься на этом. — Хорошо. Я глубоко дышу, и его грудь поднимается и опускается вместе с моей. Через несколько секунд я спокойно произношу: — Может, расскажешь, откуда взялся этот страх? Может, если поговорить об этом, станет легче… немного. — Не знаю почему, но это кажется правильным. — Гм… ладно. — Он снова дышит в унисон со мной. — Этот страх — из моего распрекрасного детства. Наказания. Крошечный чулан наверху. Я плотно сжимаю губы. Я помню, как меня наказывали… отправляли в свою комнату без ужина, чего-то, сурово выговаривали. Но меня никогда не запирали в чулане. Жестокость причиняет страдания; у меня болит сердце за Графа. Я не знаю, что сказать, и потому пытаюсь говорить небрежно. — Моя мать хранит в чулане зимнюю одежду. — Я не… — Он ловит ртом воздух. — Я правда не хочу об этом больше говорить. — Ладно. Тогда… я могу поговорить. Спроси меня о чём-нибудь. — Хорошо. — Он нервно смеётся мне в ухо. — Почему твоё сердце колотится, Шаст? — Ну, я… — Я судорожно ищу объяснение, которое не включает его рук вокруг меня. И говорю самое тупое оправдание. — Я почти тебя не знаю… Я почти тебя не знаю и сижу с тобой в тесном ящике, разве это не повод? — Если бы мы были в твоём пейзаже страха, — спрашивает он, — был бы я в нём? — Я не боюсь тебя. — Ну конечно нет. Но я не это имею в виду. Он снова смеётся, и стены наконец-то с треском лопаются и распадаются, оставляя нас в круге света. Граф вздыхает и разжимает объятия. Я поднимаюсь на ноги и смахиваю несуществующую пыль с одежды. Ладони я вытираю о джинсы. Спина мёрзнет от внезапной пустоты. Он стоит передо мной. Он усмехается, и я не уверен, что мне нравится его взгляд. — Возможно, ты был создан для Правдолюбия, — говорит он, — потому что ты ужасный лгун. — Я думал, проверка склонностей полностью исключила этот вариант. — Проверка склонностей ни о чём не говорит. — Он качает головой. Я щурюсь. — Что ты пытаешься мне сказать? Ты оказался в Лихости не из-за проверки? Возбуждение курсирует по моим венам, подстегиваемое надеждой, что он может подтвердить, что он — дивергент, что он такой же, как я, что мы можем вместе выяснить значение этого. — Не совсем, нет, — отвечает он. — Я… Он оборачивается и умолкает. В нескольких метрах стоит женщина и целится в нас из пистолета. Однако, она абсолютно неподвижна. Справа от меня стоит стол, на нём лежит револьвер и один патрон. Почему женщина не стреляет? Ой. Видимо, страх не связан с угрозой жизни. Он связан с револьвером. — Ты должен убить её, — мягко говорю я. — Как и всегда. — Она ненастоящая. — Она выглядит настоящей. — Он закусывает губу. — Это кажется настоящим. — Если бы она была настоящей, она уже убила бы тебя. — Всё в порядке, — кивает он. — Я просто… сделаю это. Это… не так уж и плохо. Не так много паники. Не так много паники, но намного больше ужаса. Я вижу это по его глазам, когда он поднимает револьвер и открывает барабан, как будто проделывал это уже тысячу раз… а может, и проделывал. Он щелчком загоняет патрон в барабан, закрывает его и держит револьвер перед собой обеими руками. Он прищуривает один глаз и медленно вдыхает. На выдохе он стреляет, и голова женщины откидывается назад. Я вижу алую вспышку и отворачиваюсь. Я слышу, как женщина валится на пол. Револьвер Графа падает с глухим стуком. Мы смотрим на мёртвое тело. Граф был прав: оно кажется настоящим. Не будь дураком. Я хватаю его за руку. — Идём, — говорю я. — Ну же. Не останавливайся. Я ещё раз дёргаю его за руку, он стряхивает оцепенение и следует за мной. Мы проходим мимо стола, тело исчезает, но остаётся в памяти. Каково это — убивать человека каждый раз, проходя сквозь свой пейзаж? Возможно, мне предстоит это узнать. Но кое-что озадачивает меня: это должны быть худшие страхи Графа. И хотя он паниковал в ящике и на высоте несколько десятков метров, он убил женщину без особого труда. Создаётся впечатление, будто симуляция хватается за любые страхи, которые может в нём найти, и находит не много. — Вот и он, — шепчет Граф. Тёмная фигура движется перед нами, ждёт нашего следующего шага. Кто это? Кто обитает в кошмарах Графа? Появляется высокий человек, он кажется знакомым. Он держит руки за спиной. И на нём серые одежды Альтруизма. — Сергей, — шепчу я. — Сейчас, — говорит Граф дрожащим голосом, — ты узнаешь моё имя. — Он… Я перевожу взгляд с лидера Альтруизма, медленно идущего к нам, на Графа, медленно пятящегося назад, и кусочки паззла складываются в цельную картину. У Сергея был сын, который перешёл в Лихость. Его звали… — Арсений. — На кулак Сергея намотан ремень. Он медленно разматывает его с пальцев. — Это для твоего же блага. — Эхо отражает его голос дюжину раз. Появляются ещё одиннадцать Сергеев, все одинаковые, с равнодушными лицами и ремнями. Ремни скользят по полу, покрытому белым кафелем. По моей спине ползёт холодок. Эрудиты обвиняли лидера Альтруизма в жестокости. Единственный раз эрудиты оказались правы. Я смотрю на Графа… Арсения… Он словно примёрз к месту. Обмяк. Сергей замахивается, перекидывает ремень за плечо, готовясь ударить. Арсений отступает, вскидывая руки, чтобы защитить лицо. Я бросаюсь между ними, и ремень хлещет по моему запястью, обвиваясь вокруг него. Жаркая боль поднимается к локтю. Я сжимаю зубы и тяну со всех сил. Мужчина выпускает ремень, я разворачиваю его и хватаю за пряжку. Я размахиваюсь ремнём как можно быстрее, плечевой сустав болит от резкого движения, и ремень ударяет Сергея по плечу. Он вопит и кидается на меня, вытянув руки, его ногти похожи на когти. Внезапно Граф толкает меня за спину и встаёт между мной и отцом. Он выглядит разъярённым, а не испуганным. Все Сергеи исчезают. Вспыхивает свет, обнаруживая длинную узкую комнату с разрушенными кирпичными стенами и бетонным полом. — Это всё? — спрашиваю я. — Это твои худшие страхи? Почему у тебя всего четыре… Я умолкаю. Всего четыре страха. При виде его лица слова вылетают у меня из головы. Его глаза широко распахнуты и кажутся почти уязвимыми в свете ламп. Губы приоткрыты. Если бы мы находились не здесь, я описал бы выражение его лица как благоговейное. Но я не понимаю, с чего бы ему смотреть на меня с благоговением. Он берёт меня под руку, прижимая большой палец к нежной коже над предплечьем, и притягивает к себе. Запястье все ещё горит, как будто ремень был настоящим, но кожа такая же бледная, как и в других местах. Его губы медленно скользят по моей щеке, затем он крепко обнимает меня за плечи и зарывается лицом в шею, дыша в ключицы. Мгновение я неподвижно стою, затем обвиваю его руками и вздыхаю. — Эй, — тихо окликаю я. — Мы справились. Он поднимает голову и пропускает мою чёлку сквозь пальцы. Мы молча смотрим друг на друга. Его пальцы рассеянно теребят прядь моих волос. — Ты помог мне справиться, — наконец говорит он. — Ну… — У меня пересыхает в горле. Я пытаюсь не обращать внимания на токи электричества, которые пронизывают меня при каждом его прикосновение. — Легко быть смелым, когда страхи чужие. Я опускаю руки и небрежно вытираю постные ладони о джинсы в надежде, что он не заметит. Даже если он и заметил, то промолчал. Он переплетает свои пальцы с моими. — Идём, — говорит он. — Мне нужно показать тебе ещё кое-что. Рука в руке мы идём к Яме. Я думаю о том, чтобы нас не увидели. Хорошо, что сейчас поздняя ночь, но кто знает. Мне нравится держать Графа за руку. Я внимательно слежу за своей ладонью. То мне кажется, что я держу недостаточно крепко, то, наоборот, что сжимаю его ладонь слишком сильно. Я никогда не понимал, зачем люди держатся за руки во время ходьбы, но затем он проводит кончиком пальца по моей ладони, я вздрагиваю и всё понимаю. И ещё я вообще перестал анализировать наши действия. — Итак… — Я хватаюсь за последнюю разумную мысль, которую могу припомнить. — Четыре страха. — Четыре страха тогда, четыре страха сейчас, — кивает он. — Они не изменились, так что я продолжаю ходить сюда, но… так и не продвинулся дальше. — Нельзя быть полностью бесстрашным, помнишь? — возражаю я. — Потому что тебе не всё равно. Потому что ты хочешь жить. — Я знаю. Мы идём вдоль края Ямы по узкой тропинке, которая ведёт к скалам на дне пропасти. Прежде я её не замечал — она сливается с каменной стеной. Но Арсений, похоже, хорошо с ней знаком. Я не хочу испортить мгновение, но мне нужно знать о его проверке склонностей. Я должен знать, дивергент ли он. — Ты собирался рассказать мне о своей проверке склонностей, — напоминаю я. — А! — Он чешет затылок свободной рукой. — Это важно? — Да. Я хочу знать. — Какой ты. властный. — Он улыбается. Мы достигаем конца тропинки и стоим на дне пропасти, где камни формируют неустойчивую почву, торча под острыми углами из бурной воды. Граф ведёт меня вверх и вниз, через небольшие разрывы, по зазубренным гребням. Он находит на краю, где течение относительно спокойно, плоский камень и садится, свесив ноги через край. Я сажусь рядом с ним. Похоже, ему здесь удобно, всего в нескольких дюймах над бурной водой. Он отпускает мою руку. Я смотрю на зазубренный край скалы. — Знаешь, кое-что я никому не рассказываю. Даже друзьям, — говорит он. Я снова переплетаю и стискиваю пальцы. Здесь идеальное место, чтобы признаться в своей Дивергенции, если это действительно так. Рёв потока не позволит нас подслушать. Не знаю, почему мне так тревожно от этой мысли. — Мой результат был ожидаемым, — сообщает он. — Альтруизм. — О! — Внутри меня что-то сдувается. Я ошибался насчёт него. Но… если он не дивергент, то должен был получить результат «Лихость». И формально я тоже получил результат «Альтруизм»… если верить системе. Возможно, с ним случилось то же самое? И если так, почему он не говорит мне всей правды? — Но ты всё же выбрал Лихость? — Пришлось. — Почему тебе пришлось перейти? — Он смотрит на пустое пространство перед собой, как будто ищет ответ в воздухе. Ему не нужно отвечать. Я все ещё чувствую призрак жалящего ремня на своём запястье. — Ты хотел убраться подальше от отца, — говорю я. — Поэтому ты не хочешь быть лидером Лихости? Потому что тебе пришлось бы вновь увидеть его? — Да, и к тому же я чувствую, что мне не место среди лихачей. По крайней мере, среди тех, в кого они превратились. — Но ты… потрясающий. — Я умолкаю и прочищаю горло. — В смысле, по меркам Лихости. Четыре страха — неслыханно! Как ты можешь отрицать это? Он пожимает плечами. Похоже, ему нет дела до своего таланта или положения в Лихости, и именно этого я ожидал бы от альтруиста. Не уверен, как это расценивать. — У меня есть теория, что самоотверженность и храбрость не так уж далеки друг от друга, — произносит он. — Тебя всю жизнь учили забывать о себе, и при появлении опасности это становится твоим первым побуждением. С тем же успехом я мог бы вступить в Альтруизм. Внезапно я чувствую тяжесть. Для меня всей жизни оказалось недостаточно. Моё первое побуждение — по-прежнему самосохранение. — Ну да. Я ушёл из Альтруизма, потому что не был достаточно самоотверженным, как бы сильно ни старался. — Не совсем. — Он улыбается мне. — Ты тот, кто позволил бросать в себя ножи, чтобы заслонить другого человека. Тот, кто ударил моего отца ремнём, защищая меня. Разве ты не самоотверженный парень? Он понял обо мне больше, чем я сам. И хотя невозможно поверить, будто он может что-то ко мне испытывать, учитывая всё, чем я не являюсь… учитывая то, что мы оба парни… нет ничего невозможного. Я хмурюсь, глядя на него. — Похоже, ты внимательно следил за мной. — Мне нравится наблюдать за людьми. — Возможно, ты был создан для Правдолюбия, Граф, потому что ты ужасный лгун. — возвращаю его же фразу. Он кладёт руку на камень рядом с собой, его пальцы составляют единую линию с моими. Я опускаю взгляд на его руки. У него длинные тонкие пальцы. Руки, созданные для точных, искусных движений. До него я не обращал внимания на руки людей. Но его руки, увитые голубоватыми венами, настоящее исскуство. — Ладно. — Он наклоняется ближе и не сводит глаз с моего подбородка, губ и носа. — Я следил за тобой, потому что ты мне нравишься. Он произносит это откровенно, бесстрашно и вскидывает взгляд на меня. — И не называй меня Графом, ладно? Приятно снова слышать своё имя. Вот так он, самый скрытый человек, наконец и раскрывает свои карты, и я не знаю, что ответить. У меня горят щёки, и на ум приходит только одно: — Но ты старше меня… Арсений. Он улыбается мне. — Ага, эта огромная пропасть в два года попросту непреодолима. — Я не пытаюсь себя принизить. Просто не понимаю. Я младше. Я не красавец. Я… Он издаёт низкий смех, который словно поднимается из самой его глубины; и касается губами моего виска. — И что? — Он целует меня в щеку. — Мне нравится, как ты выглядишь. Ты чертовски умён. Ты отважен. Ты добрый. И хотя ты узнал о Сергее… — Его голос смягчается. — Ты не стал смотреть на меня, как другие. Словно я побитый щенок или вроде того. — Ну… ведь это не так. Мгновение он молча не сводит с меня своих прекрасных глаз. Затем касается моего лица и приближается ближе, скользя губами по моим губам. Река ревёт, и я чувствую её брызги на лодыжках. Он улыбается и приникает к моим губам. Сперва я напрягаюсь от неуверенности в себе и, когда он отстраняется, не сомневаюсь, что сделал что-то не так или плохо. — Мне нравится твоя родинка на носу, — говорит он и берёт моё лицо в ладони, крепко сжимает его пальцами и целует сначала в нос, а потом снова прижимается к губам, на этот раз сильнее, увереннее. Я обнимаю его рукой, провожу ладонью по шее и запускаю её в короткие волосы. Я чувствую как горю. Чувствую себя во сне, но брызги, долетающие до меня, говорят об реальности происходящего. Несколько минут мы целуемся на дне пропасти, и рёв воды окружает нас со всех сторон. И я не думаю о том, что ждёт нас дальше, лишь наслаждаюсь моментом.