Дети из ДОМА на холме

«Голос, ты дай мне слово

Забытый голос всего лесного

Солнцем, что греет землю

Снова тебя зову я и внемлю

Помнишь, горела ночь

Пламя съедало тьму

Матерей стонами

Детскими криками?

Знаешь, чем славен он

Слово даря ему

Жертвуя древними

В ночь ту забытыми?»

СРУБ – 988

«Я лишь дух, закрытый в гробнице, Не поднимет ли кто-нибудь крышку? Я белею, я чернею, я синею, Не против, если я раскопаюсь? Я лишь пепел от факела, Я лишь нищий посреди руин, Я поднимаюсь ввысь, я сгораю, я простреливаюсь, Я — единственный поистине одинокий. [Grimes:] Рай — в моей душе, И, боюсь, я не смогу оттуда выбраться. Я потерян в лабиринте, Как и все мы.»

«Won't somebody raise the roof/

I'm going white, I'm going black, I'm going blue

Do you mind if I'm exhumed?

I'm the ashes in the plume

I'm a beggar in the ruin

I'm peaking out, I'm burning up, I'm shooting through

I'm only lonely for the true

[Grimes:]

Paradise is in my soul

And I'm terrified I can't get out

I'm lost in a labyrinth

We are lost in a labyrinth»

Bring Me The Horizon feat. Grimes - Nihilist Blues

Прим. От Агнес С.: В первой главе появляется множество героев, часть из них является главными героями «диднх», часть - второстепенными или проходящими. Чтобы было понимание о том, кого читатель встретит и дальше в истории, я оставлю список действующих лиц с разделением на главные и второстепенные лица. Встречая героя, вы по желанию можете обращаться к этому списку. Главные герои, появляющиеся в главе: Елена - Автор, обращается к читающим рукописи Агнесса Акаде – Воин дракона Сатурн – девушка, у которой множество имен Флейтист – имя не называется Его зовут Эгиль, воин Сюзен Леда – коллега Феликса, врач и хозяйка кукольного магазина Тони – видит сон о ДОМЕ Мицуко – видит кошмар Джек – солдат Ордена Безмолвных Феликс – работник ЦИГСИ Зверь и сновидец – имя раскрывается в истории Второстепенные герои, появляющиеся в главе: Сектанты – группа из двадцати человек, их позвали ночью принять участие в празднике Сате – иннисса Красного храма Черные плащи или Старшие – люди из секты, одетые в плащи и несущие огонь Нанна Нерха – пожилая пациентка в больнице Свеин – приютский мальчик Спирит – приютская девушка, судьба неизвестна Врач со шрамом на лице - имя не называется Цецилия Лапас - мать Ноа Велес - Священник Лот - бездомный Тод - вождь деревни Соли Кана - волчица Эгиля

Первое слово

Песен о той войне не поют. Все, что должно было быть услышано нами над пепелищем дней ушедших, уже отпето и развеяно прахом по стране, ставшей прошлым, ставшей будущим, бывшей когда-то настоящим. Я смотрю на детей, которые вырастают в стране, разрушенной и построенной заново из обломков руин павших замков Богов. Кровь в земле, на которой плесневеют и ветшают наши дома, теперь тоже уходящие в прошлое. Детей учат тому, что эта война началась концом тихой жизни одного городка в горах. В тот день в Аарене, городе ныне уже не существующем, враг совершил несколько убийств. Эти смерти стали началом войны. Детей учат истории нашей страны, учат событиям, потерявшим свои даты, свои имена, свою боль. И дети вырастают, так и не услышав эхо настоящей войны, эхо нашего общего прошлого. Но я, я знаю все о тех временах. Я знаю людей, которые стоят за этой историей. Людей, руки которых построили мир, принадлежащий этим детям, этим новым поколениям. Тот, кто читает мои рукописи, может жить в одном веку со мной, а может жить спустя многие десятилетия и столетия, прошедшие с войны, или могут жить в том времени и в том месте, о котором я и не имею понятий. Но, возможно, это не так важно. Но здесь и сейчас, в этих рукописях, которые сохранятся на века и будут прочтены кем-то, я расскажу подлинную историю об этой войне. С рук моих, стареющих с каждым днем нелегкой работы, пока я пишу эти рукописи, осыпаются лепестки роз. Я знаю, когда мой сад отцветет весь, я больше не смогу написать ни строчки. Но пока я живу, пока сердце мое бьется, пока память и разум мои дышат, а розы мои цветут и лепестки их уносит ветром времени в прошлое, я буду писать эту историю и рассказывать вам правду, ведомую немногим в этом мире. Возможно, только мне. Я стану песней той войны. Я вместила в себя боль времен ушедших, и боли этой научил меня дикий ветер.

Елена.

***

Горцы рассказывали мне, что в ту ночь Чужаки прошли через горный лес к Дому на холме. Земли горного народа заканчивались монастырской крепостью и детским приютом при монастыре. Именно туда и направилась мрачная процессия темных плащей. Горцы видели и слышали их из своих домов в маленьких деревнях, раскиданных по лесу. В ту ночь была страшная вьюга, дикий ветер свирепствовал до рассвета. Среди рыданий ветра и метели Они и появились. Чужаки шли из земель, которые горцы звали Землей Богов. Это было в горах, далеко от Дома на холме и от Аарена, но чужаки проделали этот долгий путь пешком, распевая всей толпой свои песни. [Чужаки] - так горцы называли Зверя и его свиту, воина Эгиля, магов и общество, поклоняющихся Зверю людей (по интерпретации горных народов). В городах и в ЦИГСИ это общество называли сектантами, новой религией или религией ДОМА. По мнению ЦИГСИ и немногих посвященных горожан у сектантов был лидер (Зверь по интерпретации горцев), главные помощники лидера (его свита), военные силы или защита (горцы знали только воина Эгиля). Существование магов/магии отрицается ЦИГСИ (общепринятой религией страны). В интерпретации горцев - немногих живых ныне свидетелей, видевших Зверя лично - религия Зверя была окутана тайнами магии и колдовством, что полностью не принимается в официальных докладах ЦИГСИ о религиозном враге. Чужаки шли, а за ними тянулся хор голосов, распевавших чужеродные песни. Что это были за песни? Черные, как ночь, гулкие, долгие и печальные, как печально все, что поет о мертвом. Чужаки пели легенды о своем погибшем народе. О потомках богов, что жили в этих горах много столетий назад. О чудесном Даре, которым они владели. О том, как их предки были убиты и истреблены. – Мы знали Чужих давно, они жили в наших горах, были нашими союзниками, защищали нас, но не были нашим народом. Они иноземцы, чужеродные. Да, это та самая ночь, о которой сейчас говорят люди вашей страны, Нарциссии. Последняя ночь той зимы. Некоторые старейшие запомнили тот день, как праздник Памяти умершего много солнц назад племени Потомков богов. Их называют эльвенами. Старейшие рассказывали еще, это племя Чужаков владело тайной рун – языком богов. Это рассказывал потомок старейшины деревни, видевшей Чужаков своими глазами. Прямых свидетелей с тех времен почти не осталось. - Чужаки взялись из ниоткуда много лет назад. Они пришли к нашим вождям и старейшинам и просили у них разрешения остаться пожить на ничейной земле – Земле Богов. Это была такая территория, на которой никто из нас не жил. Она считалась землей, где прежде жили боги. Чужаки просили просто остаться пожить там на какое-то время, они не хотели присваивать Землю Богов себе. Им нужно было укрытие. Они обещали, что защитят нас. Да, мы приняли их как соседей. Только часть из них была людьми, также рассказывают горцы. Сначала Чужаков было несколько – обернутые в черные одежды, с человеческими телами, руками и ногами. Но вместо голов у них были головы зверей. Первый из них был человек с головой Оленя. Потом с ними стали видеть и простых людей. Горцы думали, что люди поклоняются Зверю и исполняют его приказы. – Мы звали его Зверь, – рассказывают старцы из горных племен,– И он был главным. Это он говорил с нами, если его маленькому племени что-то нужно было. Позднее с нами говорил только его воин - Эгиль. Зверя почти не видели. То, как он пришел в наши земли и просил для себя Землю Богов - лишь легенды. Как это происходило на самом деле, никто уже не помнит. В ту ночь оленьи рога видели меж хвойных, колеблемых ветром ветвей. Сосны обступали чужеродных гостей. Снег бушевал вихрем, укрывая процессию от глаз горцев. Зверь поднял свой чужеродный народец из Земель богов, чтобы повести их вниз по горе, к Дому на холме, а дальше – в город у подножия горы. В Аарен. Олень затерялся в толпе. Но горцы знают – он был там, среди своей маленькой общины, распевающей песни. Он был их головой. Их телом. Голосом, ведущим их в ночи... - Так кто такие Звери? Кем их считали среди горных деревень? - Я задавала такой вопрос, когда беседовала с горным племенем. - Люди с головами животных, - рассказывали горцы. - Головы не двигались, не говорили, мертвые глаза не вращались. Олень, кабан, медведь, ворон, волк, лис и собака, кажется, среди них были такие звери. Олень главный. Мы считали, что это демоны или духи, а, может, посланники мелкого, темного бога. Был у нас бог - демон, брат Кадма, который принял облик Оленя в день сотворения мира. Кадм - отец нашей богини Нарциссы, дочери земли Севера. Демон, приняв облик оленя, помог Нарциссе против воли отца [Кадма] обвенчаться с ее возлюбленным, с кровным братом, Повелителем огня, от поцелуя которого Нарцисса в итоге умерла. По преданиями, демон привел нашу богиню к смерти своей хитростью. Поэтому Зверь с головой оленя не нравился многим горцам, они считали оленя дурным символом. У горцев было достаточно народных легенд, к которым они могли соотнести народ Зверя. В отличие от горожан, они верили в эльфов, ведьм и демонов, что водятся в их горах. Сам Зверь называл себя потомком эльвенов, истребленных сотни лет назад. Песни раздавались по лесу долго, их подгоняла мелодия флейты. Страшная, таинственная, вкрадчивая песня лилась между завыванием ветра и плачем... В какой-то момент песни стихли – Чужаки ушли в город. Когда они вернулись в лес, горцы увидели в их руках Чудо. Люди несли огонь в ладонях. С собой они привели еще несколько десятков людей из города. Многие, слышавшие от меня эту историю, говорят, что это сказка, миф. Предания горцев, которые они пересказывают от своих стариков. Ты ищешь начало не там, Елена. Так мне говорили. Исследования стоит начать с архивов в базе данных довоенных времен. Но я и мой соавтор пересмотрели все доступные архивы в наших компьютерах. Ответы, которые нужны были нам, история, которую мы хотим рассказывать, начинается не в отчетах ЦИГСИ. Она начинается в лесу. Там, где еще живы глаза тех, кто видели Зверя. Люди не верят в легенды, в богов, демонов и эльвенов. Агнес С. хотела оставить свое слово: «Самое забавное в нашей рукописи то, что именно эта история, рассказанная горцами, и есть настоящая правда. То свидетельство о начале войны, которое мы искали. Что если так, люди? Что если сказка о Звере - это именно та правда? Начало начал. История, наиболее близкая к той истине, которую мы искали? Суть в устах сказителя. Каждый рассказывает то, во что верит. Детям преподают историю в школах, исследователи (правда, мы с Еленой тоже к ним относимся) роются в архивах, мы погружены в свои компьютеры, выискиваем данные ЦИГСИ и погибшей империи, пока дикие племена пересказывают где-то в горах свои предания. Правда. Зверь существовал и он реален. Он был, хоть и непостижим в своей природе и сущности, монстр он, человек или демон, но с него началась Война. Итак, Елена... Я напишу несколько строк этой легенды. «Зверь был высок, его ветвистые рога сплетались с хвойными елями, он был одет в черное, его недвижная голова оленя смотрела перед собой, пока он шел через лес. А за ним шествовал его народ, поющий песни хвалы Зверю и памяти погибших предков, эльвенов.»»       

I Нарциссия

Это была империя. Это была моя Нарциссия. Ее древние замки времен первых королей, ее каменные храмы времен младших богов, ее холод, который не понять никакому другому народу, ее ледяное сердце, которое кормит своих детей, согревая тем немногим, что способно отдать. Когда я пишу эти слова, я еще знаю – моя империя стоит и будет стоять долго. Нарциссия. Рожденная от первой богини, от первых иноземцев, сошедших много веков назад со своих варварских судов на эту землю. Моя северная, холодная, моя прекрасная страна. Когда я умру, она еще будет цвести многие лета. Но настанет день, и, я знаю это, она умрет. Как умирает все и каждый в назначенный час. Когда вы прочтете эти рукописи, возможно, вы не будете знать империи, имя которой обратится в прах. Но я пишу вам – это был 2319 год по международному календарю. Нарциссия еще единая империя. Моя страна была громадным материком, тянущимся от Ледяного моря до Смешанного океана. И это все – равнины, заносимые снегом долгими зимами, Братские горы, бесконечные, хвойные леса, говор сотни народов, смешавшихся друг с другом за столетия, города меж холмистых земель, быстрые реки и белые-белые от снега дороги, заводы и тянущиеся от них черные дымные облака, промышленные районы Севера, одинокие станции между городами, прелесть и тоску которых я сохранила в сердце, величие храмов, которые мы любили и ненавидели за их богов, и старые замки наших предков, раскиданные по обледенелым холмам – это была Нарциссиия. В тот год президента еще не существовало. Страной правит император из династии Фосса, сейчас полностью истребленной. Император умер на нашем веку, на престол посадили наследника тринадцати лет, власть была в руках императорского совета. Времена обещали стать смутными. Это были страшные года. Власть в руках императорского совета, правитель – ребенок, страна бедствует, рабочих мест не хватает. Люди напуганы и омрачены. Железная рука ЦИГСИ над их головами. Религиозный гнет тревожил страну долгие годы – смертные казни заполонили двор инквизиции. Такой была страна моей юности. История о детях Дома на холме началась задолго до того, как мальчик-император послал свои войска на подавление гражданского бунта, и до того, как ЦИГСИ собрал остатки своей армии, чтобы выступить против северян. Настоящая история началась с людей, не имевших власти. Некоторые из них не имели даже настоящих имен, некоторые настоящего гражданства, некоторые дома. Они были просто тень чего-то большего, чем мир, который понимали люди. Призраки, поднявшие флаг над безумной страной. Они все были достаточно молоды, чтобы осилить свою ношу. В этот год они все собрались в маленьком городке у подножия Братских гор. Городе, больше не существующем, – Аарене.

***

Город – лабиринт. Узкие улицы, переулки, тесные дворики, темные от плесневелых камней. Дома здесь были старые, каменные, прожившие не одно столетие. Рядом с пожилыми домами тянулись многоэтажки Гражданской войны. Серые, прямоугольные, как всюду на Севере Нарциссии. Небольшие дома Аарена разделяли узкие, кривые улицы, петляющие между собой.  До сих пор в пепелище, оставшемся от города, находят обгоревшие кости. Нам, детям будущего, осталось мало от того Аарена. Только прочерченный углем и пеплам набросок. Но тогда город жил. Он был небольшой, но разнообразный, петляющий и вечно говорящий с тобой на своем языке. Жили здесь люди небогатые. Целые районы отводились беднякам, и их дома соседствовали с заброшенными, обваливающимися многоэтажками. К грязным дорогам, испещренным камнями и ямами, пока не привыкли новенькие автомобили, а только ржавые, неспешно разъезжающие по всему городу автобусы и трамваи – от вокзала до главной площади и к обнищавшим районам. Город пах так, как мог пахнуть только городок, устроившийся под хвойным, горным лесом с одной стороны и дымными заводами с другой. Аарен в прежние времена считался городом путешественников. Отсюда близко к морю и железной дороге. Больше всего в нем было гостиниц, отелей, кафе и ресторанчиков, разных лавочек всевозможных товаров, магазинчиков и рынков. Сейчас же город, уже столетие как забытый, успел даже покрыться паутиной, словно однажды просто застыл во времени, где наравне с автомобилями на дорогах стояли древние таверны и заплесневелые камни домов. Я пишу: Нарциссия. И я думаю о людях, сотворивших империю моего века. Я думаю об этих людях и мыслями возвращаюсь в Дом на холме. Он стоял не в городе, а над ним, на вершине холма, нависшего над Аареном. Дом на холме был приютом при монастыре. И хоть стены монастыря были ветхими, камни их обточило ветром, древние храмы уснули, забытые страной, я знаю точно – дом, построенный кем-то на холме, был старше этих монастырских стен. Дом был старше города Аарен. Он был черный, высокий, неизменный в своем молчании. Я говорю: История. И возвращаюсь в этот дом, в начало всех начал, в ночь, когда совершили убийства. Дом на холме прожил долгую жизнь, и Приют – это только одна его страница. И она важнее всего для этой истории. И в эту самую ночь Приют был самим собой – отдельным, крохотным миром, где негласно царят законы – перевернутые, дикие, корявые. Законы, изобретенные детьми, понятные только им и обязательные для всякого, кто посмеет перейти порог их Дома на холме. Я говорю – и моя рука дрожит, когда я пишу эти слова.       

IIСектанты

2319 год, ночь с 29 Карда на 1 Саламин. Первый день весны Выл ветер. Напряжение, в котором продвигался холодный воздух по квартире, растянулось и окаменело. Оно закрадывалось в мысли, в отмерзающие конечности, оставляя нетронутым только разум. Напряжение было ожиданием. Люди ждали. Их было много для этой заброшенной, старой квартиры. Квартира времен Гражданской войны. Прямоугольный дверной проем, кирпичные стены, оштукатуренные и холодные. Комната пустая, если не считать людей, которые были слишком разными, чтобы принять их за семью, студентов, бездомных или иную категорию горожан бедных окраин города. Лица людей объединяло только молчаливое ожидание – стеклянные взгляды, слишком тревожные и усталые, чтобы хоть сколько-нибудь оживить квартиру. Квартира была в заброшенной пятиэтажке. Люди, а их было человек двадцать, жили здесь не так долго, чтобы по-настоящему обжить место, сделать его своим домом, но достаточно, чтобы привыкнуть к штукатуреным стенам, прямоугольникам больших окон, впускающих рыхлый, лунный свет, и духу старого дома, особенно ощутимому по ночам. Была ночь. Не глубокая и не тихая, а тревожная, едва-едва наступившая. Весь свет ушел из мира, остались только звезды и блеклый месяц, попеременно тонущий за бегущими облаками. Ветер выл и бушевала метель. В этой коробке квартиры, отгородившей людей стенами от наружного мира, время остановилось. Ожидание. Холодное дыхание медленно усыпляет людей. Они сидят, поджав ноги, прижавшись плечом к плечу. Все были одеты тепло – в куртки, ставшие второй кожей с тех пор, как они ушли из своих домов, в ботинки, шерстяные плащи. Они были готовы. Осталось только дождаться. Но от холода так устаешь, что трудно даже подумать о том, чтобы пошевелиться. Ноги в обуви отмерзли, холодные пальцы едва шевелились. Люди выглядели измученными и немного отчаявшимися. Если эта мучительная, холодная ночь в пустой, брошенной квартире, в которой давно нет ни электричества, ни отопления, но которая стала единственным пристанищем для отчаянных, собравшихся здесь в надежде на бога, если эта ночь была ступенью к обещанному раю, то, пожалуй, можно потерпеть и холод, как всегда человеческий род терпел ради бога, надежды и веры. Люди были разными. И вряд ли хоть один посторонний смог бы угадать, какая общая цель объединяет всех этих людей. Мужчины и женщины разных возрастов. Молодые люди, еще выглядевшие достаточно хорошо, чтобы не казаться бездомными и чтобы сойти за студентом. Люди постарше и совсем старики, кто-то пьяницы, кто-то наркоманы, кто-то вел прежде благополучную жизнь, кто-то имел семью, пока не пришел сюда. Не сказать бы, что они намеренно бросили все, чем владели прежде, но, когда они уходили, они знали, что в свои дома больше не вернуться. Желание, а вернее, идея, приведшая их сюда, была сильнее прошлого. Неизвестно как, кем и когда этих людей собрали. Известно, что в двух квартирах этого дома – на первом и втором этаже – они жили уже около нескольких недель. Это было временное пристанище, и люди это знали. С ними общались короткими сообщениями, говоря где и когда они могут быть и что они могли бы там делать. Но в основном, ожидая чего-то очень для них важного, они проводили время, не выходя из этих квартир. Разжигали костры в пустых комнатах, чтобы согреться, много пили и тянули день за днем в безмятежном пьянстве, не считая времени, не считая ночей. Известно точно, что всех их собрала здесь надежда на обещанный кем-то рай. На куртках нескольких сверкнул в мутном свете луны маленький значок серебряного треугольника. Треугольник блестел печально и страшно. Едва он попадал кому-то из присутствующих на глаза – и они вспоминали за каким страшным и необратимым делом они собрались здесь. Но надежда была сильнее. Треугольник появлялся и исчезал во мраке. Кто-то сказал им, когда привел их сюда: «За рай на земле.» Рай был им нужен. Этой ночью они наконец-то увидят того, кто обещал им этот рай. Для этого они и собрались здесь, на втором этаже заброшенного дома, ожидая знака, человека или что-то, что разрушит тревожное сомнение навсегда. Доказательство нового будущего. Лицо их покровителя. В какой-то момент один из людей поднял голову и сказал: – Акаде... Агнесса. Она уже в городе. Часть людей знали, кто такая Акаде, а часть нет. Но никого это не волновало. Для них она никем, собственно, и не была. Они пришли сюда за обещанным даром. Кто-то знал больше секретов, кто-то меньше, но награду все получат одинаковую. – Мы следили на вокзале весь день, – продолжил говорящий. – Нам сказали там быть. И мы видели, как она приехала в город. Это значит, теперь что-то изменится? Человеку ответили разве что коротким кивком или пожатием плеч. Было слишком холодно, чтобы заводить разговор. – Ну если ее ждали долго, значит, Он скоро все сделает. Скоро... – Его имя Зверь, – сказал некто, и на его бледных губах возникла мрачная, испуганная улыбка. – Нет... Так его зовут дикари из гор. У него есть имя. Настоящее имя. – Никто не знает его имени. Может, если мы увидим его сегодня... – Но говоривший скоро умолк, потому что говорить о том, что случится этой ночью, было страшно. – Кем бы ни была для Него Акаде Агнесса, нам от нее лучше держаться подальше. Чтобы не помешать его плану. – Мы, наверное, не узнаем, зачем она Ему нужна, – сонно сказал голос одной девушки. И тихий разговор скоро прекратился. Какие бы планы ни были у их покровителя, люди почти ничего не знали. И вместе с тем – они знали куда больше любого смертного. А затем ожидание наконец прервалось. Тихо и спокойно, как прерывается сон. Оно окончилось, когда нескончаемый вой ветра сменился отдаленной, тревожной мелодией. Было похоже, что земля дрожит, и где-то тяжелый шаг сотрясает улицы города. Потом в ветре они услышали голоса, а из голосов сложилось нечто, похожее на песню, и все сопровождалось легкой, едва уловимой мелодией. На смену ожиданию пришла тревога. Тихая мелодия флейты наполнила улицу, а затем и их квартиру. Этот звук был наваждением. Он казался нереальным в стенах этой убогой, городской квартиры. Этот звук был волшебным, магическим, недействительным. Как стены ДОМА, когда они все попали туда впервые, заговорив со Зверем. Ощущение необратимости приходящегося, неизвестности, страха перед непознаваемым и трепет перед Чудом закрались в их сердца. Видимо, мелодия и была тем знаком, который они ждали. Так что люди переглянулись и негласно решили, что им пора идти. Они зашевелились, сжимали и разжимали пальцы, разминая конечности, не спеша поднялись, подставляя друг другу руки, и в чем были, прихватив немногочисленные сумки, рюкзаки и мешки с вещами, поплелись к выходу. Единственное, что придавало им смелости в этот миг – это то, что их было много. Уже уходя они знали, что больше не вернуться в этот дом. Им сказали, что этой ночью они смогут встретить своего благодетеля, что они должны собрать свои вещи и покинуть место. Что будет этой ночью – неизвестность. Но назад пути нет, и они шли, все немного безумные от ночи и необратимости своего выбора. Вопреки заверениям человек вполне может существовать после того, как переступал порог чего-то дозволенного, человеческого. Но он, как правило, впадает в тихое безумие. Толпа вышла в подъезд. На первом этаже, где был эти несколько зимних дней их дом, еще пахло благовониями и спиртом от пьяных будней. Люди вышли нестройной толпой в темный двор. Ветер набросился на них, как дикий зверь. Ночь была непроглядна, но улицы еще не казались совсем уж заброшенными, как бывает глубоким, поздним часом. Люди вышли со двора на улицу, огляделись по сторонам. Мелодия флейты, все такая же тихая и все такая же магическая, вновь донеслась до их слуха. Они побрели все вмести на ее звук. Шли по улицам долго. Свет в окнах гас, а они оставались незамеченными или проигнорированными, потому что шли тихо. Обойдя часть города, мелодия наконец-то стала громче. И волнующий дух предстоящей встречи усилился. Люди все гадали – как же состоится эта встреча с Ним? Горцы, которых некоторые из них знали лично, называли Его Зверем. Иные, те, что когда-то оторвали их от жизни и познакомили с ДОМОМ, те, что знали больше о Рае и давно жили в этой вере, говорили, что у Него есть имя. Только они его не называли. Огни замерцали на углу знакомой улицы так же спокойно и тихо, как родилась в ветре мелодия флейты. Люди сразу поняли, что пришли на место встречи, и пошли навстречу живым огням. Неизвестные были одеты в широкие, темные плащи. Из-под низких капюшонов доносилось бормотание, складывавшееся в песню на незнакомом языке. Они не возражали, когда люди пошли рядом. И люди увидели своими замыленными от холода, усталости и страха глазами, что незнакомцы несли живой огонь прямо в своих руках, на пальцах, в то время как вокруг бушевала метель. Огонь на живых руках – это ли не то, что обещал новых бог? Они увидели также высокого воина, одетого в черное – он шел во главе толпы рядом со странными фигурами, скрытыми от глаз вновь прибывших слепящим блеском огня. О, огонь – был первым Чудом. Музыка флейты, теперь громкая и отчетливая, оказалась прекрасна. Она душила сердце и делала ночь магической. Если эти люди и боялись прежде повстречать своего бога, то теперь, не понимая ничего, но слыша эту мелодию и видя живой огонь в голых руках незнакомцев, они были счастливы в душе о том, что они – часть чего-то реального, чудесного, особенного. Это был такой счастливый миг для них всех, такая чудесная ночь, что неизвестность происходящего была им неважна. Видеть и слышать настоящее чудо, недоступное разуму обычных людей – вот, что желают отчаявшиеся. Мелодия играла откуда-то из сердца толпы черных плащей. Музыканта обступили слишком плотно, чтобы его можно было разглядеть. Кто-то сказал людям – и это был красивый, молодой голос: – Все, что вы видите – иллюзия. Все. Вся ваша реальность. Вся ваша жизнь. Это всю иллюзия. И люди были счастливы это слышать. Они трепетали. А потом, немного отогревшись, несколько из них смахнули с себя сонное наваждение и оббежали всю длинную толпу, пройдя к ее началу, где шествовал высокий, одетый в черное воин. Рядом с воином шли еще одни. Они были тоже высоки и тоже в черном, как вся толпа. Они огня не несли. И песен не пели. Их головы были головами зверей. Черная шерсть трепетала на ветру. Стеклянные, неживые глаза зверей смотрели в никуда. Но головы эти были посажены на вполне человеческие тела, хотя за плащами их не было видно. И где-то среди всех зверей, разглядеть которых в мутных отблесках огня было трудно, шел один, особенно заметный. Длинные, черные рога возвышались над толпой. От них веяло лесом и древними тайнами. Зверь. Это реальность или сон? О, это был Он. Иллюзия ли огонь в руках, обжигает ли его пламя? О, это было Чудом. И люди оказались напуганы и счастливы. Обещанное исполнилось – они преодолели страх, вышли в эту ночь за своим покровителем, за новым богом и увидели Его. Кто он, что он сделает для них, откроет ли снова двери ДОМА – это все тайна. Но главное, что первые Чудеса они уже увидели. И признав эту истину, люди не стали задавать вопросов. Они уже пришли сюда с какой-то верой. Надеялись только узнать что-то еще. Открыть тайны в дальнейшем. Приблизить к богу еще. Мир перевернулся этой ночью – оказывается, реальность могла быть совсем не такой, как они думали. И в мире есть надежда на спасение, на иную жизнь. В мире было Чудо, а они, те, что прозябали весь вечер в заброшенной квартирке, были свидетелями чего-то нового, что вот-вот должно было изменить мир. Темная толпа шествовала по городу. Мрачная толпа с мелодией, душившей сердце до боли, с песнями на чужом языке, странная толпа, похожая на сон. Огонь, который они несли с собой, освещал им путь. Дел этой ночью должно свершиться много. И они начали – каждый свое. *** Власти никогда не говорили об этом, пока не выслали войска на Север из столицы. Молчание о происходящем на Севере, за Братскими горами, было так всецело, что до сих пор найти точную информацию о событиях тех лет практически невозможно. Точные сведения появляются с 2319 году. Что было до этого года – загадка, которую мы можем разгадать лишь наполовину. Их считали сектами. Небольшие группы иноверцев появлялись поочередно в разных городах в Севере страны. Известно, что Север – более заброшенная часть Нарциссии, куда рука власти, тянущаяся из столицы на Юге, не доставала. Новая религия была почти незаметна для общей части населения Севера. Когда происходило что-то странное (люди внезапно пропадали или уходили из домов, появлялись слухи о собраниях сектантов или распространялись наркотические вещества), власти молчали. А горожане не встревали. Известно, что слухи о сектантских группировках исчезали так же быстро, как и возникали. Но все было мирно на протяжении лет. Новое религиозное учение, не вполне соответствовавшее моралям существовавших религий, то заявляло о себе, то замолкало. Это было слухом, легендой. Но было еще одно явление, о котором тоже никто ничего не знал. Куда более страшное, чем секты. Это детские пропажи. Взрослые могли уйти, уехать, исчезнуть, не оставив весточки – очень редко о них слышали, что они попали в те самые секты. Слухи это или нет, пропажи взрослых мало кого волновали. Часто это были люди, о которых некому волноваться. Но детские пропажи не были просто слухами. Они были реальны. И чем дольше власти и ЦИГСИ молчали об этом, тем тревожнее становилось людям. Дети разных возрастов из разных семей, из разных социальных кругов, рабочие, бездомные, из домов милосердия или из семей – они исчезали без вести. Проведя очень долгое расследование много позже, уже после отгремевшей войны, появились смутные известия о том, что некоторых детей все-таки находили. В большинстве свидетельств говорилось о том, что дети были найдены мертвыми. Так как расследование о пропаже детей вели ЦИГСИ, данных о пропащих почти не сохранилось. После устранения инквизиции архивы их данных были постепенно уничтожены врагами. Был слух о том, что кто-то из детей возвращался безумным. Одного такого ребенка, он уже вырос и стал мужчиной, и пережил страшную войну, показывали по телевизору. Но не факт, что это был настоящий из пропащих детей. Однако этот мужчина был абсолютно невменяем. Он не мог говорить, не мог передвигаться, и ничего не видел перед собой. Он был словно мертв. А пока, в 2319 году, с которого все началось, о детских пропажах ничего точно не знали.

Интерлюдия

Что ж, вполне возможно, что этого могло бы и не быть. Или что эта встреча была не обязательна. Или что она могла состояться в любое другое время. Но, возможно, что некое подобие такой встречи, в это самое время и в этот самый момент, все-таки состоялось. Поэтому есть смысл хотя бы попытаться описать то, как это могло случиться. Дело в том, что все они так или иначе были связаны с ней, а значит какая-то встреча или разговор у них должна была состояться. Ее называют Дитя. Дитя была женщиной. Это оставалось неизменным. Не так важно, была бы она женщиной или мужчиной. Но так уж вышло, что вся она во все времена была именно женщиной и никем иным. И она была очень молода. Она была юна всегда, в любое время и в любом месте. Это тоже, наверное, не так важно, но вот уж так вышло, что она молода и, все же, отнюдь не лишена мудрости. Трудно сказать, могла ли она менять что-то в мире или она была только наблюдателем. Скорее могла, чем нет. Но совсем не так, как может подуматься. У Дитя была воля, сильная воля. А еще желания. Дар желать и исполнять желания были главной формой ее возможностей. Итак, она встретила их всех в зале Мертвых королей. Зал был уже стар к этому моменту. Даже не просто стар – он был руинами, древностью, очень далеким прошлым, и ей это нравилось. Потому что там она чувствовала спокойствие и радость. Крыша этого зала обвалилась со временем. И яркий солнечный свет сочился внутрь. Где-то снаружи слышалось пение птиц – неизменное, первородное. Дитя знала, что снаружи растут деревья, расстилаются прекрасные цветущие поля, и это тоже наполняло ее радостью. Сквозь трещины в полу зала пробивалась трава. Стена покрылись мхом и поросли плющом. Редкая птичка влетала сюда, чтобы сесть на каменный трон, и сразу улетала. Дитя полюбила это место, как любила свет и лето, любила траву, спокойствие и недвижность времени. В зале был трон для короля. Но в эту встречу какого-то конкретного короля не нашлось. Тех, кого Дитя созвала в зал, было много. Все вместе они не могли бы занять трон, хотя многие из них подошли бы на роль короля. Но кто-то из присутствующих ни за что не мог бы стать королем. А обделить кого-то таким даром Дитя на могла. А кто-то, кто мог бы быть королем из присутствовавших, королем быть совсем и не хотел. И Дитя не смогла бы его заставить это сделать. А выделить кого-то одного, кто хотел бы быть королем и мог бы им быть, а такой среди присутствующих тоже имелся, она тоже не могла – потому что не могла поставить одного выше остальных. Так что в зале Мертвых королей они собрались не для того, чтобы кто-то сел на каменный трон. Они собрались, чтобы Дитя задала им вопрос, очень важный для нее вопрос. Ведь от ее знаний зависели ее желания, а от желаний – судьба очень многого. Возможно. Дитя стояла перед ними, моложе на вид некоторых из собравшихся и старше других. Она смотрела на них, стоя в солнечном свете, и ее глаза лучились, отражая множество сложных, неопределённых чувств. Было спокойно и тихо в этом месте. И времени было бесконечно много. Они, стоявшие напротив нее, не улыбались ей. Но это ее не тревожило. Дитя стала подходить к каждому из своих гостей. Нет, для нее они были даже не гости. Она была всегда для них как маяк, и всегда, конечно, была рада принять их лично, встретившись лицом к лицу. Трудно сказать, кто они для нее. Они все просто люди. Наверное, так. Она подошла к первому. Он был значительно старше ее, но все-таки пока молод. Но самое главное о нем - это то, что он был красив. Невероятно красив. Не как мужчина, а как мог быть красив ангел. Дивное создание. Он был скромен и тих, и это тоже было в нем очень важно. И мрак наполнял его черные глаза. Дитя не стала называть его по имени, она сказала: – Мой ангел... Чего бы ты сейчас хотел? И мрак в душе этого человек зашевелился. Он поднял свое красивое лицо к небу, а тьма поднялась изнутри него, очернив это лицо. Солнце слепило ему глаза. – Я хочу не видеть больше снов. Дитя покорно склонила голову перед этим прекрасным, мучительно-красивым созданием, и ее лучистые глаза заразились его мраком. Она подошла к следующему человеку. Это была женщина, очень молодая женщина, немного младше ее. Она была проста и естественна, как земля, как трава, которая зеленеет, чтобы стать иссушенной солнцем, чтобы расти и умереть. Она была воином, и за спиной ее покоился меч, а выглядела она так, что трудно было бы угадать, из какого времени и века пришла эта женщина. – Госпожа моя, – улыбнулась Дитя, – почему на твоих руках кровь? Кровь капала с загорелых рук молодой женины, и стекала по древним камням вниз, в землю. – Это моя кровь, – ответил надломленный голос женщины. – Чего бы ты хотела сейчас? – Я хочу отдохнуть, остановиться, забыться сном хотя бы на мгновение. – Ты проделала долгий путь, – ответил Дитя и сжала ее окровавленные руки. Она подошла к следующему. Этот был высок, выше всех из присутствовавших. Он был ненамного старше, чем Дитя, и сердце ее затрепетало, когда она приблизилась к нему. Он тоже был воин, и он принадлежал множеству времен, но в данным момент он был пришельцем из конкретного века и конкретных земель. Он был очень силен и на вид мрачен. Дитя знала десятки имен этого человека. Но глядя в его лицо, бывшее частью ее лица и ее души, она не могла назвать иначе, чем: – Любимый... Дитя потянулась и взяла лицо этого человека в свои ладони. – Мы встретимся однажды среди звезд. Можешь ли ты пожелать сейчас чего-то? Он ответил, голосом самым красивым, какой мог быть у смертного, и причинил ей боль своими словами: – Я хотел бы уснуть и никогда не проснуться. Мраком наполнилась ее душа. Она прижалась губами к его щеке и долго не могла отстраниться, боясь выпускать его из рук. Но затем она все-таки пошла дальше, к следующему гостю. Это была женщина. Она была старше, чем Дитя, и выше ее ростом. На вид она была резка и холодна. Эта женщина была как нож, режущий металл, и она принадлежала только одному веку и имела не так много имен. Она была из мира, где господствовало оружие и данные компьютеров. – Безмолвная, – обратилась Дитя к ней. – Чего бы ты желала? Та посмотрела ей в глаза. Она сказала: – Я хочу перестать видеть кошмары. – Их было много, – согласилась Дитя. Дитя обернулась ко всем пришедшим. – Вы знаете, как я люблю вас, – сказала она, обращаясь ко всем сразу. – И счастлива видеть вас передо мной, еще живых и еще достаточно молодых, чтобы прожить жизнь снова. Где-то над ее головой запели птицы. Звук ветра и звук, с которым цвел наружный мир, останавливал каждую секунду и приносил облегчение. – Желания многих из вас сейчас связаны с вашими снами. Желания некоторых из вас не будут связаны со снами. Я спрошу еще немногих из вас, а остальных испрошу об их желаниях позже, в другую нашу встречу. Дитя подошла к молодому мужчине, брату ее возлюбленного. Этот молодой мужчина был тоже высок, и он единственный улыбался ей. Улыбкой обмана, красивой и хитрой. – Ты – маг и видишь много снов, –сказала Дитя. – Скажи, чего ты хочешь? Маг наклонился к лицу Дитя и прошептал ей в ухо веселым голосом: – Сон сновидца – тревожен и короток, Дитя. Здесь мне нечего желать. И Дитя пошла дальше, к другому гостю. Это была девушка, младше ее, еще подросток. Лицо ее полнилось сильным, воодушевленным настроением. Она была очень смела, уверенна и оживилась, когда Дитя встала против нее. – В твоей душе огонь. Сердце мое, чего ты пожелаешь? Рука у девушки была крепкой, она сжала плечо Дитя и сказала: – Я желаю разгадать свои сны. – Их у тебя много. Продолжай грезить. В конце Дитя подошла к тому, кто был старше всех присутствовавших. Он был высок, лицо его было темным от тайн, хранившихся за его душой, глубокие морщины прорезали его лицо, и среди них были его глаза – тяжелый, алчущий взгляд. Дитя была много моложе его, и тело ее трепетало рядом с ним от того, какими похожими и разными они были. Этот человек протянул ей руку, и она вложила в нее свою. Она была легка и прекрасна рядом с ним. – Мой господин, – сказала она, и улыбка исчезла с ее лица. – Как много ты еще будешь желать? – Мои желания, – ответил его страшный, древний голос, – нескончаемы. Я бесконечен в своей страсти, как и ты, Дитя. Иначе не было бы мира, который мы разделяем. Ты будешь видеть еще много снов, Дитя, и в них ты будешь видеть своего возлюбленного, а он заберет тебя в наш мир. И ты станешь моей, когда я украду тебя у него. Ты исполнишь мои желания. И он один обнял ее тело и прижал к своему сердцу, горящий желанием забрать ее к себе, чтобы она совершала для него Чудеса. И, все кто был в этом зале, обратился в камень и развеялся прахом по залу, а лето сменилось за древними стенами осенью, птицы замолкли и солнце исчезло. Время пошло дальше, и встреча окончилась. Эта встреча вполне могла состояться. И, возможно, незадолго до того, как наступили все главные события войны. Но, конечно, встреча была иной, совсем не похожей на эту сказку. Возможно, это был сон или видение, но это было. Это можно сказать наверняка, ведь пророчество последнего гостя сбылось.

IIIПервое лицо: Агнесса Акаде, Воин Дракона

«Прошло достаточно времени с тех пор. Я могу теперь, после всего, что случилось со мной, сказать, что мои сны не были больше обычными снами с той самой минуты, как я прибыла в Нарциссию. Теперь я знаю точно: сны – это не грезы и не картинки в подсознании. Это реальность.» из записей Агнессы Акаде

Она была достаточно юной в тот год. По законам Нарциссии, Меридэма и Терры в то время совершеннолетие наступало с полных семнадцати лет. Агнессе было семнадцать лет и семь месяцев. В ту зиму она закончила обучение боевым искусствам и получила титул воина Дракона Руфуса. Агнесса Акаде родилась в империи Меридэм, стране Дехэб. Она и ее мать были последними живыми представительницами рода Акаде, истребленного врагами до ее рождения. В Нарциссию Агнесса приехала иностранкой на стажировку по воинской службе к единственному в Нарцисси храму бога Руфуса. Военный совет Дехэба отправил ее именно сюда, на другой континент. В этот год она второй раз в своей жизни приезжала в Нарциссию. Прежде она бывала здесь в качестве гостя, в этом же городе, Аарене. Ее путешествие в Нарциссию длилось долгий месяц на большом пароходе через моря, пролегавшие между двумя великими империями. Страной севера, льдов и ветров, Нарциссией, и страной песков, жары и солнца, Меридэмом. Легенды об Агнессе рассказывают, что, когда она стояла на палубе, омытой соленой водой, ее темные глаза смотрела только на юг, в сторону родной страны. Что ж, это, правда оно или нет, но это похоже на патриотический дух Агнессы. Ее имя, данное ей как наследнице великого рода – Акаде. Ее второе законное имя – Аматерасу. На родине ее звали на свой манер – Хагне. Мы, северяне, зовем ее Агнессой. Агнесса[Хагне]-Аматерасу Акаде, рожденная в середине юлая. Она не может звать себя девушкой, женщиной, женой, матерью, дочерью или гражданкой Дехэба, страны, в которой она родилась. Она – воин Дракона. Она принадлежит только армии и императору Меридэма. Агнесса Акаде – воин Дракона Руфуса, бога огня и хаоса в религии ее страны. *** Аарен встретил ее страшной метелью в тот день. Небо почернело, а снег валил плотной стеной, застилая вид на город. От порта до города она со своими спутницами доехала на поезде и прибыла на небольшой ааренский вокзал еще до наступления ночи. Как и два года назад, вокзал неприятно удивил ее своим заброшенным, унылым видом. Плитки на стенах потрескались, заплесневели, перрон был грязным, местами обледенел, а общий вид здания сообщал о тяжелых для страны временах – плесень на стенах, дешевые кресла в зале ожидания, нерабочий туалет, унылый вид простого фасада здания, давно нуждающегося в ремонте. Вокзал стоял здесь со времен Гражданской войны. Он был довольно современным, но, как и все, что перенеслось в старинную, традиционную Нарциссию из Гражданской войны, оно казалось дешевым, вышедшем из строя, печальным и давно отжившим свой век. Оттуда с двумя спутницами и вещами они поехали на такси до гостиницы. Дороги замело, так что путь был долгим. Вечерело. Мрак густо и нещадно опускался на город. Это не была просто ясная ночь, освещенная живыми огнями Саллуна, как в ее родном городе. Это была зимняя, неподвижная, мертвая темнота. Агнесса Акаде сидела рядом с водителем на переднем сиденье автомобиля, откинув голову на спинку сиденья. По виду она казалась расслабленной, лицо ее было мрачным и серьезным, но на самом деле всю дорогу она напряженно вдавливала согнутую в колене ногу в пол – дороги были очень неровными из-за холмистой местности, и Агнесса напрягла все тело, чтобы не раскачиваться на сиденье и не выглядеть глупо. Она отвернулась от водителя и смотрела в окно на знакомый и уже забытый город. В темноте все казалось чужим. Мысли были невеселыми, но еще хуже была усталость. Агнесса глянула в зеркальце заднего вида и поймала в нем взгляд Сате. Ее подруги, ровесницы и спутницы в этом путешествии. Большие, темные глаза Сате смотрели на нее из липкого, холодного полумрака салона со смесью напряжения и едва заметного волнения. Темная кожа на лице Сате блестела от пота, хотя в салоне было холодно. Ее подруга хорошо умела держать себя в руках, она была подобна статуе Нахси в своем спокойствии и отстраненности. Но сейчас даже она не могла укрыть страх за их общее будущее. Агнесса повернула голову к подруге и молча протянула ей через переднее сиденье руку. Сате очень слабо пожала ее похолодевшими пальцами, их глаза застыли друга на друге. Лицо Агнессы в неровном, желтоватом свете горевшей в машине лампочки казалось подрагивающим, оглушенным большим, медным колоколом судьбы, пробившим над их головами. Лицо хранило на себе печать долгого непробудного кошмара и усталости. Сате редко видела Агнессу такой. Акаде оказалась истощена их путешествием куда сильнее, чем они обе могли представить. Не было даже присущего ей раздражения. Первый раз Сате увидела это безжизненное лицо, когда они еще были детьми. На площади Саллуна казнили сына Раваля, юношу, учившегося в боевой академии Дракона вместе с Агнессой. Он был старше ее на несколько лет. Ему прострелили голову. Даже не оставили лицо нетронутым, чтобы родные могли похоронить его с честью. Он совершил тяжелое преступление и был убит как опозоривший свое имя. Агнесса стояла тогда на площади со всеми учениками академии. Ее лицо было как маска. Сате видела прежде смерть и не раз, потому что в ее бедной, родной деревне постоянно умирали от болезни и голода. Ее не напугала казнь. Ее напугало то, что нахальная, гордая и яростная дочь госпожи Аид Акаде утратила лицо, увидев смерть старшего товарища. В тот день Сате узнала что-то новое о своей подруге. Второй раз такое лицо Сате видела, когда Агнессе было четырнадцать лет. Тогда Агнесса вернулась с Мастером Надиром и учениками академии из их похода в пустыни, где шла междоусобная война. Когда Агнесса вошла в свой дом, чистая, переодетая и причесанная, лицо ее было чужим. Таким же безжизненным, как и в тот день на площади. «Может она одолжила это мертвое лицо у одного из злобных духов пустыни?» - подумала Сате. В глазах у Акаде за деланым спокойствием вместо обычной гордости был застывший, животный ужас истощавшего гепарда. Вот и сейчас ее лицо было таким. Непривычно спокойным, мертвым, скорее, как у животного, чем человека. Сате, прибегавшая за ответами к духам мудрых предков, понимала, почему так было. Агнесса Акаде ненавидела эту страну. И злобный рок, распорядившийся ее судьбой. Прошло более месяца с того момента, когда ей прислали повестку о направлении на службу. Несправедливость. Карма. Ее сослали на стажировку не в какую-нибудь страну Меридэма, пусть даже самую бедную и убогую, но на другой континент, в Нарциссию. Агнесса была бессильна, как загнанный в клетку зверь. Бессильна менять свой путь и угадать будущее. Она не знала, когда теперь вернутся на родину. И вернется ли. Больше всего она хотела служить своей стране, но сейчас это было невозможно. К известию о стажировке добавилось ещё кое-что. Пока Агнесса пыталась добиться от военного совета ответа о том, почему ее сослали в Нарциссию, ее навестили ее дядюшки. Сате помнит беспокойный вечер и шепот в доме Акаде, поспешный отъезд Агнессы в дом дядюшек. Кажется, у Агнессы состоял с ними разговор перед ее отъездом. Сате заметила, как странно притихла Драконица после той встречи с родственниками. Она уже не пыталась добиться перенаправления стажировки. Она с небывалой для нее смиренностью отправилась в Нарциссию. Агнесса просмотрела мимо лица Сате, в окно, а затем отпустила ее руку и соскользнула по креслу обратно на свое место, снова вдавив ногу в пол, чтобы неподвижно просидеть так до конца поездки. Автомобиль тихо вкатил на двор небольшой гостиницы. Агнесса расплатилась с водителем нарцисской валютой – ромами. Она обменяла некоторую сумму по приезду в страну. Водитель помог ей и спутницам занести в гостинцу вещи. Оставив верхнюю одежду и чемоданы в номере, Агнесса воспользовалась туалетом, умылась и, по-прежнему в дорожном костюме и с убранными наверх несвежими волосами, спустилась в пустынный бар на первом этаже и без сил упала в кресло. Бар был темным, интерьер в традиционном стиле, хороший, но старомодный. Столы были квадратные, деревянные, изборождённые царапинами. Одна молодая официантка неуверенно кивнула гостье из-за барной стойки и подошла взять заказ. Агнесса оказалась единственным посетителем в этот вечер. – Что-то желаете, госпожа? – спросила северянка. Она неуверенно поджала губы, приблизившись к столику Агнессы. Акаде смерила девушку взглядом, ничуть не стесняясь заглянула ей в лицо, затем ткнула пальцем в меню и спросила на общем наречии с сильным акцентом, устало и немного раздраженно: – Унами принимаете? – Я уточню, госпожа. Иностранка махнула ей рукой прежде, чем девушка успела закончить. – Просто запишите все на мой счет. Официантка сдержанно кивнула и поспешила исчезнуть. Гостья казалась персоной, от которой жди одних проблем. Спустя время Агнесса уже сидела, откинув голову к черному, холодному окну, с распахнутым воротником рубашки, раскрасневшаяся от выпитого вина, сонная и немного озлобленная. Сате нашла ее спустя время, побродив по гостинце. Она не сразу решила зайти в темный, не похожий ни на что в ее родной стране, бар. Это место было захламленным и тяжелым, в отличие от белокаменных, почти пустых домов Саллуна. – Отмечаешь приезд? – спросила Сате на меридэмском, постучав пальцем по полупустому бокалу. – Есть повод? – спросила Агнесса. Обычно она не понимала юмор Сате, инниса выглядела слишком серьезной для шуток. Когда подруга опустилась за стол напротив Агнессы, та взглянула на нее с откровенным неодобрением. Она не хотела общаться, обсуждать это место, тратить силы на выслушивание Сате. Сейчас она ощущала острую необходимость в одиночестве. Уйти от реальности хотя бы на вечер... Иннисы, ее спутницы, жрицы храма Руфуса, были ответственностью Агнессы с того момента, как корабль отчалил от берега Меридэма. И, по правде сказать, Агнесса уже изрядно устала от двух женщин на своих плечах. Ни Сате, ни ее старшая наставница Даад не говорили на общем наречии. К тому же, на служительниц храма накладывался ряд запретов, которые они не могли нарушать, но с которыми невозможно было самостоятельно путешествовать. Все их документы, деньги, все было у Агнессы. Она отвечала за их еду, здоровье, сохранность, ночлег. По приезду в гостиницу она заказала им ужин в номер и надеялась хотя бы теперь отдохнуть, но вот, Сате все равно пришла. – Ты истощена. Твоя аура совсем ослабла. Мой долг помочь тебе восстановить духовное равновесие. О, - вскинула Сате узкую ладонь, пальцы с темной кожей, блестящей в тусклом свете бара, были напряжены и плотно прижаты друг к другу. Она остановила чуть было не сорвавшееся с губ Агнессы яростное восклицание. Агнесса почти никогда не думала об окружающих, повышая голос. – Поверь, я могу тебе помочь. Иннисы были жрицами, а одна из обязанностей жриц, помимо проведения обрядов и ухода за храмами, - лечить душу. Энергию человека, его духовный настрой. Иными словами, расслабить человека и поднять ему настроение. – Да, - сухо ответила Агнесса. Сате уже удивилась и обрадовалась необычно краткому ответу подруги, и даже ощутила мимолетную гордость за ее смирение, но затем увидела, как губы Агнессы дернулись. О, она прекрасно знала, что последует дальше. – Эти шаманские штучки иннисы предлагают по каждому поводу. Хотела бы учиться спокойствию Нахси, надела бы красное покрывало. А не хочу никакого духовного равновесия! Если я хочу быть злой и усталой, я буду! Мне все это надоело. – А что тебе не надоело? – спокойно спросила Сате, однако глаза ее сузились. Агнесса закипала от ярости. Она загоралась быстро, так было всегда. Но, как Дракон, она должна была сдерживать свои эмоции. – Сате, ты чем-то недовольно? – недобро спросила Агнесса. – Тогда к чему этот допрос? – Я только хотела помочь, - лицо Сате сделалось бесстрастным, она отклонилась назад. – Прежде спрашивают, нужна ли эта помощь. Сате не сильно обижалась. Это было трудно понять. Эту ярость. Но Сате все же лучше других девушек из дома Акаде проникала в природу этого человека. Хагне Акаде. Аматерасу. Агнесса провела вилкой по пустой тарелке. – Еда не очень, – сказала Сате после неловкого молчания. Агнесса кивнула. – Знаешь, ты обычно не пила в Саллуне. Не думала, что первым делом ты... Сате не стала договаривать. – Если как-то и развлекать себя в этой дыре, то хотя бы нарушением традиций, – Агнесса выпрямилась в кресле. Она налила в свой бокал еще вина, наполнив его доверху, и подвинула к Сате. На лице ее в тени мелькнула косая улыбка. – Тебе. – Ты что! – Строго возразила Сате. - Даад убьет меня, если я буду пахнуть вином. – А ты не дыши ей в лицо, – улыбнулась Агнесса. Сате отодвинула бокал очень сдержанным, но настойчивым жестом. – Я не хочу. Агнесса огляделась вокруг, устало размяла спину, шею, пальцы на руках, сонно взглянула в окно. Затем она со стуком опустила локти на стол и наклонилась к спокойной, почти не двигающейся Сате. Лохматая, косая челка Агнессы свесилась вниз, отбросив неровные тени на ее лицо. Темные глаза с янтарными отблесками внимательно смотрели в лицо иннисы. Сате бесстрастно смотрела в ответ. - Сате, - одними губами позвала Агнесса. В звуке ее тихого голоса был шорох песка. Сате наклонилась ниже. Агнесса принесла с собой запах пустыни, дорожной пыли, пота, благовоний и сладкого, саллунского воздуха. – Приходи ночевать ко мне, – бархатно, как дехэбская ночь, прошептала Хагне. – Это так ужасно – быть ученицей старухи Даад. Спать с ней в одной постели. – Даад хорошая наставница. - Она достала меня за этот месяц. Она невыносима. Сате поджала губы и украдкой обернулась. Ей постоянно казалось, что старые, проницательные глаза Даад следят за ней. – О, Хагне... – Только и вздохнула Сате. – Только не говори, что теперь каждый раз будешь напиваться вечерами из-за того, что ты чувствуешь себя несчастно. – Я не несчастна, - только и сказала Агнесса. – Но если я захочу пить, то, да. Я буду пить каждый вечер, потому что я имею на это право. - Последнее она произнесла уже резче. Она посмотрела на багровую гладь вина в своем бокале. По ту сторону гладкой поверхности отражались ее воспоминания. Она в темном душном зале, стоит на коленях, держа в руках меч своих предков Акаде. Меч своих отцов, таких же Драконов, как она. Трое мужчин, утративших имя Акаде, смотрят на нее из полумрака зала. Они голодные, ссохшиеся, озлобленные и потерянные. Они утратили имя, дом и свою честь. Она же имела это все, будучи последней Акаде в роду. Драконица склоняет перед ними голову, давая кровную клятву. «Обещай, что выполнишь свой долг. Если понадобится, кровью и местью. Ты - Акаде.» «Обещаю...» Заглушить это воспоминание. Утопить его, утопить, стереть все краски синеватого, просторного зала в доме ее отцов... Вырвать этот день из жизни. Освободить себя от долга. - Ты не любишь эту страну. Она тяготит тебе душу. Почему отрицаешь это? - Голос Сате вырвал ее из воспоминаний. - Не люблю, - кивнула Агнесса. – Но я здесь, чтобы выполнить свой долг, только и всего. Карма. - Карма, - вторили ей губы Сате. Они провели вечер в номере Агнессы, ничем особенно не занимаясь. Сначала наполнили ванну и помылись после путешествия, затем переоделись, передвинули кровать к батарее, закутавшись в одеяло, сонно привалились спинами друг к другу и о чем-то лениво переговаривали. Уже засыпая, Агнесса сказала: – Что-то у них слишком разбушевалась погода... Но никто ей не ответил. Ночь сошла на город незаметно. В номере горела тусклая настенная лампа, отбрасывавшая желтоватый, блеклый свет на контуры комнаты. Под толстым одеялом на кровати угадывался женский силуэт. Агнесса не почувствовала, как заснула. Сон сморил ее быстрее обычного. Весь месяц, проведенный в океане, она мучилась бессонницами, подкрепившимися в последнюю неделю путешествия короткими кошмарами. Снились липкие, реалистичные сны о военном совете. Раз за разом она пыталась поговорить с советом о своей стажировке в Нарциссии, и раз за разом разговор заканчивался прахом. Ее неизменно ссылали на север. После этого ей всегда снились ее дядюшки. Большой, прохладный зал их дома, ночь, задернутые шторы, комары, облепляющие мокрую от пота кожу. Синие лампады озаряют суровые лица мужчин. Как Хидэр протягивает ей меч предков. Старинная рукоятка прекрасно ложится в ее ладонь, как родное дитя, как часть, недостававшая ее руке. Меч ее отцов. Ужас, сдавливающий грудь в этот миг. Обещание, которое она вынуждена произносить каждый раз вновь и вновь. Обещаю. Обещаю. Обещаю... Иногда она говорила с матерью или медитировала на горе вместе с Мастером Надиром, а потом он куда-то исчезал, так и не сумев ей помочь. Эти сны были странными. Тяжелее, глубже обычных. В них она не могла пошевелиться, с трудом говорила и задыхалась. В этих кошмарах она с огромным трудом вспоминала свое тело. Там она была беспомощна. А если она могла ощутить свое драконье тело, то переговоры заканчивались резней. Она брала меч у Хидэра и протыкала его насквозь. И говорила тихо, словно шорох дорожной пыли в безлюдную ночь: «Обещаю.» Кошмары - это что-то необычное. Агнесса писала в дневниковых записях, где рассказала о своей жизни и, в частности, о событиях тех лет, что ее сон всегда был исключительно крепким. По пути в Нарциссию, казалось, чем ближе корабль подплывал к стране, тем сильнее ее подсознание окуналось во тьму. Кошмары и частые пробуждения. Эти сны могли быть вызваны тревожным состоянием перед приездом. Но в эту ночь сон был не только игрой подсознания. Агнесса попала в настоящие сновидение... Ее дорожные чемоданы стояли у кровати почти нетронутыми. Завтра утром она поедет в монастырь и смысла распаковывать вещи не было. По правде сказать, Агнесса была не против этой последней поездки в своем путешествии. Долгий путь из родного города в Аарен морально истощил ее. Жить в гостинице довольно изматывающие. Это все равно не похоже на что-то, что можно считать своим местом. Поэтому Агнесса даже хотела наконец-то попасть в конечную точку своего пути, в место, которое она сможет хотя бы условно считать «домом». Она видела сон. Образы были похожи на мысли, словно она не спала, а продолжала думать, не закончив диалог с Сате. Эти мысли складывались сами собой, образуя разговор. «Идем, идем» — подумала она и смутно удивилась. Ощущение контроля в своем подсознании было так правдоподобно, что она верила в то, что сама выстраивала мысль. Идем, снова потянула она себя, и ей показалось, что она поднялась – впервые за весь месяц нечто далось ей так легко – и пошла. Идти было так приятно, так свободно. Она шла, не ощущая ни земли, ни своих ног, эта была мысль о движении, а не само движение. Пространства вокруг не было. Оно не ощущалось, не виделось, возможно, она даже забыла о том, что пространство должно существовать. Но едва она вспомнила о нем, как некая темная материя ее мыслей уловила это, и вот она оказалась уже в видимом и даже ощутимом пространстве. Она могла осознать себя здесь, в месте, и сейчас, в моменте. Это ощущалось как реальность. И она шла дальше. Пространство не запоминалось, оно ускользало, картинка то была, то ее не было. Она знала, что вокруг нее стены. Иногда глаз цеплялся за каменистую кладку на земле, поросшую между камней траву, и словно сквозь трещины в стенах проглядывал свет. Было много света. Стены древние и теплые. Где-то далеко за ними яркий и знакомый свет. Это место, чем бы оно ни было, казалось давним другом, воспоминанием о чём-то родном. Агнесса остановилась, обнаружив себя во сне. Она смогла увидеть себя со стороны на миг. Ей показалось, что она была старше. В черной, современной боевой форме. Стоящей в длинном коридоре каменных стен, обвитых зеленым плющом, под открытым небом, или просто под белым, нескончаемым светом. Но сон исчез, растворился, она проснулась, обнаружив себя в постели, под тяжелым одеялом в номере гостиницы. Агнесса приподнялась на постели. Оказывается, Сате уже ушла. Она была в комнате одна. Это немного смутило ее. Неужели заснула, даже не заметив, как подруга оставила ее одну? Агнесса хотела подняться, чтобы проверить, заперта ли дверь, но сон не пожелал отпускать ее – и она вновь свалилась в постель, забывшись крепким сном. За секунду до этого ей показалось, что тени в комнате неестественно зашевелились. Длинная, как живое существо, тень смазалась где-то в углу, у двери комнаты. Но позже она не сможет сказать наверняка, видела ли действительно что-то в тот миг или нет. Она шла по сну долго, но время никак не менялось, оно словно застыло в одном мгновении, и каменистый коридор почти не менялся. Как он исчез и как один сон сменился другим, она даже не помнила. Это забылось сразу или этого не было вообще. Но что-то должно было быть между двумя сновидениями. Теперь она видела. Это был зал. Каменный, темный зал. Совсем не похожий на полнящийся светом коридор, едва оставивший след в воспоминаниях. Ощущение было, будто зала, в которой она оказалась, была конечным пунктом ее долгого путешествия. Это место было куда более ощутимым и вещественным. Зал древний. Она стал руинами. Каменные глыбы вросли в землю и сточились ветром за долгие века. Этот зал мертвый и живой, разрушенный и еще существующий. Черные камни оказались древнее коридора, по которому она шла. Живой, мертвый. Он был всем разом. Она видела зал целым и одновременно разрушенным. Это были два разных времени, а может и больше чем два – и все она видела разом. Агнесса ходила по залу, и трещинки в полу, в черном камне стен виделись ей глубокими, так что казалось, что они реальны. Их можно было потрогать, запомнить. Они были даже слишком реальными, слишком подробными. И отдельные камни, мох на стенах, запах сырости и травы – это все резко вырисовывалась в сознании, от чего смотреть было даже больно. Но расстояние между стенами, размеры зала, потолок, пол – все рассыпалось, не складывалось перед глазами. Агнесса тщетно пыталась вспомнить саму себя. Было только глубокое чувство реальности момента, в который она попала. Потом она перешла в другой сон. Это случилось незаметно, но в какой-то момент она стала призраком, наблюдателем. Глазами зала. Его дыханием. Отдаленно послышались голоса. Но не внезапно. А так, словно они всегда здесь говорили. Это был то один голос, то другой. Она видела людей, которые распадались на яркие вспышки. Их лиц не было видно, но это были северяне. Наблюдая за ними, она заметила у дальней стены зала холодный, пустующий, трон из камня. Реальность голосов людей была мучительна. Агнесса поняла это не сразу, опоенная мягким, легким чувством, с которым пришла сюда. «Это зал мертвых королей,» – подумала она, но мысли принадлежали не ей, они словно попали в ее разум чужой волей. Лица людей, образы, мужчины в плащах и с мечами стали быстрее мелькать перед ее глазами. Голоса звенели в ее ушах. Она стала пытаться не думать о людях и зале, но стены этого места сковали ее плотно, не отпуская мысли. Люди дерутся, пытаются убить друг друга, сражаясь в нескончаемой войне. И все еще стоят перед ней. И все еще сражаются. Они молоды и стары, они в прошлом и будущем, и все это за мгновения проходило в ее сознании. Она там. Ее там нет... Она не слышит. И она слышит. — О господь, – простонала Агнесса, обхватив похолодевшими пальцами горячий лоб. Она смотрела в черный потолок ее номера, но комнаты не было видно. Свет не горел. Сознание стало обретать ясность, и Агнесса поняла, что все это время не грезила, а вспоминала. Она лежала, мучимая воспоминаниями, которые не могли быть ее собственными. Они пришли откуда-то извне. Агнесса глубоко вздохнула, пальцы ее дрожали. Ужас от привидевшегося кошмара, от воспоминаний заставил ее оцепенеть. Все, все было слишком отвратительным. Не образы, не сама картинка. А искаженные, громкие голоса, вспышки света, сменяющиеся воспоминания, они причиняли физическую боль, изводя тело до тошноты. Агнесса перевернулась на живот – тело отяжелело. Она хрипло вздохнула, высвободившись из-под одеяла и окунулась в липкий холод комнаты. Ее веки без сил опустились. Ужасная ночь не отпускала ее. Стоило закрыть глаза – как воспоминания возвращались, и мысли продолжали рождаться сами собой. Слишком быстрые, чтобы их можно было разобрать. Спала ли она хоть в какой-то момент ночи, Агнесса не могла вспомнить. Кажется, да, Сате ведь должна была уйти, а она этого не заметала. Она уснула снова, на этот раз более тревожно и мучительно. Человек, стоявший в ее комнате у двери, остался незамеченным. – Агнесса, – услышала она свое имя. Имя было сказано с акцентом, как будто на чужом языке, совсем не так, как она привыкла слышать, но она узнала себя. Девушка зашевелилась во сне. Как призрак из прошлого, в окно ее номера скользнул мягкий ветерок и коснулся голой полоски кожи у нее на шее. Человек был высок и одет в просторные, многослойные одежды. От него пахло лесом. Он весь словно был лес. Ткань его одежды, пальцы, испачканные сырой, черной землей, пыль в складках его глубоких морщин на лице. Капюшон был низко надвинут на лицо, старый и оборванный ветром. Его тело пахло потом, солью и чём-то, что было только его собственным запахом. Он сидел на краю кровати, слегка сутулив плечи, и его голова была склонена над телом спящей. Человек поднял руку, пропахшую лесным духом. Черные пальцы застыли в темноте над ее головой. Он прикоснулся к ней. Пальцы грубо, с естественностью, будто часть ее тела принадлежала его телу, сжал ее затылок, ее шею, ее голое плечо, мускулистую руку. В темноте он почти не видел ее. Только чувствовал горячую-горячую кожу, сухость ее руки, мышцу под кожей, вставшие дыбом волоски. Он провел ладонью по ее руке, не пытаясь быть осторожным, и затем отпустил ее. А она даже не вздохнула. Вся тяжесть зала пала на нее. Зал был не таким как прежде, как не бывают и два одинаковых сна, но это был тот самый зал. И теперь это точно не было воспоминание, но пока она не осознавала это. – Свет, – это было слово, которое она узнала. Оно было сказано чужим выговором, иначе, чем она знала, но смысл остался ясным. Потом она увидела вспышку. Как будто разряд молнии. Голоса мужчин, мертвых королей, вновь не умолкали. Она понимала, что говорили не с ней. Она слышала то, что было сказано в каменном зале когда-то. – Будь для них светом. Снова вспышка, но в этот раз полная белого, чистого сияния, заполонившего зал. И в сиянии Агнесса увидела лица. В зале, окруженный каменными стенами, стоял человек. Мужчина, очень молодой. Его лицо было бесстрастным. Оно было размыто, но где-то в самом его центре сосредоточилась вся суть этого человека – красивое, ангельское лицо с черными тенями, обводившими его черты, замерло, словно заметив ее рядом. Его глаза были черные. Рыжей венец треплемых ветром волос. На лице алеют капли крови. Второго человека она не разглядела. Какое-то время они смотрели друг на друга, а затем оба исчезли вместе со светом, и воспоминание о них рассеялось. Ничего в душе Агнессы не шевельнулась. Она ощущала лишь облегчение от того, что смогла сбежать от кошмара. Но темный взгляд прекрасного, поддёрнутого дымкой лица, что-то защемило у нее в груди. «Они все были королями и приходили в это место. Каждый жил на своем веку. Этот был последним королем. Но он отказался от своей короны. Его лицо прекрасно, правда?» – мысли вытекли наружу сами собой. Продвигаясь по сну, она слышала их вокруг себя, но все казалось естественным, таким, как и должно быть. В сущности, она никуда не ушла. Из каменной залы с троном выйти было невозможно. Просто она снова перешла из одного сна в другой, и вновь оказалась в зале. Их прощание в то лето вышло сумбурным – не было объятий, слез, пожатия рук. Но если бы была возможность, и если бы Агнессе с ее матерью не нужно было торопиться на утренний поезд, если бы она не ненавидела прощания, и если бы у этой приютской девушки не было привычки уходить ранним утром в долину – они бы обязательно сказали друг другу что-то перед разлукой. Ведь они стали друзьями. Настолько, насколько могли, конечно. Они – люди из разных миров, жизни которых не могли и не должны были соприкоснуться, но так или иначе пересеклись. Агнесса из рода Акаде, из страны огня, будущий воин, и приютская девочка с вымышленным именем – Спирит. Ей дали эту кличку, когда она была ребенком. Спирит жила в Доме на холме с рождения. Этот мир Приюта был ей единственным домом, родиной и семьей. Когда Агнесса приезжала в монастырь два года назад, они подружились, неожиданно друг для друга, найдя для себя в этой дружбе что-то очень важное. «Я никогда не покину это место», – сказала Спирит однажды. Воспоминания о тех месяцах, что она провела в Нарциссии, когда ей было пятнадцать лет, были для Агнессы смутными. Но она помнила Спирит – девочку, показавшую ей горный лес за Домом на холме. Агнесса думала, что уезжает, чтобы не вернуться. Они не должны были больше увидеться вновь. Спирит стала призраком, ее воспоминанием, в то время как ее жизнь только-только должна была начаться. Теперь, когда она наконец-то стала воином Дракона. Но жизнь, как оказалось, не спрашивала ее о желаниях. И теперь, снова оказавшись в Нарцисси против своей воли, она думала, что знает наверняка – она снова увидится со старым другом. Она увидится со Спирит. Агнесса остановилась. Как давно она шла? Эхо шагов в темном зале стихло. Она видела далеко вдали каменный трон. Кажется, какое бы расстояние она ни преодолела, трон не становился ближе. Девушка обернулась. Издалека потянуло холодным, пропитанным могильным, землистым духом воздухом. Волосы защекотали лицо. Агнесса пошла дальше. Расстояние стало действительным, и трон наконец-то становился к ней ближе. Странный свет, похожий на утреннюю дымку, сочился откуда-то сверху, хотя в зале не было ни единого окна или двери. На стенах рос плющ и трава кое-где пробивалась сквозь камни. Как ни странно, в этом место было хорошо. Спокойно. Оно было древним, а в этом было нечто знакомое, близкое, словно она точно бывала здесь прежде. Она забыла, зачем и куда идет, но в голове держалась мысль, что она должна идти и в конечном счете куда-то придет. «Я иду. Я иду туда, где в конечном счете окажусь. Все просто. Я иду...» – было в ее мыслях. Но эти мысли принадлежали не ей. – Здесь ты можешь видеть множество времен, – сказал ей кто-то. Говорящего нельзя было увидеть. Но он чувствовался. Он был в дыхании зала. Он был в растущей, живой траве. Он был стар, и старина его была в камнях. Но он был и молод, силен, как цветущие побеги плюща на стенах. Откуда-то между камней под ногами бежала вода, и он был этой живительной водой. Он полнился энергией, которая придавала месту сил и помогала Агнессе идти вперед. Находиться рядом с этой незримой сущностью, чувствовать его дыхание на себе, похожее на дыхание зверя, было спокойно. – Времена разные, из прошлого, из самого дальнего и из будущего, или даже то, что не произойдет и так и не произошло. А сейчас ты выбрала одно время и решила остаться в нем. Прямо сейчас ты здесь, в этом моменте. Агнесса огляделась вокруг. Отчего-то ей казалось, что за стенами зала находится мир, яркий, слепнущий от солнца. Но не обжигающего солнца, а от чистого, первородного света, легкого, бодрого и мягкого. – Да, – продолжал говорящий, слова которого походили на дыхание спящего животного. Большого и древнего. – Можно пойти дальше и посмотреть, что здесь есть. Агнесса согласилась с ним. Она приближалась к трону. Интересно, как много королей здесь сидело? Поднявшись по каменистым, неровным ступеням к поросшему мхом древнему трону, она остановилась перед ним. – Осторожнее, – предупредил ее Зверь, – трон мертвых королей место всегда в каком-то роде проклятое. Для того, кто не готов стать королем, лучше не занимать это место. – Ну, я никогда не хотела быть королем. Я – воин, – отозвалась Агнесса. И огляделась, чтобы посмотреть, есть ли в этом зале еще что-нибудь. Отчего-то теперь она знала точно, что говорящий был Зверем. То, что его не было видно, ее не тревожило. – А старый дуб все так же стоит на обрыве? – Спросила Агнесса. – Скоро сама увидишь, – с некоторым любопытством, оживившись ото сна, сказал Зверь. Агнесса обошла трон – за ним все казалось темным. Но теперь она видела, что здесь, прямо за местом, где сидели мертвые короли, была лестница вниз. И далеко внизу был виден блеск открытого прохода. Свет так и сочился из него внутрь. – А-а, – заинтересованно протянул Зверь. – Вот ты кое-что нашла. Иди, посмотри, что там. Агнессе показалось, что ее даже подтолкнули за локоть. И она действительно пошла. Она стала спускаться по крутой лестнице вниз. Ступени оказались скользкими и очень узкими. Но она держалась уверенно. Постепенно она вспоминала свое тело – его силу и быстроту. Когда она спустилась, до прохода осталось пройти небольшую дорогу. Кругом ее окружал мрак и землистый, могильный запах зала. Проходя по каменистой дороге к свету, она заметила двух стражников по обе стороны от прохода. Каменный, прямоугольный проход порос плющом. Света снаружи действительно было очень много. А еще оттуда веяло успокаивающей прохладой и кристально-чистым воздухом. Пространство, открывавшееся за проходом, показалось Агнессе искаженным, мерцающим, словно гладь воды под луной. Словно сон. Она взглянула на недвижных стражников по обе стороны от прохода. Это были монахи, облаченные в плащи. Один был в белом, другой в черном. Невозможно было понять, мужчины это или женщины. На их лицах были золотые маски, а головы скрывали капюшоны. Полы длинных плащей расходились на груди, и можно было видеть голую полосу кожи у каждого. Тот, что был в белом, держал в руке длинный клинок. Кожа его была гладкой и чистой. Руки у него были механическими, пальцы из металла сжимали рукоятку меча. Второй, одетый в черное, был бледен, и на животе его были глубокие, гноящиеся раны. Он держал отрезанную кисть руки, мертвые, скрюченные пальцы сжимали железный ключ. С отрезанной руки капала кровь. Стражники не были похожи на живых. Они были как будто частью стен. Плющ обвил их тела. Узники этого места. – Кто это? – спросила Агнесса. Голос немедля ответил ей, словно ее интерес передался и ему. – О, они стояли здесь с самого начала. Всегда, сколько я могу помнить это место. В разные времена, конечно, но стояли, и неизменно на этом месте. Они никого не пропускают наружу. Но тебе они не помешают, можешь идти дальше. - Почему? Почему других не пропускают? - Потому что это так. А ты можешь пройти, потому что ты не в настоящем ДОМЕ. Ты только в обычном сновидении. Агнесса ничего не поняла, но пошла вперед. Стражники действительно даже не шелохнулись. Она прошла мимо них, окутанная светом, и вышла туда, где ступать было легко-легко. А затем она встретилась лицом к лицу с диким, горным ветром, взвывшим над ее головой. Она увидела, что дуб стоял на прежнем месте. Зеленая трава бежала под ногами. Позади был лес: хвойные деревья, темные сосны, гнущиеся под ветром. Старый дуб рос на самом краю обрыва. Ветер заревел, спустившись сверху, с серого неба, расколотого пополам ярким светом. Агнесса шла против ветра, поднимаясь по травяному склону. Она опустила руку на бедро – здесь должен был покоиться ее меч. Но его не оказалось на месте, и Агнесса удивилась. Она ощутила, как холод пробирается к ней под одежду, и все это место проникает в нее. С его льдом, запахом сосновой смолы, хвои и сырой земли. – Этот дуб. Ты помнишь его? – спросил голос. – Помню, – ответила Агнесса. Она ощутила странную тревогу. – Почему сюда? – Ну... Кажется, она приводила меня сюда. Не знаю. Это место возникло само, оно не связано со мной, – Агнесса говорила отрывисто, разглядывая черные контуры дерева. – Ты уверена? – спросил голос Зверя. Черные зрачки медленно увеличились – Да, – сказала она, немного подумав. Но сказала уверенно. – Я не знаю, что бы мне тут делать. Кажется, мне нужно пойти дальше, как-то перебраться через пропасть за обрывом. – Тебе кажется, ты должна это сделать? – уточнил голос. – Ну да, вроде того. И голос больше не ответил. Приблизившись к дереву, Агнесса увидела, как что-то рядом с дубом зашевелилось. Там стояла девушка. Агнесса узнала ее лицо. — Спирит, — сказала она. Беловолосая голова девушки не обернулась. Она, точно призрак, подошла к самому краю обрыва. Девушка была маленькой, бледной, ее силуэт на самом краю острого, темного выступа обрыва, казался иллюзией. Агнесса приблизилась к ней, но девушка вытянула вперед руку, останавливая ее. — Я скучала, — тихо произнесла Спирит. Агнесса узнала ее улыбку – это было именно воспоминание об улыбке, а не настоящее лицо Спирит. – Мне нужно пройти, – сказала Агнесса. – Пусти меня. Спирит поджала губы с сочувствием и покачала головой. – Я не могу. – Уйди, мне нужно перебраться на другую сторону земли, - голос Агнессы был надломленным, словно стекло, сыплющееся на осколки. Девушка хотела отвести руку Спирит, но та на удивление оказалась твердой. – Я не пропущу тебя, – тихо сказала девушка, улыбаясь печальной улыбкой. И вдруг она заплакала. Агнесса снова попыталась отодвинуть ее, но Спирит сопротивлялась, используя всю свою силу. Она расставила в стороны руки и обняла ими Агнессу, она вросла ногами в землю, она стала камнем, железными воротами, запертыми на десять замков. – Пока я здесь, дальше ты не пойдешь. – Но мне нужно туда, – сказала Агнесса. Она ощутила знакомую ярость. Мысль о том, чтобы идти вперед, возникла в ее голове сама собой. Это, впрочем, не была ее мысль. Кто-то вложил ей ее в голову. Агнесса боролась со Спирит какое-то время – эта девушка не могла быть сильнее ее, но Агнесса опасалась причинить ей боль. – Ты что не понимаешь! – разозлилась Агнесса. – Я не хочу насильно заставлять тебя уйти. Отойди прочь! Спирит плакала и качала головой, пытаясь сохранять улыбку. Агнесса увидела в ее голубых глазах, что ей страшно. – Зачем тебе? Останься здесь, – просила Спирит. Агнесса отступила от нее на шаг. Она огляделась вокруг. Ветер совсем разбушевался, листья, сорванные с деревьев, кружили над их головами, ветви деревьев гнулись. Все это казалось знакомым. И вдруг, оборачиваясь назад, Агнесса встретилась с лицом. Кажется, этот человек стоял недалеко от нее. Она узнала его не сразу. Он явился как призрак, посетивший ее сон. Его бледное, вытянутое лицо, изгиб его рта, взгляд Дракона, мрачный и свирепый. И глаза – голубые, светлые-светлые, как лед. Его темные волосы развевало ветром. Когда она узнала его, она поняла, что Дракон и был этим местом. Лес, обрыв, ветер, зелень травы, холод севера – это принадлежало ему. И он вносил мысли в ее голову, он двигал ее, заставил сделать то, что она сделала в итоге. Ощущение было такой, будто все это она видела прежде. Агнесса дышала в затылок Спирит. Она вспомнила запах ее крашеных волос и ее кожи. Спирит была ниже ее и пришлось немного наклониться. Посмотрев за плечо Спирит, она увидела свои пальцы, сжимающие рукоятку меча. Руки были прижаты к животу Спирит. Агнесса не испугалась, она удивленно вздохнула. А потом пришло осознание. Ноги подкосились, она ощутила тошноту. – Какого хрена... Агнесса смутно понимала, что это сон – но вернуть все назад не получалось. Проснуться не получилось. Развеять образ, явленный кошмаром. Воля Дракона управляла событиями. Спирит откинула голову назад, на ее плечо. – Не бойся... – Улыбнулась Спирит, прикрыв веки. – Совсем не так больно. Это продлится всего миг... Агнесса судорожно вздохнула и медленно вынула меч из груди девушки. Спирит пошатнулась. Она обернулась к Агнессе, ухватившись за ее плечи. Агнесса в ужасе смотрела сверху вниз не ее белое лицо. Губы ее дрожали. Она качала головой. «Это не я сделала. Я не хотела. Это не я.» — Ты только... Не переживай. Спирит чуть не упала на колени, но Агнесса подхватила ее. Спирит слабо толкнула ее в грудь, и Агнесса отпустила. – Я... Я люблю тебя, — прошептала Спирит одними губами. — Здесь... Спирит вдруг вздрогнула, изогнувшись дугой – ее руки схватились за грудь. И вдруг вместо нее Агнесса увидела совсем незнакомую девушку. Это была точно не Спирит. Эта была девушка более высокая, волосы ее были сероватые, сухие, как иссохшая в поле пшеница. Она была молода, ее глаза были темными, ноги ее были сильными и крепкими – их было видно под тонким, льняным платьем. На ее голых, мягких руках, сжимавших раненую грудь, виднелись веснушки. Руки неизвестной были покрыты шрамами в виде знаков. – Кто ты? – Удивилась Агнесса, схватив ее за плечо, чтобы девушка не упала. Но девушка ответить не смогла. Она отяжелела и поникла вниз. – Лия, – ответил знакомый голос Дракона. – Ее звали Лия. Агнесса медленно обернулась к нему. Она не могла увидеть его ясно, ведь это был только сон. Но она увидела его темный, высокий силуэт, стоявший рядом. Его черные волосы развевались на ветру. Он смотрел сверху вниз на мертвое создание его воспоминаний. Агнесса узнала его. Ветер подвывал, подхватывая тело девушки. Странно, но эти двое были очень похожи друг на друга. Они были одной природы. Возможно, как брат и сестра. – Отпусти ее, – попросил он Агнессу и ушел. Агнесса отпустила девушку. Мертвое тело наклонилось. Перевалило через обрыв и полетело вниз. В бездну. 

***

Запах крови и хвои. Она оставила свой меч там, на обрыве, расколов им черный ствол дерева. – Это... Это ведь сон? Образ этой девочки, падающей с обрыва, ее руки, сжимавшие рукоятку меча... Это было кошмаром. – Это не сон, – ответил голос. – А сновидение. Агнесса была в каменном зале. – Что там случилось, Агнесса Акаде? – Спросил Зверь. Было ощущение, будто он спрашивает про настоящий момент в прошлом. Но даже во сне Агнесса знала – она никогда не убивала Спирит. – Я не знаю! Это не мое воспоминание, – сказала она. – Но что же там случилось? Ты не захотела пойти дальше? – Нет. Агнесса пошла по залу быстрым шагом, пытаясь найти выход. Она ощущала, что может, должна проснуться. – Почему ты не пошла дальше? Ты бы пришла к нам всем. Мы ждали тебя на той стороне. Нас много, и мы ждали тебя. Вид твоей умирающей подруги испугал тебя? Еще не поздно вернуться. Найди еще раз тайных проход со стражниками и вернись на обрыв, мы протянем к тебе руки... – Хватит! – Прикрикнула Агнесса, ударив кулаком по стене. Тонкие трещинки разбежались по камню. Она подняла тяжёлый взгляд. Перед ее глазами, под каменным, пустующим троном, горел яркий огонь. Он освещал весь зал, открывая глазам высокие, каменные стены, тянущиеся вверх, в бесконечность. Появилась толпа людей, одетых в черные плащи, как стражник у того прохода. На их лицах были золотистые маски. Они были лишены дыхания, голоса и воли. Огонь разгорался сильнее. Толпа фигур обступила ее неслышно. Она огляделась по сторонам. За ее спиной стоял Зверь. Он был высок. Его голова была головой оленя. Черные рога тянулись ввысь. Их ветвистая тень пала на ее лицо и лесной дух наполнил собою воздух. – Regno, дочь, – сказал голос. REGNO. REGNERO. Ты не в ДОМЕ. В комнате было двое спящих. Одна спала на постели – лицо ее было влажным от пота, она дышала тяжело и прерывисто. Ей снился кошмар. Второй спал сидя, привалившись спиной к спинке кровати. Он опустил голову на грудь и спал очень поверхностным, слабым сном, готовым оборваться в любую секунду. Он был как зверь, слышавший все, что было вне мира сновидений. Ночь была глубокой и темной. Когда он проснулся и приподнял голову, девушка еще спала. Он поднялся с постели, подошел к изголовью ее постели и опустил пахшую землей и лесом руку на ее лоб. Ее кожа была горячей и мокрой от пота. – Regno, – произнес низкий, мужской голос. – Ты будешь царствовать. В комнате была одна спящая. Она спала глубоким, тревожным сном, и образы во снах повторяли себя, заставляя ее мучиться кошмарами. Она не была сновидцем и спала очень крепко. Сон сновидца тревожен и короток. Он ушел из этой комнаты, вышел на улицу и исчез в ночной вьюге. После себя он оставил в комнате запах хвои, леса, звериной шерсти и чего-то человеческого, чего-то настоящего. Этот сновидец был Зверем. IV СВЯЩЕННИК На пустыре, начинающимся за отдаленными городскими улицами Аарена, стоял Совиный храм. Он был очень внушителен, как и все нарцисские храмы. В темноте, окруженный белым, заснеженным полем, он один рос вверх, большим, каменным кубом, увенчанным куполом. Здесь, на пустыре, ветер выл особенно яростно, обрушаясь всей своей яростью на старые стены храма. Внутри, в едва освещенном нефе, облокотившись о спинку передней скамьи, сидел мужчина. Было уже очень поздно и храм несколько часов как не работал. Треплемые сквозняками, в лампадах горели крохотные огоньки. Их света хватало только для каменных лиц статуй богов, выстроенных перед алтарем. Мужчина был довольно стар, его черная, аккуратно стриженая борода порядком поседела. Он был одет не как священник, а в обычный костюм из черных, свободных брюк и черной, облегающей водолазки. Его маска лежала рядом с ним на скамье. Эта была обычная белая маска с прорезями для глаз и ноздрей. Такую носили все, кто работали священнослужителями. Он позволил себе снять ее, когда все прихожане разошлись. Странное желание остаться в храме подольше в этот вечер, кажется, не предвещало ничего плохого. Странным было и то, что никакого тревожного предчувствия у священника в этот вечер тоже не было. Все было так, как обычно. Разве что погода разошлась. Он сидел в храме, слушая вой ветра, доносившийся снаружи. Часы пролетели незаметно, пока он размышлял, и чем дальше устремлялись его мысли, тем больше он отрывался от реальности. В какой-то час – он не знал точного времени - кто-то вошел в храм. Священник медленно вернулся к самому себе, и обернулся, чтобы взглянуть не вошедшего. Ему было все равно, кто и зачем пришел сюда. Час поздний и храм закрыт. А он слишком устал... Лучше бы незнакомцу уйти. Мужчина увидел, что вошедший остался на месте, у дверей храма. Он был довольно высок. Нет, даже очень высок. Но невозможно было понять, кто это, потому что человек был одет в просторные, черные одежды и в черный плащ, закрывавшие его тело. Его лицо было закрыто черной тканью, оставляя открытыми только глаза. Но и те тонули в тени капюшона. Священник не спешил подниматься. – Уже поздно. Храм закрыт. У вас что-то случилось? Неизвестный приподнял голову, но и только. – Что вам нужно? – снова спросил священник. И тут незнакомец медленно отвел назад руку и вынул из-за спины длинный, сверкнувший в блеклом храмовом свете меч. Священник замер. Его пальцы похолодели. Он сразу все понял. Он жил с этим осознанием достаточно долго, чтобы не ожидать подобного случая. С врагами, которых он себе нажил, трудно было надеяться на что-то иное. И все-таки, глядя на воина, стоявшего в его храме, он думал о том, что не мог представить, будто все произойдет таким образом. Воин приоткрыл дверь шире, впустив в храм холод ночи, и медленно вышел на улицу. – Нет, – прошептал священник. Он, как и был, в одних брюках и водолазке, встал на онемевших ногах и, как во сне, побрел вслед за незнакомцем. Недалеко от храма, на огороженной территории, стоял небольшой дом. В этом доме он жил со своей семьей. Он должен защитить их. Дрожа, священник перенес подрагивающий в робких огнях неф и, навалившись всем весом на громадные двери, вытолкнул себя наружу, под рвущий, торжествующий ветер. Он, точно слепой, огляделся вокруг, но не увидел ничего, кроме белой пелены снега в слабом свете двух фонарей у входа. — Эй! — крикнул священник. Он заметил посреди пурги, на пустыре, какое-то движение. Что-то черное и большое рыскало по снегу. Оно подняло голову на голос священника. И мужчина узнал в существе дикую лесную волчицу. Волчица медленно пошла на него. Мужчина двинулся прочь, прямо в пургу, в черную, страшную ночь. Но он не успел уйти далеко от фонарей, когда чья-то рука схватила его за плечо, а затем с силой толкнула священника в снег. Он не устоял на ногах. Снег залепил ему глаза, но прищурив глаза, он увидел над собой громадного, одетого в черное человека. Длинные меч в ночном мраке сверкнул рядом с ним. Священник закрыл рукой лицо, защищаясь от ветра, и что-то сказал. Ветер заглушил его слова. – Повтори, – громко сказал человек гулким, ясным голосом. И, словно вторя его голосу, ветер завыл громче. – Он... Он найдет вас... ФАЕН. – Сказал мужчина. Его тело поникло, обреченно, отчаянно. – Он – оружие, чтобы совершить правосудие. Он уже почти нашел вас... И снова повторил, едва слышно: – ФАЕН... Но воин ответил лишь: – Кого именно «вас»? Я здесь один. Мужчина не видел, как воин махнул рукой. Он услышал, как позади него, пробираясь через сугробы, с голодным, шумным, дыханием приближался лесной зверь. Священник успел закрыть голову руками и перекатиться на бок. Но была метель, выл ветер, и кругами кольцевал в буйном танце снег. Священник, его звали Велес, не успел бы спастись. Волчица бросилась на него стремительно. Он ничего не успел понять, это было похож на удар, словно его вдавили руками в землю. Боль была странной. В морозной ночи она ощущалась совсем не так, как он ожидал. Но после боли не было ничего. Воин, одетый в черное, подошел к еще живому телу, под которым от горячей крови таял снег. Он поднял длинный меч над головой священника. И тонкое лезвие сверкнуло в ночи холодной улыбкой, разрезавшей тьму. Лезвие полосонуло лицо мужчины. Кровь брызнула на снег. И лицо, мертвое лицо, обратилось в мрамор безжизненных статуй богов в Совином храме. Услышав приближающиеся голоса, человек на секунду замер, посмотрел в их сторону, а затем дал волчице знак убираться прочь и последовал за ней. На бегу он сунул окровавленный меч в ножны, за спину. Люди, среди них был сторож и жена священника, едва успели разглядеть убийцу. Когда сторож побежал за ним следом, на пустырь сошел ураганный, свирепый ветер, в котором свидетели сразу потеряли преступника. Жена стояла у храмовых дверей, молча глядя в сугробы, багровевшие кровавыми пятнами, выжигавшими теплотой снег. Она смотрела на то, что осталось от ее мужа. Странно то, как ужасна смерть. Хуже всего не то, что видишь в настоящий момент. Потому что иногда кажется, что это можно вынести, можно отложить на потом. Мучительнее всего воспоминания. И глядя на мертвое тело своего мужа, эта женщина записывала на ленту своей памяти новые воспоминания, которые могли стать только кошмарами.       

VВторое лицо: Феликс Б-Ф.

Если он отключил себя от энергии ДОМА, это еще не значит, что он ничего не чувствовал. Напротив. Оно было заперто глубоко-глубоко в его разуме. И иногда пыталось вырваться наружу. Оно было не живым. Но больше, чем живым. Оно было вечностью, кругом времени, постоянно повторяющим себя. Оно было лабиринтом тысячей коридоров, ведущих к своей сердцевине. К ДОМУ. Иногда он слышал эхо – шепотки тех, кто шел по коридорам. Но это бывало редко. Он умел заставлять голоса умолкнуть. Его воля была сильнее, чем древние стены ДОМА. Он парализовал этот мир, сделал его инвалидом. Он заставил ДОМ, вечно движущийся и меняющийся, остановиться. Но это не значит, что он ничего не чувствовал. В эту ночь ДОМ был беспокойнее, чем обычно. В его жилах текла кровь, а вместе с ней пульсация ДОМА. Все, кто входил в древние коридоры, озаренные бесконечным, первородным светом, все, кто шел к сердцу этого мира, все, кто шептался меж камней лабиринта, были его пульсом, сердцебиением. Он был этим миром. Внутри все дрожало от нетерпения ДОМА. Да, эта ночь была особенной. Кажется, тысяча сейчас бродила по лабиринтам. И древние камни дрожали. Лицо человека отражалось в темном стекле окна электрички. Он прикрыл веки, прижался лбом к стеклу. Из роя этого шепота было трудно разобрать слова. Но иногда он все же улавливал отдельные фразы. Редкие вспышки света – фонари, встречавшиеся по сторонам от железной дороги, выхватывали его лицо из мрака. Оно было белым. Оно было темным. Оно было синим. Оно было темным. Оно было белым. Оно было темным. Свет неровный, резкий, но достаточно яркий, он вспыхивал и тут же гас. Электричка неслась быстро, пролетая через ночь, и унося человека на километры, все дальше и дальше. Вагон был пуст, он единственный ехал в этот час этим направлением. Странно, но человек не тревожился. Он глубоко и медленно дышал. Слышно было не только голоса, но еще и шаги, шарканье их ног о камни, треск коридоров, разрушающихся от времени, звуки с которыми росли мох, трава и плющ. Звуки, с которыми старели и умирали дети. Однажды они все умрут, он это знал. Он покачивался на холодном, кожаном сиденье, окруженный шорохами и звуками, которых не существовало в реальности, усталый, но очень спокойный. Человек открыл глаза. Его лицо, даже в этих коротких белых и синих вспышках, было прекрасно. Черные глаза отражались в стекле окна вагона. Наверное, причина, по которой этого человека не тревожили беспокоившие его сознание искаженные звуки и голоса, заключалась в том, что он был непоколебим в своем знании о том, что он в мире ДОМА – ничто. Просто пепел. Прах у руин ДОМА. Мертвый призрак, заперший свой ДОМ глубоко внутри. Человек медленно моргнул, отгоняя очередной голос. Его бледные, красивые губы, растянулись в едва заметной, спокойной улыбке. Его улыбка была как наваждение – прекрасна и нереальна. «Я просто призрак в могиле. Я – ничто.» Эта мысль была музыкой в его душе. Она была сладостной, холодной ненавистью. Он улыбался легко и немного печально. Он улыбался с ненавистью, которая приносила ему подобие радости. Прошло много лет, с тех пор, как он избавил себя от ДОМА. А он все еще радовался, при мысли о том, что его разум свободен. В руках детей Зверя горят огни. «А я только пепел от огня, я ничто, не с ними.» Потерянные в лабиринтах ДОМА, эти дети шествуют за Зверем и принимают все его дары. Зверь говорит своим детям: «За рай на земле.» Они следуют за ним, блуждая в лабиринте, не имея возможности найти выход, бесконечно потерянные для самих себя. Но этот человек, с лицом красивым до боли, печальным и омертвевшим, этот человек знал кое-что... Его душа пела свою мелодию. Полнящуюся ненавистью и острой болью. Оторванный от ДОМА, мертвый для остальных детей Зверя, пепел в могиле, он был по-настоящему одинок. Самым печальным было то, что избавление оказалось не полным. Да, он избавился от ДОМА, заперев единственную дверь, ведущую внутрь, но ДОМ был внутри него, так что ему было не сбежать от этого. Он мог только закрыться, уйти от ДОМА так далеко, как это было возможно, но от своего разума было не уйти. «За рай на земле.» Голоса скользят по стенкам его сознания. Он закрывает глаза, вспышки света выхватывают его лицо. Оно белое. Оно синее. Оно темное. Оно белое. Синее. Темное. Он поднимает руку, его ногти покрыты черным лаком, а пальцы плотно сжаты. Ладонь белая. Ладонь темная. Ладонь синяя. Он поднял руку, и изнутри поднялась и его сила, воля, которая сдавливала стены ДОМА. Голоса в миг умолкли. Этот человек был с лицом красивым, как у бога. Но печальным и мертвым, как призрак. И этот человек знал кое-что... «Рай в моей душе.» В пустом вагоне электричке не было ни единого звука, кроме свиста ветра за стеклами окон, и лязга железа, с которым вагоны мчались по рельсам. Была ночь, глубокая и тревожная, но до города еще долго ехать, поэтому пока все было спокойно. Человек, сидевшей в вагоне, был мужчиной, и он был здесь один. На его лице была татуировка. Треугольник, перечеркнутый линией. Он знал наверняка только одно о том, что происходило этой ночью в городе, куда он ехал. Что Зверь снова скажет этой ночью своим детям: «За рай на земле.» И они сделают все, о чем он их попросит. Ведь рай на земле – был их мечтой. Но этот человек знал также, что, если бы рай был на земле, ему не пришлось бы запирать двери ДОМА внутри себя и слышать обрывки голосов, которые он не хотел слышать. Это все было внутри него. Если бы рай был на земле, он смог уйти от него, куда хотел. Хоть прямиком в ад, хоть на другой конец мира. Но нельзя уйти о того, что было заперто внутри тебя. «Рай в моей душе.» История пишется о разных людях. Здесь есть многие из тех, кто не стали бы называть свои имена, я знаю. Но Феликс не относится к этим людям. Я знаю, он назвал бы свое имя сразу. В этой истории и дальше будет много тех, кто не захочет открыть лицо сразу и представиться своим настоящим именем. Но этого человека всегда звали Феликс, и это единственная вещь, которую он расскажет о себе.

***

– За рай на земле! Толпа ликовала. Ночь была самой счастливой в их жизни. Этой ночью было позволено все. Этой ночью были возможны чудеса. Этой ночью они все были немного больше, чем просто люди. Они любили себя, друг друга и этот чудесный, таинственный мир, в который им дозволено было войти. До этой ночи они не знали, что в мире куда больше возможностей, что бог может быть совсем иным, чем их учили, куда более реальным и сострадающим, бог страстей, бог любви, бог крови – их бог, тот, которого они всегда желали и искали в своей душе. Им сказали, что они все дети Зверя. И что Зверь их любит, всех и каждого. – За рай на земле! – ликовали люди. Темные плащи рассказали, что уже давно состоят в секте. Они таинственно перешептывались, радушно принимая новеньких, в их руках (о, это настоящее чудо!) горел живой, жаркий огонь. Они несли его прямо на открытых ладонях, и тепла этого огня хватало, чтобы вся толпа согрелась. Звери, те, что с темными головами животных, чудесные, таинственные существа, не разговорили с новенькими. Они мерцали во мраке, подобные наваждению, то исчезая в пурге, то возвращаясь вновь. О людях в темных плащах новоприбывшие поняли только то, что они знали куда больше их, новичков. И что они уже очень долго были вместе со Зверем. Возможно, их и самих когда-то привели в общество ДОМА вот так, в ночи, и посвятили в эту новую, прекрасную веру. Музыкант, игравший на флейте, шел среди них, но он не заговаривал с людьми. В какой момент стихла его музыка и исчезли Звери, люди не помнили. Это воспоминание напрочь отсутствовало в их голове. Но когда они заметили, что остались только они и темные плащи с огнем в руках, они забеспокоились. – Не вечно же им идти с вами, – ответили те, что знали больше. Некоторые из них сняли капюшоны с головы, показав, что они обычные люди. Пламя в их руках подсвечивало им лица. – У них есть и свои дела ночью. А у нас свое дело. И когда мы закончим с ним, мы пойдем в лес, и вы сможете увидеть Зверя снова. И узнать его имя. Так, все здесь? Люди собрались тесной толпой в одном из дворов. Несшие огонь были их учителями и покровителями этой ночью. – Сделаете это для Него? – спросили они у людей. - Убьете? Всех их в какое-то время вырвали из их привычной жизни, предложив что-то новое, что-то большее, чем то, что они знали прежде. Мир полнится несчастными. Найти подходящих было несложно. Им предлагали пойти в одно место, это всегда были разные локации, вроде заброшенных квартир или подвалов домов, и там им рассказывали про ДОМ. Поначалу это всегда звучало как чудо. Сказка, невозможная в реальности. Но это было чудом, в которое хотелось верить... Потом они все попадали в ДОМ. И тогда уже неважно верили ли эти люди действительно, надеялись ли на встречу с богом, хотели ли изменить страну, они делали все, чего от них просили. И дело было не в убеждениях этих знающих, опытных верующих, рассказывавших им про Зверя, новую религию и ДОМ, дело было в самом ДОМЕ. Зверь не существовал для сектантов без ДОМА, это нечто единое. И именно ДОМ был их надеждой, новой жизнью, новой радостью, новым началом. Убьют ли они человека, врага Зверя, если тот попросит? Люди засомневались. Они были напуганы красивым кинжалом с блестящей рукояткой, который им предложили. И хоть сомнение поначалу возникло, кто-то один из этих толпы новеньких все равно взял протянутый кинжал, и все остальные, как едины голос, согласились. – Мы убьем для него, – сказали они. И это было сделано тоже ради ДОМА. Выл ветер, разметая снег. Ночь была плотной, густой, нескончаемой. Пока это все было снаружи, люди находились внутри лабиринта. Коридоры лабиринта так или иначе приводили всех детей Зверя в ДОМ. В зале, у подножия трона, в очагах горели костры. Пламя освещало залу красным, яростным светом, приносившим жар, радость и страсть. Люди были наги, мужчины и женщины, все разные и все единые, как одно тело и одна душа. Они сразу поняли, что это испытание. Перед огненными чашами стоял большой, каменный, глубокий сосуд, похожий на чашу. Чаша была древней, каменной, оно поросла мхом, почернела, и слова, выгравированные на ее ободке, стерлись со временем. У чаши, ровным полукругом стояли фигуры. Они были одеты в черные плащи, а на их лицах сияли золотые маски, так что трудно было понять, живые ли эти фигуры, статуи ли они или иллюзии. Кинжал со старинной рукояткой, бывший много старше всех пришедших людей, покоился на краю ободка чаши. Люди стали подходить к темным фигурам, один за другим. Они чувствовали холодный, неровный камень пола под ногами. Они чувствовали жар пламени, согревавший их тела. Они чувствовали благоговение и радость. Зверя они не видели, но чувствовали его присутствие. Его большую, мудрую морду, скелет, по которому они ходили, теплое дыхание на своих телах, сонный, покровительственный взгляд под прикрытыми ресницами, могучие рога, росшие вверх и уходящие за пределы зала. Когда первый подошел к чаше, фигура в плаще подняла кинжал и вложила его ему в руку. – Мы – слуги нашего господина, – сказал голос за золотой маской. – Принесешь ли ты жертву для Зверя? Ему нужно немного твоей жизни, и ты станешь ближе к его сердцу. – Принесу, – ответил человек. Он порезал свою руку, и немного крови упало в черную чашу. Боль была реальной и ощутимой, но она приносила радость. Подошел следующий человек. И снова одна из фигур спросила: – Принесешь ли ты жертву для Зверя? И так чаша скоро наполнилась темной кровью, смешанной от разных людей и ставшей единой. Людям позволили еще немного побыть в зале, в этом времени и в этом месте. Они плясали голые, измазанные своей кровью, у огня. Пот стекал по их телам, разгоряченным от жара. Они дышали дымом. Дым был для них новой жизнью. Теперь они могли жить с богом, который хотел огня, хотел их крови, хотел радости, крика, счастья. Они танцевали, танцевали, танцевали, пока огонь не погас и мрак не заполонил весь ДОМ. – Мы убьем для него, – говорили люди, когда шли через метель. И с их порезанных рук в снег, по дороге, где они шли, срывалась густая, темная кровь.

***

Пару часов назад его поезд остановился на станции северного города, одного из последних в этой части страны. Дальше были Братские горы, еще дальше Юг, южные города и столица. Здесь он пересел на электричку, которая должна была доставить его уже прямиком в Аарен. Вещей у него с собой было немного. Только большой, битком набитый рюкзак, похожий на те, которыми пользовались солдаты, небольшая нагрудная сумка, где лежали его документы и некоторая сумма денег. До станции на поезде он доехал в свободном костюме, довольно ярком и привлекающем внимание. У него на лице еще сохранились остатки макияжа после вечеринки в Энде, его города, – последнего мероприятия, которое он посетил перед отъездом. Феликс не смог отказать в этом вечере своей жене Беатриче. В электричке света не было. Он оказался в вагоне один, и едва состав отошел от станции по направлению к Аарену, он расстегнул свой рюкзак и переоделся. Сейчас он ехал в военных брюках с тремя карманами по бокам у каждой брючины, в тяжелых, черных ботинках с высокой, рельефной подошвой, и в темной, облегающей водолазке, поверх которой была надета практичная, плотная куртка, достаточно теплая, чтобы не обморозить себе конечности, когда он окажется в городе. Рукава его водолазки имели на конце прорези для большого пальца. Он не знал точно, что ждет его в городе, поэтому предпочел быть готовым ко всему. Феликс был спокоен. Электричка на станции задержалась из-за непогоды. Была большая вероятность того, что рейс вообще перенесут на день. Так уже случилось в Энде, когда он взял билет на поезд. Он должен был приехать в Аарен сутки назад по своему плану. Но все сложилось так, что приезжал он в итоге сейчас, этой ночью. И высока вероятность того, что уже слишком поздно. Для чего бы то ни было. Наверное, сектанты уже в городе. Не смотря на этот факт, он не чувствовал тревоги. Все эти годы он был так далеко от всего, что происходило в стране. Он был глазами. Он был ушами. Он уже давно не прикасался к чему-то, кроме своей личной жизни, а был только именем на отчетах, которые присылал в ЦИГСИ. Однако он не обманывал себя. Конечно, нет. Он знал – эти несколько лет были передышкой, коротким затишьем, которое случалось всегда перед началом чего-то особенно большого, вроде взрыва или лавины. Его лицо в вспышках, проносящихся мимо огней, меняется. Оно белое. Оно синее. Оно черное. Эти несколько лет были тишиной, но он знал, что на самом деле всегда оставался оружием. Он знал, что однажды оставит их с Беатриче квартиру и уедет в Аарен, и, вот, теперь он едет. Он знал, сколь долго ему не было бы позволено работать вдали, на расстоянии, однажды он будет вынужден оставить свою личную жизнь и приехать в логово врага, сделать все своими руками. Быть оружием, оказывается, привычка. Оказывается, он не забыл себя, и был вполне уверен в том, что у него все получится. Нет, он даже не был уверен. Он просто знал. Феликс откинул голову назад и опустил ее на холодную спинку кресла. Он бездумно смотрел на качающийся потолок вагона. Этот человек был красив так, как не бывают красивы мужчины. Его лицо было всегда спокойным и немного пустынным. Густые тени очерчивали его черты, стекали в черные глаза. Он смотрел на качающиеся стены вагона и на самом деле ни о чем не думал. «Я был ребенком и лез на стены своего дома, чтобы сбежать из этого города. Теперь я возвращаюсь обратно.» И он не чувствовал страха. Опустив глаза на отражение в стекле холодного окна, он видел свое лицо, лишенное чувства – оно было синим, оно было белым, оно чернело. Прах от огня. Призрак. Оружие. Я – ничто. Я лез на стены, чтобы сбежать отсюда, но теперь я возвращаюсь обратно. *** Человек выглядел как молодой паренек, немного потрепанный улицей, но в целом не особенно отличающийся от других парней. Он сидел, прислонившись к оконной раме, и вглядывался в улицу. В доме, в этой заброшенной трехэтажке, было очень тихо. Даже пугающе тихо. Иной раз Джеку казалось, что он последний человек на земле. Ну или в этом городе. И он бы даже поверил в это, если бы не движущийся во тьме огонек, за которым он неотрывно следил. Огонек блуждал, пьяно слоняясь по дворам, и с каждой секунду становился все дальше и дальше... Паренёк сидел, спрятав колени под широкую куртку. Куртка была очень потрепана и явно велика ему, но он был за нее благодарен. Вдруг в тишине пустой комнаты послышалось шипение. Джек приоткрыл уже слипающиеся от мороза глаза, и поспешно достал из нагрудного кармана куртки рацию. – Дже... – Офицер не успел назвать его по имени. – Блядский холод! – Прошипел Джек. От сонливости не осталось и следа, он тут же вспомнил, как был зол. – Это была дерьмовая идея. – Джек, – после короткого молчания опомнился офицер. – Так. Что случилось? – Они его убили, че случилось, – передразнил Джек, стуча зубами. Он по-прежнему смотрел в окно. А еще ужасно дрожал. Но не только от холода. Этот вечер определенно выбил его из колеи, а это было не так-то просто, когда имеешь дело с опытным солдатом О.Б. – Убили? – переспросил офицер немного озадаченным тоном. – Ты был свидетелем? – Хер тебе! – выплюнул Джек в дрожащую в его руке рацию. – Сунуться к этим психам, ага. Тут сидел. – Спокойнее, солдат! – Пригрозил офицер. Впрочем, они с Джеком давно висели друг у друга на рации, так что он приписал манеры парня к типичному разговорному выходца из нарцисских провинций и не особенно обращал на это внимание. – Зачем они его убили? – А, ну я типа забыл спросить. Погоди, ща догоню и уточню. Джек от холода не чувствовал своих пальцев в толстых перчатках, но так стиснул рацию, что был уверен – он мог бы ее сломать прямо сейчас. – Ты явно выбит из колеи, солдат, – отечески заметил офицер. Джек фыркнул. – Что там такого произошло? – Я показал им, где живет этот бомж, которого они искали. А он им нужен был, чтобы убить его! Понял, нет? Убить! Офицер помолчал. Такого они, конечно, не ожидали. Но все же, такой вариант тоже был возможен. – Ну. Тебе не в первой, – только и сказал он. На это Джеку нечего было ответить. С подобным убийством он еще не сталкивался. – Много их было? – Пятнадцать человек, – веско заметил Джек. Он вздохнул и отвалился от окна. Огонек исчез из вида окончательно. Толпа ушла. Джек вроде пришел в себя. Хотя густой осадок от всего произошедшего остался – резкие, хлюпающие вздохи в тишине пустого дома, удары о бетон, лязг металла, и скулеж этого бедолаги, забиваемого до смерти. – Попросили бы лучше меня. Если эти психи с нами сотрудничают, обратились бы за помощью к профессионалам. – Мы не до конца уверены, с кем имеем дело, – заметил офицер. – И не нам с тобой это решать. Наш разговор, кстати, записывается. Джек закатил глаза. Это он и сам знал. – Возможно, это был какой-то... Ритуал? – Практика по убийству для дошкольников? Они справились херово. Потом Джек резко дернул подбородком, размял замерзшие пальцы, и быстро заговорил в рацию: – Так. Они ушли десять минут назад. Минут пятнадцать назад закончили. Объект, предположительно, мертв. Он сейчас в подвале. Групповое убийство. – Все пятнадцать разом? – А я тебе о чем! – В подвале? – Переспросил офицер. – А ты где был? – В квартире, наверху, сходил тут с ума. Они его сразу уволокли, типа без разговоров. – Так, Джек, – офицер глубоко вздохнул. – Давай-как по порядку. И без чепухи. И Джек начал по порядку. Орден Безмолвных, где он работал, сотрудничал с новым религиозным обществом. Это был осторожный обмен ресурсами. Многолетнее сотрудничество сохранялось в тайне от государства. Джек, один из солдат Ордена, подосланных в Аарен, некоторое время следил за объектом – одной из подозреваемых личностей, предположительный враг религиозного объединения. Но потом он нашел разумным пообщаться с объектом поближе. Это было выгодно, человек ничего не заподозрил. Вот так они с Джеком и прожили несколько дней в пустой заброшке. Объект – бездомный. Паспорт поддельный, назвался Лотом. Мужчине под сорок, он уже много лет жил на улице. Джек с ним поладил, жилье в городе было дороговато, а ему не время нужно было залечь, не высовываться, на случай, если полиция или ЦИГСИ на страже. Примерно пару дней назад Джек получил сообщение от Ордена, что их религиозный союзник интересовался этим человеком, Лотом. В общем-то его просто попросили передать Лота представителям их религиозного общества, которые будут на месте в условленное время. Джек, да и сам Орден, не ждали такого оборота событий. Человек было пятнадцать. Они пришли еще с какой-то компанией, но те остались в стороне, не зашли в дом. Джеку показалось, что они были с фонариками или факелами – он не разобрал. Обычные люди, в обычных куртках, только по опыту Джек смог угадать по их помятому виду, что люди бродяжничали несколько дней, не из домов пришли. Сначала они показались спокойными, тихими. Они на него и внимания не обратили. Он просто указал им нужный этаж и квартиру, а сам решил подождать – не его же это дело. А потом толпа как с цепи сорвалась. Набросились на Лота и утащили его из квартиры вниз, по темным лестничным пролетам. Джек ничего не понял. Вроде тихие, спокойные люди, и на сектантов не похожи. Но Джек уже много лет работал с этим делом, и знал, как выглядят эти религиозные фанатики, много раз их видел. Но случая такого жестокого поведения сектантов по отношению к человеку он еще не встречал. Джек сидел в их с Лотом квартире, прислонившись спиной к стене. Его глаза были расширены, хотя во мраке он не мог видеть ничего. Он не двигался, просто сидел и смотрел перед собой. Он не особенно боялся за свою жизнь. У него под курткой заряженный пистолет, да и в рукопашную он бы с половиной этих справился. Но просто было жутко. Как будто это все сон. Он сидел, и из глубин дома до него доносились неестественные, пугающие звуки. Нет, это точно не могло происходить с ним... Звуки ползли по стенам, пробирались под куртку. Каждую минуту ему казалось, что все кончилось, но затем он слышал новый стон. Он быстро понял, насколько они были неподготовленными убийцами. Пятнадцать человек совершали свое убийство очень долго. Либо они хотели помучить беднягу, либо не знали, с чем имеют дело, либо долго не решались убить его. Джек поджимал губы, ноздри его раздувались, он прижимался затылком к стене. «Дайте уже мне, конченые, – думал он. – Я убью его быстрее, и вы свалите отсюда к херам.» Он повидал многое за свою жизнь. Но эта ситуация определенно что-то пошатнула в его стойкой психике. Он досидел вполне спокойно до конца. Куда ему деваться? Орден захочет услышать отчет о случившемся. Его просто дергала раз за разом одна мысль – этот Лот ведь был неплохим стариком. «Мы поладили, он, наивный пень, помог тебе,» – думал Джек. И то, что он сейчас слышал, ввело его в легкий шок. Он ведь не думал, что отдает бедолагу на заклание. Просто ткнул этим людям в дверь квартиры, а они его утащили. «А что, если бы знал, как все будет, что-то изменилось бы?» Джек прикусил обветренную губу. «Я бы мог предложить сам это сделать.» Но офицер был прав. Они не знают всего об этом религиозном обществе. Может, это был необходимый ритуал? Одна жизнь за важное для Ордена Безмолвных сотрудничество. Нет, Джеку это все уже порядком надоело за годы. Снова он стал скотиной, подставивший товарища. Вот, о чем он думал. Вот, от чего его глаза расширились, когда он сидел в квартире, скорее принадлежавшей Лоту, чем ему, и слушал, как того убивают. – Джек, спустись вниз, – приказал офицер, дослушав его до конца. – Сделай снимки. Нам нужен отчет. Дело не важное, но может на будущее пригодится – знать, с кем имеем дело. – Понял, – отозвался Джек. Рация отключилась. Джек смотрел на нее несколько секунд. Его все это ужасно бесило. Но он все же поднялся на одеревеневшие ноги. Размялся – широкая куртка мешала. И стал рыскать в своих вещах, пока не нашел компактную камеру со встроенной вспышкой. Ему выдали ее в Ордене вместе со всеми остальными вещами. Он попрыгал на месте, отогреваясь, но на самом деле оттягивая момент, когда ему придется спуститься вниз. Обычно они с Лотом разводили здесь небольшой костер на бетонном полу. Было довольно тепло. Но в эту ночь он не хотел привлекать внимание посторонних к дому. Не хватало только, чтобы его тут нашли с трупом в подвале. К счастью, Джек был осторожен, и никто не успел приметить его в районе – иначе пришлось бы ставить его дальнейшую работу в Аарене под вопрос, ведь соседи могли настучать на него, когда труп обнаружится. Джек вышел из квартиры и двинулся вниз, по лестнице. В темноте и полной тишине его дыхание двигалось, как живое существо, прокладывая себе дорогу вперед. Он спускался, казалось, целую вечность, и успел многое обдумать, пока не оказался внизу. Вслепую нашел подвальную дверь. «Ничего не касаться,» – приказал он себе. Дверь была открыта. Он толкнул ее носком ботинка. Со скрипом дверь распахнулась шире, и из подвала потянулся сквозняк, а еще сырой, застоявшийся запах. И еще, Джеку показалось, запах крови. Он искал ногами ступени и спускался вниз. Коридор подвала продвигался вперед, мимо кладовых комнат бывших жильцов. – Нихера не видно! – выругался Джек, оказавшись в самом низу. Как ни странно, ничего в пустоте подвала не выдавало местонахождение трупа. Джек просто стоял у лестницы, глядя в недвижную темноту. В конце концов он поднял фотоаппарат, и наугад щелкнул перед собой. Вспыхнула вспышка, на долю секунды осветив подвал. Волоски на шее у Джека встали. Он замер, глядя перед собой омертвевшим взглядом. Джек повидал многое на своей работе, это так... На экране фотоаппарата высветился снимок. Он был смазан, потому что Джек не потрудился придержать камеру. Но картинка реального подвала, который он успел увидеть, заменяла ему снимок. Ужасно реалистичная, резкая картинка из света и контуров теней. Все было красное, красное, красное. Джек повидал многое на своей работе, да. Но это все было как-то уже слишком. Он сделал шаг вперед. Потом еще шаг. Потом еще. Снова поднял камеру, взял ее обеими руками, чтобы она не тряслась, и нажал на затвор. Щелк. Перед его глазами вспыхнул светом подвал. Брови Джека поползли еще выше. Щелк. Он снова взглянул на это. Щелк. На полу красные следы подошв их ботинок. Щелк. Они перекрутили его, переломали кости, изрезали чем-то острым. Щелк. Джек сидел на корточках, недалеко от трупа, стараясь не наступать ботинками в кровь. Сомневаться не придется. И пистолет он прихватил зря. Лот определённо точно был мертв.

***

Электричка качнулась, затормозив окончательно, и хлипкая на вид дверь вагона отъехала в сторону. Человек, одетый неприметно, с большим рюкзаком на плече, вышел на заснеженной перрон. Хоть здесь и был навес, снегу ветром занесло много. Феликс ненадолго задержался у вагона. Он осмотрелся вокруг. Взглянул еще раз на наручные часы. Он опоздал. Нет, ночь еще не закончилась и сектанты возможно в городе. Но он понял, что опоздал. Он должен был приехать вчера. Или несколькими часами ранее. Но поезд задержали, путь был неблизкий, а погода не предупредила о себе, и все сложилось так как сложилось. Феликс планировал все заранее, просчитывал, готовился, но он знал, что может случиться все, что угодно. Что планы редко идут так, как нужно. Поэтому он только медленно и глубоко вздохнул. Опоздал. Последствия этого «опоздал» ему еще только предстоит узнать, но в целом это не должно сказаться на общем плане. Все нормально, подумал он. Перрон оказался пуст, и Феликс практически в темноте побрел к мерцающим, горящим окнам вокзала. Но внутрь он заходить не стал, а сразу вышел через ворота в город. Его проводил взгляд одинокого охранника, беспристрастно глядевшего ему вслед. Необычный ночной пришелец, мог подумать он. В Аарен такие не приезжают. Новоприбывший был одет по-солдатски, хотя солдатом не был. А волосы его были розовыми и странно подстрижены. Еще охраннику показалось, что на лице у мужчины была татуировка. В ухе болталась серебряная серьга. Северянин, это точно. Им в Аарене хватало такой молодежи с причудами. Но этот был точно северянин. Там странности любили. Феликс шел через сугробы, узнавая местность по ощущениям, а не по виду. На вид-то все было темным и заснеженным. А вот по ощущениям он знал, что парковка будет слева от выказала, и что нужно перейти широкую дорогу, прежде, чем он попадет туда. Машин стоял несколько. Одну из них Неза оставил ему, когда прислал по почте ключи. Только вот какую именно, Феликс не знал – в темноте не разглядеть. Он достал ключи от машины и, стоя позади спящих автомобилей, нажал на кнопку. Фары машины вспыхнули опасным, красным светом. Феликс открыл дверцу, заглянул в чистый, новенький салон, убедившись, что это и вправду была его машина. Его во всех смыслах, потому что он купил ее специально перед приездом. Только вот чувства обладания не возникло. Машина была словно чужой, временной, как и его присутствие здесь. Чужое и временное. Феликс сбросил с плеча рюкзак на заднее сиденье автомобиля, оставив Феликс выехал с парковки на главную дорогу и покатил в сторону города. Дороги замело, так что скоро продвигаться стало непросто, но он и не рассчитывал проехать достаточно далеко. Он приблизился к центру города, в общем-то, почти не узнавая пейзаж. Затем бросил машину в месте, где легко смог бы найти ее вновь, и двинулся в темноте пустых улиц один, прямо в пургу, не зная точно, что и как он должен найти, но будучи уверенным в том, что сделает это. Так он продвигался по городу, прислушиваясь к его дыханию, неровным вздохам, таинственному эхо. Слух вел его вместо глаз. И хоть он точно знал, что безнадежно опоздал, что приехал слишком поздно, что ничего не изменит этой ночью, Феликс все-таки бродил по городу, удивляясь тому, как после нескольких лет передышки, его тело так быстро вспомнило, как выслеживать людей. В городе глухо послышался волчий вой. Феликс шел на этот звук. Он скоро нашел их. Огоньки посреди метели казались больше миражом, чем реальным светом. Толпа достаточно многочисленная. Некоторые волки были с людьми, и от вида такой картины веяло древностью. Словно время побежало назад, и он оказался в тех летах, когда волки и люди еще могли жить друг с другом. Феликс прислонился к старому зданию, глядя на них издалека. Он искал этих людей в разных городах на протяжении пяти или шести лет. Но он впервые видел их своими глазами. И, как ни странно, не был удивлен тому, какими они оказались. Эти люди не смахивали за реальность, поэтому он представил, что видит сон, иллюзию. И в это ему было просто поверить. И волки, и огонь в руках, и плащи – все это атрибуты сна, в котором он мог представить себя сновидцем. Пусть так. ДОМ внутри него зловеще загудел. Феликс услышал пение флейты, увлекшую толпу за собой. Он не слышал в этой флейте ничего особенного, ничего такого, что завораживало толпу, идущую за ней. Мимо него вдруг прокралась безмолвная тень. Феликс застыл, проследив за ней взглядом. Не замечая его, по переулку прошел какой-то подросток, точно загипнотизированный толпой. Он прошел по шуршащему снегу, а затем сорвался на бег, увлекаемый музыкой. Феликс не стал его останавливать. Из какого дома сбежал этот мальчишка? Феликс последовал за сектантами, крадясь по улицам. Он ловил на ходу силуэты подростков и детей, примыкающих к толпе. На его глазах один ребенок выскользнул из окна своей квартиры на первом этаже, как безумный бросившись вслед за сектантами. Всего она заметил трех-четырех сбежавших детей. Завтра об их пропаже напишут в газетах. Если он встрянет, чтобы вернуть их, то раскроет себя, так что Феликс не вмешивается. Он был в шаге от самой страшной тайны предстоящего десятилетия - тайны детских пропаж. Но ничего не сделал. Он быстро понял маршрут сектантов – люди шли из города. Вокруг черных плащей, несших огонь, он видел людей, скачущих, резвящихся, смеющихся беззвучным смехом, радостных и немного озверевших. Они наполнили город собой, захватили его, как маленькие воины, и были счастливы. Это не могло быть реальностью, это сон... Их лица, прорезающиеся во тьме. Их улыбки, острее мечей. Их смех, беззвучный, радостный, древний. Но Феликс не видел сны уже очень много лет. Он понимал - это все реальность. Сектанты шли из города по направлению к холму, где стоял монастырь и детский приют. Он точно знал, что опоздал. Эти люди сделали уже все, что хотели, он не успел им помешать. *** Воин нашел толпу быстро, а там нашел и флейтиста, закутанного в фиолетовый плащ, волнующийся на ветру и мерцающий в живых огнях посреди толпы. Огонь в руках у людей, уже едва теплившийся, поднялся выше, когда воин приблизился. Воин пустил свою волчицу порезвиться немного со стаей. Звери радостно завыли. Он протянул руку в толпу, испугав не заметивших его людей, и ухватил музыканта за плечо. Игра флейты не прервалась, но на миг музыкант приподнял на воина глаза, скрытые в тени капюшона. – Он сказал, что мы уходим, – произнес музыкант, теперь оторвавшись от игры. – А ты заканчивай со своими делами и присоединяйся к празднику. Голос музыканта тонул в ветре, но было слышно, что это молодой и очень звонкий голос. В тени его капюшона сверкнули стеклянные, фиолетовые серьги. – Это вряд ли, – ответил глухой голос воина. – Кто остался? – Нанна, – ответил флейтист. – И госпожа Лапас. Но лучше бы ты их не трогал, мне это не нравится. Музыкант помрачнел, и его настроение прорезало воздух, каким-то образом просочившись наружу. – Поздно, – ответил воин. – Этих людей нельзя оставить, они опасны для нас. – Кого «нас»? – спросил музыкант. Воин увидел улыбку на его лице, на подбородке флейтиста была родинка. – Мы здесь одни, – сказал музыкант, и это было правда. Кроме них и перешептывающейся толпы, никого больше не было. – Ну да ладно. Мне нужно продолжить. Удачи, Эгиль, – насмешливый молодой музыкант снова утонул в толпе, и зазвучала мелодия флейты. Сначала спокойная и осторожная. Потом сильная, воинствующая, полная особой магии ночи. Здесь дорога Эгиля в последний раз пересеклась с людьми, а затем он ушел своим путем, заканчивать начатое. И, по правде сказать, возвращаться к этим людям он не хотел. Флейтист был прав. Они одни. Те, кто их искал, не знал в сущности, кого ищет. Людей ли, эту толпу, выполняющую кровавое поручение? Черные плащи, несущие огонь, который им не принадлежит? Флейтиста, игравшего мелодию, которую ему сказали играть? Воина, исполняющего приказ, который ему отдали? Диких волков из леса? Кого искали их враги? Эгиль смотрел вслед толпе. Там были только люди, несшие чудесный огонь. И музыкант среди них. Волки. Больше никого. За кем бы ни шла эта толпа, ведомая иллюзиями, музыкой и безумием, их не было здесь. Они были в ДОМЕ, не в реальности. Не было Зверя. Не было его темных рогов. Здесь никого нет. Враг искал напрасно и напрасно он оставил в городе своих союзников. Здесь ничего, кроме иллюзии. Кто-то умирал сейчас из-за того, что вел неправильные поиски, слушал чьи-то песни, знать которые им было не обязательно. Воин прокрался в темное здание больницы. Он знал точно, где искать следующую. Нанна Нерха жила в общей палате, где сейчас все старики спали глубоким, тревожным сном. Окно палаты распахнулось из-за ветра, ударившего в ставни. Воин впустил сквозняк, когда приоткрыл дверь. Его шагов не было слышно за воем ветра – воин ступал бесшумно. Он был большой черной тенью в голубоватом прямоугольнике больничной палаты Эгиль принес сюда запах улицы, мороза, а еще запах леса и крови. Он шел между кроватями, держа в руке сверкающий, серебристый кинжал. Воин проверил палату, маленькую ванную, примыкающую к комнате. Все, кто были живыми в этом месте, спали. Он должен был бы остаться незамеченным, ведь он умел это делать. И все в итоге сложилось так, как он хотел, разве что... Была одна пара глаз. Эгиль не остался незамеченным. Воин подошел к постели Нанны. Женщина спала сном больного: тяжело, прерывисто дыша. Ее рот был приоткрыт, руки покоились на животе. Будь Эгиль сновидцем, он бы смог сказать, что Нанна видела во сне в последний раз, перед смертью. Но он не был сновидцем, он был воином. Эгиль поднял бесшумно руку, белые пальцы блеснули в слабом, лунном свете, и опустил ее к лицу женщины. Через сон она услышала запах: кровь, сталь и еще хвоя. Эгиль зажал ей рот так, что когда она от испуга открыла глаза и вздохнула, шума не было. Она пыталась сопротивляться несколько последних мгновений, отведенных ей для жизни, но рука несшего смерть оказалась сильнее. Он смотрел на нее, в ее испуганные глаза с полсекунды. Затем что-то решил. Опустил кинжал на край кровати, придвинулся к женщине ближе, и быстро, ловко приподнял ее голову свободной рукой. Это произошло быстро и без крови. Воин резко повернул голову женщины и затем опустил ее на подушку. Негромкий хруст спугнул тишину. Нанна Нерха была мертва. Руки воина застыли над ее лицом, кажется, неуверенные в чем-то. Смерть сошла незаметно, но мгновенно, и он едва уловил ее приход. Кажется, как срезанный цветок. Он цвел миг назад, а сейчас, такой же свежий и прекрасный, был уже мертв. Ловкие пальцы забрали с кровати кинжал, и вот воин уже исчез, забрав в собой слабый дух хвои и крови. Он ушел неслышно, так же, как и пришел. Ничего, кроме прохладного сквозняка не напоминало о его присутствии. Смерть осталась бы незамеченной до утра, если бы не одно «но»... Продолжение следует...