Дети из ДОМА на холме

ИНТЕРЛЮДИЯ

Когда она шла туда, она сама не знала, как останется незамеченной, но в итоге осталась. Дело в том, что он, воин, даже подождал немного, наблюдая, все ли спящие действительно спят. И прошел по палате, проверяя, каждую кровать. Ее он так и не заметил. Она же не была ни пациенткой, ни спящей, ни шпионкой. Вечером девушка была взволнована, потому что знала, что это произойдет. Она вдруг узнала – Эгиль придет за Нанной в городскую больницу. И так как она тоже, как и он, могла пробираться в разные места в разное время, она смогла оказаться в палате чуть раньше его. Девушка спряталась в вентиляционной трубе. Сюда было трудно забраться, но у нее было достаточно времени перед его приходом. Другой вопрос – сделать это, не наделав шуму. Но в конце концов девушка смогла спрятаться. Опустим момент о том, сколько раз она была готова бросить свою затею. Наконец-то он пришел. И, если честно, она не могла поверить глазам, когда увидела Эгиля. Ей казалось – она ошиблась. Пришел другой. Какой-нибудь наемник. Не может быть так, что ее мечта наконец-то сбылась. Она искала его столько времени! Но все же не думала, что встреча произойдет вот так. В вентиляционной трубе было тесновато и страшно, а еще она понимала, какой будет нелепой, если воин ее обнаружит. Он появился бесшумно, едва заметный во мраке. Сердце девушки затрепетало. Она наблюдала за Эгилем, напрягая зрение, чтобы очертить его силуэт в темноте. То, что она увидела, произошло очень странно. Не страшно, потому что она знала, что это случится. Но это было все равно не так, как она представляла. Слишком быстро, слишком спокойно, ни торжественности, ни присущей смерти конечности, чувства, будто время замедлило ход. Раз – и покойница. Девушка ощутила щекотливое волнение внутри, наблюдая за воином. Она увидела его руки, белые пальцы, то, как они приподнявшие голову Нанны. Потом Эгиль быстро, нет, резко повернул ее голову набок. Девушка вздохнула. «Это оно?» – подумала она. «Вот так ты это сделал?» Воин опустил мертвую на постель. И быстро исчез. «Постой, – хотела позвать она, – подожди меня!» Но не могла. Сердце колотилось как заведенный мотор, от волнения мозги перестали соображать. «Мы еще встретимся, еще встретимся,» – молилась она, заставляя себя оставаться на месте. Сейчас он мог бы убить и ее, если бы узнал, что она следила за ним. Тогда пришлось бы искать его опять и еще дольше, чем все эти годы. «Еще дольше» она не вынесет. И все-таки она очень боялась упускать его вновь, боялась, что больше не встретит воина. Найти Эгиля очень трудно. Он как тень. Никто не знал его лицо, никто не знал, откуда он и зачем служит горному народу, он - легенда. То, что она встретила его этой ночью, уже чудо. Страх потерять его след был мучительным, он почти сводил девушку с ума. Так что она не смогла сдержаться перед своим желанием. Встреча, конечно, страшная, совсем не такая, как надо, но все-таки это он, это его руки она увидела в темноте, это он стоял здесь миг назад. И девушка, поддавшись своему инстинкту, стала быстро выбираться из трубы. Она сделала это так тихо, как могла, и спрыгнула на пол, присев на корточки. Потом на ватных от волнения ногах побрела меж кроватей, чувствуя себя призраком. Девушка задержалась у постели мертвой. Глаза ее расширились. Смерть и Эгиль. Метель, темнота... Если он убьет ее – никто не узнает. И, прежде всего, он сам не узнает, кого убил. Оставит ее холодное тело в снегу, как оставил, не глядя, эту покойницу. Никогда не узнает, кого лишил жизни… Девушка протянула руку, хотела дотронуться до покойницы. Ее обеспокоил дух едва сошедшей на тело смерти, страх перед мертвецами и призраками... «Но страхи перед мертвыми в прошлой жизни,» - подумала она. И, поколебавшись мгновение, быстро подошла к ее постели, зажмурилась и наклонилась к неестественно повернутой голове женщины. Она прижалась теплыми губами к ее лбу. Запах женщины еще витал над ее мертвым телом. – Мне жаль, – прошептала девушка. – Мой любимый убил тебя. А потом девушка, едва помня себя от волнения, выбежала из палаты, утирая влажные губ. Она бросилась по коридору к выходу, думая только об этом: «Он еще был здесь несколько мгновений назад, он был здесь, и я смогла найти его.» Тихая, темная больница, палата спящих стариков с одной покойницей, девушка, быть которой не должно, и убийца, на чей след она шла по пустым, призрачным коридорам. Эта девушка была юна. Не так юна, чтобы быть совсем уж ребенком, но все-таки юна. Трудно было бы назвать ее имя, потому что она брала себе разные имена. Она была легка на шаг, невысока и красива, как все юные женщины. На мир она смотрела как бы сквозь, немного раздвигая действительность своей реальностью. Глаза у нее были как у оленя. Большие и темные. Волосы ее были длинными настолько, насколько она смогла их отрастить. Она заплетала их в косу, которая покоилась на ее спине и блестела поверх темного, бархатного плаща, такого же легкого, как она сама. Особенно красивы в этой девушке были ее руки. Быстрые, легкие, чувственные руки. Трудно было бы сказать, откуда она здесь и зачем. Ее не должно было быть ни в городе, ни в больнице, и она это знала. Поэтому не мешала, ни во что не встревала и просто была глазами. Ну… Во всяком случае, пыталась. Эгиля, как исключение, она упустить не могла. Эгиль был ее. И хоть он мог ее убить, обнаружив, что она следила за ним, она все равно не могла позволить ему исчезнуть. Девушка выбежала на улицу, в метель, и оббежала здание больницы, ища воина глазами. Ее короткий плащ закружился в вихре снежинок, поднявшись как крылья за спиной девушки. Легко ступая, она металась из стороны в сторону, ужасно взволнованная. Потом вышла в свет белых фонарей на двор больницы, и ее стройный, темный силуэт прорисовался в ночи. Она больно сжала рукой грудь. Он ушел. Исчез. «Ну почему ты так быстро?» Девушка с досадой огляделась. Только снег и пурга. И вой ветра. Она натянула на лицо капюшон. Это был ее и только ее момент, и ничего значимого сейчас не происходит, а значит она не помешает событиям и никого не потревожит, значит можно просто искать его, ведь он был ее – Эгиль. За свою жизнь она не особенно боялась. Она больше боялась, что воин ушел далеко, и она не нагонит его, и не найдет потом вновь. Набрав в грудь морозного воздуха, от которого стало больно, девушка позвала: – Эгиль! Она взволнованно расширила темные глаза. Губы ее почти сложились в улыбку. Назвать его по имени! – Эгиль! – снова позвала она голосом молодым, уверенным, звонким. Она совсем не хотела подставить его, поэтому звала не очень громко, чтобы только он мог услышать. Потом она отпрянула от фонарей, чтобы даже из окон больницы ее ненароком никто не заметил. И стала ждать. Сердце билось быстро и очень больно. Девушка медленно пятилась к больничному саду. Ее голую ладонь вдруг что-то кольнуло. Она вздрогнула, но быстро поняла, что это был лишь розовый куст. Затем девушка вздрогнула вновь. От того, что на ее плечо вдруг опустилась рука. Девушка обернулась – темный, бархатный плащ, усыпанный снегом, закружился. Сначала она увидела блестящую брошь его плаща. Но не успела разглядеть, какой формы та была, потому что сразу задрала голову вверх. Да. Это был он. Определённо это был он. И он оказался очень высок. Ее губы в тени капюшона дрогнули и сложились в неуверенную улыбку. Весь страх, все волнение, живость – все сразу ушло. Она успокоилась. Его рука тяжело покоилась на ее плече, и это было самое приятно чувство, испытанное ею за последние года долгих, мучительных поисков. Девушка вздохнула и слегка сдвинула свой капюшон назад, но недостаточно, чтобы он мог разглядеть ее лицо. Она смотрела на него снизу-вверх, ветер трепал их двоих за плащи, снег валил стеной, отрезая их от мира. Она не увидела его лицо из-за черной ткани. Застыв, как изваяние, он просто стоял против нее, весь одетый в черное. Девушка могла видеть только его глаза. Она смотрела в них и смотрела, ничего не говоря. Какие они? Голубые, карие, зеленые, черные? Сколько ему лет? Какие у него волосы, какое у него лицо? Есть ли у него шрамы? По крайней мере, она ощутила, что пальцы его были длинными, это уже первая деталь. А первым, что заметил он, задержав ее, были ее руки. Он отметил, что у нее красивые, тонкие, подвижные руки. Они нарушали молчание между двумя непроизвольными, короткими жестами. Девушка вскинула их между ними в знак мира, и ее живые, быстрые пальцы несколько раз дрогнули. – Кто ты? – Она услышала его голос. И все внутри нее затрепетало вновь. Она ловила звуки, надеясь запомнить их. Но его голоса почти не было слышно из-за ветра. – Вот мы и встретились, – почти прошептала она. Эгиль озлобился и встряхнул ее, и девушка сделала резкий жест руками, заставляя его успокоиться. Он не увидел ее лукавой улыбки. Заглядывая в его глаза, она произнесла: – Я не знаю, что сказать. Дай мне время. Эгиль отошел от девушки на шаг. Но он был настороже. – Я скорее друг, чем нет. Я… Меня зовут Сатурн. Это было одно из ее имен, и она долго думала, прежде, чем выбрала его. – Что ты здесь делаешь, откуда меня знаешь? – спросил Эгиль. Девушку улыбнулась опять. Она вдруг поняла, что сказать, и ей стало радостно на душе – встреча не будет испорчена. – Шла за диким ветром, конечно, – вздохнула она. И вот она коснулась пальцами его броши. А затем осторожно опустила ладонь на его грудь. Пожар объял ее сердце. Она дрожала. Черные глаза расширились, как у безумной, глядя перед собой, не видя очертания его тела. – А ты, наверное, не остановился бы просто так... Когда я звала тебя, - сама не слыша себя, тихо проговорила Сатурн. «Ты знаешь, что из женщин у тебя врагов нет, Эгиль. Ты не можешь понять, зачем же я здесь. Но твоя душа должна знать... Если бы я могла объяснить.» Его грудь была теплой, как у любого живого. Человек, подумала она. Ты настоящий, ты правда передо мной, не сон, не картинка, не призрак, ты мужчина. Сатурн поняла, что эта встреча была ее шансом, ведь неизвестно, когда еще она смогла бы застать его в ночи, чтобы их лица были скрыты друг от друга. «О, какие «шансы»! Что за призрак прошлой жизни заговорил во мне? Это Судьба, не иначе.» Она подалась к нему, привстав на цыпочки, и потянулась к его лицу, чтобы он все услышал. Эгиль перехватил ее за локти и придержал на расстоянии от себя, но она поняла, что он больше не опасается ее. До нее донесся запах хвои и ночи, его запах. И она задрожала, вспоминая что-то из прошлого, она заговорила: – Я видела тебя во снах много раз, слышала тебя, когда ветер поднимался. Я проделала долгий путь, ища тебя среди звезд. Мой дикий ветер… Мы еще встретимся в скором времени. Эгиль молчал. Тонкие, длинные пальцы девушки зарылись в его плащ, сжали его плечи, и она потянула его за собой, под голые, обледенелые ветви деревьев в саду. Эгиль огляделся вокруг, но позволил девушке увлечь себя. Должно быть, ему просто было интересно. Он видел, как девушка стала что-то теребить замерзшими, непослушными пальцами на своем запястье. Эгиль увидел тонкую, золотистую цепочку. Сатурн протянула ему руку. Он понял ее и, помедлив, помог расстегнуть замок на цепи. В его пальцах оказался ее браслет. Девушка заглянула ему в лицо – он увидел смутный блеск ее глаз на лице, скрытом мраком. – Ты странная, да? – спросил он. – Это не я разгуливаю по городу с мечом, – заметила Сатурн. Девушка почти рассмеялась, и Эгилю вдруг показалось, будто они были знакомы давно. Сатурн взяла у него цепочку, а затем осторожно взяла его руку. И застегнула браслет на его запястье. Эгиль наблюдал за тем, как она это делает, не вмешиваясь. Он даже растерялся. Девушка сжала его пальцы в своих. Да, у нее были очень красивые руки. – Это дорогая мне вещь, – сказала она. – Я вернусь за ней. А значит, мы встретимся вновь. – Было бы неплохо, – озадаченно ответил Эгиль. И девушка ушла. Пробралась по заснеженному саду к воротам, встала под свет фонаря. Как дикий олень, она замерла, глядя издали в его лицо. А потом бросилась прочь, в метель, много раз оборачиваясь по пути. Эгиль шел своей дорогой, поглядывая на Сатурн столько, сколько было возможно, пока их дороги не разошлись. Он был уверен, что слышал ее смех в ночи. Странно, но идти с ней в эту ночь было даже как-то правильно. Эгиль взглянул на цепь у себя на запястье. В темноте он почти не увидел браслет. Он поспешил в ту часть города, куда ему еще нужно было успеть. По дороге спрятал цепь под рукав, чтобы она не порвалась. Эгиль повидал немало странностей в своей жизни. Что ж, эта странность была даже приятной.

***

Одетый так, как не одевался уже давно – военные брюки и солдатская куртка. Это был прежний он и никто иной, и ему не пришлось привыкать к этому снова, вспоминать, какого быть не тем Феликсом, которого знала его Беатриче, а именно им, тенью, восставшей из могилы. Наемником, преследующим кого-то по следам, ступая неслышно. Он преследовал их от самого города до монастыря. Найти их было не так сложно. Огни, музыка, звериное дыхание. Для него это была смутно-освещенная толпа людей, от которой она старался держаться на приличном расстоянии. Пятно света то исчезало в ночи, то снова появлялось. Впрочем, когда он поднялся вслед за толпой на вершину холма, след толпы простыл. Было темно и тихо. «Упустил,» - без сожаления заключил он. Наверху, стоя между приютом и крепостью монастыря, он вспоминал ночь, когда был здесь в последний раз, а это было очень много лет назад. Ощущение частично было таким, будто он оказался в том самом мгновении, будто этих лет не было, прошлое вернулось в настоящее, время отрезало часть круга, по которому шел Феликс. В то же время он чувствовал смутное спокойствие, как будто его тело, забыв обо всем, чем было это место, пришло сюда как в старый дом. Безболезненно, но легко. Тело может помнить и свою могилу. Так что это спокойствие объяснимо. Он все еще оставался только призраком, смутным эхом от прежнего себя, это место не сможет воскресить прежнего подростка. Мертвые не воскресают. Все в порядке, схожесть этих двух ночей, разделенных пропастью лет, не более чем иллюзия. Обнаружив, что след оборван, Феликс не стал и идти в лес, чтобы нагнать толпу. Он понимал, что опоздал, и все, что он хотел бы изменить, было уже неисправимо. Но уходить в город он тоже не стал. Первым делом он пошел к кладбищу. Детское кладбище было за зданием приюта, чуть ближе к просторной, заснеженной долине, за которой начинался лес. Сначала здесь хоронили монахинь. Но это было очень давно. Теперь здесь хоронили приютских детей, и их могилки маленькими белыми холмиками засеяли крохотный клочок земли. Фонарей здесь не было. И дом, и долина окутаны мраком. Метель немного стихала. Феликс прошел мимо дома на холме, окинув его немного более бесстрастным взглядом, чем ожидалось от встречи с домом его детства. В темноте дома почти не было видно, но его громадина вибрировала и шуршала, нарушая спокойствие энергии вокруг. Низкую, ржавую калитку кладбища занесло снегом. Не заботясь о следах, которые он оставлял, Феликс перелез через ограду. Кладбище было не очень большим, его можно было обойти за две-три минуты. Он не видел надписи на надгробиях, не видел оставленных здесь, увядших цветов, не смог бы найти могилы тех, кого знал, к кому должен был прийти теперь, когда у него появилась такая возможность. Он не был на этом кладбище с той последней ночи. Он никогда и не видел на этом кладбище такую толпу. В его воспоминаниях здесь было не больше шести детских надгробий. Но после того, как он покинул приют, их должно было прибавиться на сотню. Много лет назад почти весь детский приют был жестоко убит. Феликс никогда не думал после того случая, что появятся новые дети. Что Приют не умрет вместе с сотней убитых. Это было так странно. Он стоял среди могил, слишком высокий и взрослый для этого игрушечного мира. До сих пор, по правде сказать, он не верил, что в доме, соседствовавшим с кладбищем, спали живые, новые дети. Зачем снова привозить их сюда, собирать в этом доме, оживлять идею приюта, если когда-то весь этот мир разом вымер? Все, это был конец, это была смерть – полная и конечная. Мертвые не воскресают, Феликс знал это слишком хорошо. Он присел у одной из могил. Нащупал имя, выбитое в камне на надгробии. Его большие, черные глаза не могли видеть сквозь темноту, но они многое помнили. Он провел пальцем по имени, читая буквы. Узнал его, но образ не воскресил. Он помнил почти всех, кто умер много лет назад в доме на холме. Если это имя было выбито, значит детей действительно похоронили. Значит, это не мираж прошлого, это правда. Приют вымер. Феликс задержал ладонь над камнем. Но тогда почему дом на холме родился вновь? Почему они снова привезли сюда детей? Тяжелая, шумная энергия дома шепталась в ночи, гоготала, облепляя Феликса с той стороны, которой он был повернут к приюту. Я сущность вечная, мудрая, жадная, - говорил дом. Я не умру, я буду питаться, жрать эту энергию и жить, лелея новых деток. Феликс игнорировал шум. Он поднялся и пошел обратно, проходя между нитей дрожащей энергии, неприкосновенный для голоса Дома. Перешагнул через калитку и направился наверх, к крепости монастыря. Он долго обходил ее, ища место разлома в крепости, а когда нашел (память его не подвела) стал взбираться по стене, в темноте, чувствуя лед и снег своим телом. Он взбирался осторожно, почти ползком, а когда оказался по ту сторону, ему пришлось вслепую пробираться по темному двору монастыря. Он узнал место, только когда слабый свет фонарей у главного храма ослепил ему глаза. Да, он узнал эту дорожку с деревьями, ведущую к храму, светлые стены сложного архитектурного строения. Лица богов на стенах громадины были словно мертвые маски – свет делал их черты резкими и жесткими, придавая им выражения первородного гнева. Феликс ощущал себя здесь легко, хотя воспоминания преследовали его на каждом повороте. Он помнил, как проходил по дорожке множество раз, как заходил в храм, сидел на скамье, слушал молитву. Вот и теперь он шел меж голых деревьев - забытый мальчик приюта, прах, восставший из могилы. Спокойствие и чувство своей принадлежности к этому месту вызывали в нем подобие звериного голода. Он оскалился, улыбнулся спокойной, но немного волчьей улыбкой. Феликс подошел к дверям храма и осторожно надавил ладонью на створку двери. Чтобы дверь не ввалилась в храм с грохотом, он медленно продавил ее и сделал небольшой проход, достаточно широкий, чтобы она мог проскользнуть в него боком. Как и много лет назад, будучи мальчишкой, он так же тихо притворил за собой дверь, не произведя за все время ни звука. Он не любил шуметь. В храме горело только несколько синих лампадок у дальней колонны. Так что было видно не очень много. Лишь очертания алтаря с воздушными, легкими занавесами, статуи ангелов перед алтарем и первые ряды скамей. Феликс оглядывался вокруг, вспоминая лепнины на балконах, росписи, бегущие по стенам, арки и колонны. Он удивился, обнаружив, что скамьи были другими, более новыми, со свежей, белой краской. Он никогда не думал, что их заменят. Для начала Феликс пошел вдоль стены, за последними рядами скамей, к аркам, где в нишах стояли маленькие скульптуры святых. Первая, вторая, третья… Он шел мимо них быстрым, беззвучным шагом, пока не нашел нужную арку. Вот она. Резкий, глубокий контур в стене. Запах штукатурки, ладана и краски загудел в воспоминаниях, окрасил храм светом и закружил вокруг Феликса, ставшего снова ребенком. Он глядел на арку во все глаза. Скульптура святого его не волновала, он даже не взглянул на нее. Света в храме совсем не хватало, но очень напряженно вглядываясь в роспись арки, Феликс все-таки смог разглядеть отдельные пятна. Сначала он ничего не почувствовал и даже удивился. А потом его сердце узнало эти кривоватые завитки, складывавшиеся в узор из цветов. Он поднял руку и, медля, прижал ее ребром кисти к стене. Его кожа узнала эту шероховатость, холод, неровность и дрожь, с которой он держал кисточку. Сердце забилось быстрее. Он расписывал эту арку. Цветы в узоре и тогда не казались ему красивыми. Феликс присел не корточки, но до низа свет не доставал, здесь было уже совсем темно. Мужчина медленно, глубоко вдохнул. Трудно было разобрать, что это за воспоминания. Здесь, у этой арки, началось что-то бесповоротное. С одной стороны, тот рыжеволосый мальчик приложил руку к облику своего храма. А значит, этот крохотный клочок монастыря, вот этот, где остался рисунок дрожащей кисти мальчика, хотя бы он точно принадлежали Феликсу. Это было светом. С другой стороны был мастер-художник. Пытливый, настойчивый взгляд из угла храма. Рука наставника, ставшая маленькому Феликсу рукой судьбы. Она тяжела легла на его голову. Повела по кривой дороге, поросшей терньями. Это было мраком. Феликс вспомнил, как лежал, свернувшись на грязном одеяле, здесь, у подножия арки, дышал пылью и краской, замерзал, пока выводил дрожащей рукой цветы. Он хотел сделать все хорошо, и он не испытывал брезгливости, он нисколько не волновался из-за холода, он не возражал проводить здесь часы своих летних дней. Эта покорность, спокойствие, с которым он отдал дни своей жизни на какую-то арку, были самым главным воспоминанием о его прошлом. «Я лез на стены, чтобы выбраться отсюда. Теперь я вернулся.» На самом деле, и он понял этот только сейчас, он шел сюда не для того, чтобы выследить сектантов. Он понял, что опоздал уже когда был на вокзале. Уже тогда было поздно, чтобы предотвратить не желаемое. Все, что сектанты наделали этой ночью, были его проигрышем. Осталось объяснить это ЦИГСИ и продолжить работу. Он шел сюда, чтобы увидеть, вдохнуть свое прошлое, руины самого себя. Пока была ночь, пока время остановилось, пока его никто не видел. Вернуться в недвижную темноту, копирующую ночь, когда он ушел отсюда. Предполагалось навсегда. Каждый человек так или иначе с особым чувством смотрел на собственное прошлое. И возможность взглянуть на все со стороны, окунуть в это руку, манила его, как безумного, заставив преодолеть эти километры от Аарена до монастыря, взобраться на заснеженный холм. Жаль было только, что он не мог разглядеть полную роспись на арке и имена на могилах детей. Жаль, что он не увидит их надгробия, не убедится в том, что дети мертвы – все, кого он знал. Но видимо ему, чужаку, только и остается, что брать крупицы света лампадок, чтобы хоть глазком заглянуть в дворец своей памяти. Силуэт на скамье он заметил сразу, как только вошел. Но решил проигнорировать. Раз человек не обернулся на него, раз он был тут один, раз зажег синие лампадки, чтобы побыть здесь ночью, значит нет смысла обращать на него внимание. Феликс пошел меж скамей к статуям ангелов. Ночным пришельцем оказался ребенок. Дом на холме не солгал. Феликс осторожно прокрался мимо мальчика. Тот сидел прямо перед алтарем, синяя лампада качалась над его головой. На Феликса он обернулся, только когда тот прошел уже совсем близко. Мальчик не то чтобы не обратил на него внимание, он скорее не хотел быть навязчивым. Кажется, он не ожидал ничего противоестественного от ночного гостя. В монастыре многие приходили в храм в разное время по разным причинам. Взгляд Феликса скользнул по скульпторам ангелов, повернутых лицом к алтарю. Мужчина подошел к одному из них. Теперь мальчик очень внимательно следил за незнакомцем. Синий свет разделял их двоих на резкие контуры. Феликс поднялся на ступень алтаря, встав напротив поникшего ангела. Мальчику показалось, что лицо незнакомца было жутко отчужденным, словно мужчина был не в себе. С ним что-то не так... Феликс прикоснулся к статуе, ненавязчиво, но уверенно проведя пальцем по линии гладкого лица. Хотел пойти дальше, рассмотреть остальные. – Вы на него похожи, – подал голос мальчик. Застенчиво и сонно. Может для него это все казалось сном. Феликс резко поднял на ребёнка большие, черные глаза. Мальчик не отвел взгляд. – На этого ангела, – уточнил он, ощутив себя неловко. Феликс медленно опустил руку от мраморной статуи, обошел ее и приблизился к мальчику. Это был уже подросток. Его лицо и волосы были светлыми, почти белыми, глаза голубыми. – Я вас не видел здесь раньше, – мальчик мельком огляделся, но затем снова посмотрел в лицо Феликсу. Тот кивнул ему вместо ответа. Мужчина удивлял его своей красотой. Он обычно не обращал внимания на такие вещи, а в этот раз красота, напротив, странно взволновала его. – Как тебя зовут? – Спросил неожиданно глубокий голос, слишком нереальный и слишком взрослый для этого прекрасного молодого человека. – Свеин, – помедлив, ответил паренек. Он поднял худое плечо и вытер рукой нос. В храме было очень холодно. – Ты живешь в приюте? – снова спросил незнакомец. Свеин пожал в ответ плечом. И вдруг незнакомец странно, но сдержанно улыбнулся. Свеину стало еще более неловко от этой насмешливой улыбки. На этом невозможно красивом лице увидеть улыбку было так же странно, как если бы мраморная статуя ангела вдруг подмигнула ему. «Они правда привели сюда детей. Они снова сделали это.» Феликс не мог сдержаться. Темное, удушливое чувство злорадства над игрой, которую затеял ДОМ. Ему хотелось скалиться и смеяться. Вдруг мальчик заметил что-то на лице незнакомца. Он прищурил глаза. Тонкие линии татуировки показались ему чем-то знакомым. Феликс поймал его взгляд. Он улыбнулся чуть шире, отводя глаза, и ушел прежде, чем Свен успел бы разглядеть знакомый треугольник на лице мужчины. Так же незаметно, как пришел сюда, Феликс исчез из монастыря.       

VI

ДОМ НА ХОЛМЕ

Ветра сомкнулись за чернеющим городом. Монастырский Приют стоял на вершине холма, а рядом с ним высилась древняя крепость монастыря. Дом на холме погрузился в беспокойную дрему. Он стоял во мраке, освещаемый лишь редкими проблесками луны. Его вход - пещера в темную, многолетнюю историю древних камней, возложенных друг на друга. Дом был как дерево, пустившее корни под землю, выросшее на холме, сменившее множество форм за долгие столетия. Он не всегда был Приютом, он не навсегда и остался им. Дом жил переменчиво, сменяя хозяев, обитателей и воспоминания. Дети были его любимой эрой. Они принесли много изменений и законов в его стены. Взгляд скользит по битым, темным плитам пола, таким ледяным, что даже в жаркий летний день на них будет неприятно встать босиком. Дело было в том, что свет сюда почти не проникал. По полу разметалась палая листва, сухая солома, земля, песок с моря и камни. Это все хранилось в трещинках на полу, в углах, за дверями и за старыми комодами. Это принесли сюда дети за многие годы жизни в доме. Они бывали в лесу и приносили на своей одежде хвою. Они бывали у моря и приносили соль и песок. Они бывали в долине за домом и приносили оттуда ветер. Ветер сквозняками блуждал по дому, он был дыханием, был кровью дома, бегущей между комнат и вносящей сюда жизнь. Дом никогда не стоял в полной тишине из-за него. Ветер сдвигал старые оконные рамы, заставляя их говорить глухими поскрипываниями. Стекла в окнах дрожали, а улицы налетали листва и сено, шуршащие на каменном полу. Ветер гулял по коридорам второго и третьего этажа, между одинаковых детских спален. Двери комнат с тихим шорохом открывались, сквозняки обдували голые шеи детей, отовсюду доносились шорохи, скрипы, звуки, сменяющие одни на другие. Днем этот разговор приюта не заметишь. Но ночью дух Дома на холме царствует. Те подростки и дети, что не спали ночью, могли даже услышать его. Они смотрели подолгу в окна, прижимаясь носами к сетке, чтобы вдохнуть ночной запах. Только из Дома на холме можно было увидеть и хвойный лес, и горы, и пустующую долину, и далекое море, и древнюю монастырскую крепость. Это была особенная точка обзора. Она стояла на границе двух миров. Между миром городских людей, этих обычных нарциссов, живших своими бессмысленными заботами, и миром древних тайн, скрытых под покрывалом горного леса. В эту ночь приютская девушка стояла у окна в коридоре третьего этажа. Было жутко. Ночь шумела, вызывая у девушки тревогу. Она краем глаза то и дело замечала ползущие по стенам тени голых ветвей. Спирит смотрела, как деревья в саду гнутся под ветром. Это немного успокаивало. Она прижалась кончиком носа к холодному стеклу. Иногда, прогуливаясь ночью по дому, когда все были в своих комнатах, ей казалось, что дом вымер. Не умер сам, а вымер изнутри. Было просто поверить в то, что тьма дома могла поглотить своих детей. Бледное лицо приютской в темноте напоминало призрака. Девушка приоткрыла окно – ветер тут же ударил в стекло, и на пол налетело снегу. Спирит просто смотрела на это, думая, надо ли убирать снег или оставить все как есть. А затем привалилась к стене и закрыла глаза, глубоко вздохнув. Она была не из тех людей, что убегают, когда боятся. Она была не из тех, что пытаются спастись, во что бы то ни стало. Она застыла на месте, в коридоре дома, где прожила всю жизнь, и просто ждала. Она была из тех, что уверены в чем-то одном и не верят в другие возможные пути. И из тех, что никогда не покинут свой дом, даже в страшную бурю. Девушка услышала скрип лестницы на первом этаже. Она глубоко вздохнула. В темном доме, полном шорохов и звуков, чьи-то шаги в неподходящий час звучали особенно страшно. Спирит нервно оглянулась на коридор, а затем поспешно отвернулась к окну. Она не хотела видеть, как он придет. Привалилась к стеклу, оперлась руками о подоконник. В тихом дыхании дома сейчас самым важным было лишь одном – ее тяжелое дыхание. По лбу скатилась капелька пота. Ее затошнило. Даже если она стояла на месте, ожидая смерти, она знала, что по-своему боролась. По-своему она бежала по темному коридору к свободе. Двери Дома вывели ее к свету. Спирит вспомнила один момент из детства. Она была в монастырском храме темным вечером. Против алтаря, освещенного огнями лампад, стояли монахини. Они были одеты в белые и золотые плащи. На их лицах были маски. Для Спирит это был мир, где дети росли в окружении взрослых, не имевших ни лиц, ни имен, только гладкие монашеские маски, отрицающие их человеческое начало. Дети дома на холме, не знающие взрослых, только самих себя. Почему в памяти именно тот вечер? Она помнит загробную музыку. Бесстрастное, мраморное пение женщин над детскими гробами. Много лет назад почти весь приют убили. Она была одной из тех, что выжала в ту страшную ночь. Она не плакала на похоронах. В тот вечер, в холодном пении безликих взрослых, отправлявших ее сожителей в загробный мир, в храме, где пахло лилиями и поздней осенью, она наполнилась мрачной, безжалостной волей к жизни. Жить, пробираясь по коридорам ДОМА к свету. И это казалось самой неправильной, самой ужасной вещью на свете – умереть теперь, после той страшной ночи, когда ей удалось выжить. Она была избранной, разве нет? На плечи Спирит легли чужие руки. От них пахло землей и лесом. Спирит скривила губы, когда мерзкий, горький привкус рвоты подступил к горлу. Она подняла голову. Тело стало невесомым, точно вата. Стены ее коридора рухнули – она кончена. Она настигла свой свет. Спирит не видела его в отражении окна, но узнала тяжесть рук, тепло тела, почти прислоняющегося к ней, землистое дыхание над своей головой. – Еще одна ночь, когда никто ни о чем не узнает, – сказала Спирит, еще сильнее сжав пальцами подоконник. «Скажи, что это не так, что я ошибаюсь, уверь меня в том, что это кошмар. Пожалуйста...» Она услышала, как человек улыбнулся. Потом он наклонился к ее уху, и она ощутила горячее дыхание на своем лице и сжалась. – Все так, как и должно быть, – прошептал он только для нее. – Это честно, после того, что ты сделала, да? Она не могла поверить, что это не сон. То, о чем она догадывалась в последние годы так просто подтвердилось его словами. Ей никогда не говорили правду об этом месте. И вот она, стоя в шаге от обреченных приютских, единственная слышит истину. Так близко... – Она просто исчезнет и о ней забудут, – проговорила она не своим голосом. Ее лицо окаменело. – Это правда. И будет хорошо, если о тебе забудут. Это правильно. Когда он обхватил ее за плечи, она поняла, что не сможет убежать, растормошить спящих детей, доказать им правду, выгнать из дома. Будет идти и встретит смерть лицом к лицу. Мысли затуманились. В них появился шум и коридоры ДОМА. Они прокрались в ее голову и стали путать нити сознания, лишая возможности быть просто собой в эти страшные часы, возможно, последние в ее жизни. Сновидец повел ее вниз. Он принес в Дом на холме запах леса. Его пальцы, сжимавшие ее плечи, были грязными от сырой, черной земли. Он пах деревом, сосновой смолой, звериной шерстью и еще немного пах человеком. Он был непостижим. Неосязаем. Не определён. Еще спускаясь по лестницы, она уловила сквозь шум ДОМА доносившуюся снаружи мелодию флейты и ропот толпы. Когда сновидец открыл дверь и вывел ее из приюта, холод сомкнулся вокруг ее тела. Свет огней ослепил глаза. Это и будет конец? Она видела только ноги, руки, лица и лица людей, которых не знала. Все было спутанно. Ее сразу подхватили на руки и понесли. Она отключалась каждую минуту. Толпа волочила ее через метель, через снег, через темную долину, прочь от дома. Возможно, в этот миг она пожалела, что не стала бежать, пытаясь спастись. Когда Спирит приходила в себя, она пыталась разглядеть сновидца или флейтиста в толпе, хоть кого-то, кого она знала, но видела только темные лица людей, отчего-то радостных и отчего-то очень озлобленных. Девушка хотела закричать, но смогла только заплакать, испуганная и замерзшая. Потом она перестала видеть. Потом она перестала слышать. Потом она перестала идти, позволив волочить себя, как куклу. Она отключила разум. Она была благодарна Зверю за двери ДОМА, которые он открыл для нее. Ей не пришлось переживать этот вечер. Когда Спирит позволила сознанию окончательно отдаться ДОМУ, ей уже казалось, что она никогда не вернется назад. Перед уходом, она подумала: «А что если здесь нет смерти? Что если в ДОМЕ я буду жить вечно? И никогда не узнаю, что они сделали с моим телом?» Когда на пороге дома на холме возник силуэт приютской девушки, толпа сектантов увидела рядом с ней не сновидца. Они увидели Зверя. Он был закутан в черный плащ, вокруг его головы росли голые, колючие ветки, а голова была головой оленя. С мудрыми, неподвижными глазами. Это было их чудо, их Зверь, эта встреча осчастливила их сердца. Они послушно понесли в лес еще одну жертву, которую нужно было убить для Него.

      

VII

Третье лицо: Сюзен Леда

Эгиль вступил в старинный квартал города. Столетние, многоквартирные дома стояли в ряд, образуя петляющие, узкие улочки. Волчица ступал за человеком, тяжело дыша. Ветер над их головами страшно выл. Воин черной тенью прокрался в один из внутренних двориков домов. Тот ничем не отличался от остальных – серые и красные кирпичи за облезлой краской, на стенках водосточных труб примерз почерневший от грязи лед. Посреди двора стоял замерзший фонтанчик. На него ложился мягкий, желтовато-зеленый искусственный свет, исходивший из единственного горящего окна жилого дома. Окно принадлежало небольшому магазинчику на первом этаже. Человек бесшумно приблизился к замершему снаружи стеклу и заглянул внутрь, жестом велев волчице не двигаться. Женщина, Цецилия Лапас, которую он искал, работала до позднего вечера. Он ждал ее у решетки завода, в общем-то, подумывая разделаться с ней прямо там. Но заметил, что Цецилию прямо на выходе подхватила какая-то женщина, и очень уверенно повела каким-то темным проулком. Он незаметно последовал за ними. Это было против его ожиданий, вообще-то, но вполне предсказуемо. Конечно, кто-то вмешался бы. Конечно, кто-то защищал этих людей. Преследуя их по проулкам, он в итоге пришел к этому магазинчику, и это его даже удивило. Какое дело Сюзен Леда имела к госпоже Лапас? Впрочем, его это не касалось, потому что он пришел только с одной целью – убить. Цецилия в темноте спускалась по бетонной лестнице во двор завода. Она чувствовала себя неважно из-за тревог последних дней. Ее не покидало чувство скорейшего несчастья, которое должно было произойти. Она боялась за сына и своего мужа. Мика просил ее остаться дома и отдохнуть, но это было невыносимо. Уже, конечно, было совсем темно, когда она закончила работу. Цецилия запахнулась плотнее в свое пальто и тревожно огляделась вокруг – разбушевалась метель. Тогда она и ощутила, как чьи-то пальцы крепко впились в ее локоть. Прежде всего она испытала ужас – вот оно. То, чего она боялась. Это наступило. Теперь ее убьют. Нет. Цецилия резко обернулась, и увидела лицо женщины, едва различимое в слабом свете фонаря, но узнаваемое. – О боже мой, – вздохнула госпожа Лапас и, стиснув руку Сюзен, прижалась к меховому воротнику женщины. – Это только вы. Женщина в темном пальто с меховым воротом огляделась вокруг и, отстранив от себя Цецилию, как ни в чем не бывало, уверенно повела ее прочь. На ее лице была невозмутимая, практичная улыбка. – Только не шуми, дорогая, – негромко проговорила Сюзен, наклонив голову к женщине. – Делай вид, что ничего не происходит. Цецилия не сразу осмелилась спросить: – Что произошло? Что с моим сыном? Но Сюзен больно сжала ее локоть и заставила замолчать. – Все нормально, – ответила она уверенным голосом. – Я обо всем позаботилась. Смотри прямо. Цецилии пришлось идти молча, доверившись этой женщине, и она ничего не говорила, когда Сюзен привела ее в свой магазин, заперла дверь и усадила на диванчик. Шторы она задернула, и из света зажгла только небольшую лампу. Цецилия сидела, молча наблюдая за Сюзен, и дрожала, то ли от холода, то ли от ужаса. Когда она встретилась взглядом с напряженным лицом госпожи Леды, та секунду молча смотрела на нее, затем вернула своему лицу прежнюю улыбку. Сюзен Леда никогда не теряла хватки. Феликс должен был бы давно приехать. Им нужно было успеть предотвратить то, что теперь происходило. Но его не было. Сюзен стояла посреди зала своего магазина и смотрела на бледную, испуганную, уставшую женщину. Она пыталась решить эту проблему в одиночку. «Чертов кусок дерьма, где же тебя носит, когда ты нужен,» – думала Сюзен, сжимая зубы за вежливой улыбкой. – Госпожа Леда, – тревожно вздохнула Цецилия, – объясните же… – Есть повод опасаться за твою безопасность, – сказала Сюзен, отбрасывая со лба золотистый локон, выбившийся из прически. – В городе неспокойно. Я привела тебя сюда, лучше, чтобы ты осталась у меня на виду. Цецилия ощутила, как земля уходит из-под ног. – Но мой ребенок! И Мика! Страх, как струна, натянулся, перекрутил ее изнутри. Ее затошнило. Вдруг все в мире стало неважным – лишь бы дело обошлось. – Мои люди присматривают за ними, – Сюзен невозмутимо подняла руку и остановила женщину. – Им ничего не грозит. Ищут тебя. Доверься мне, я знаю, что делаю. Тут ты в большей безопасности. Сюзен уперла руку в бок и дождалась, пока слова подействуют на женщину. Она была решительна, как таран, и эта решительность заражала собою, так что Цецилия немного успокоилась. Госпожа Сюзен Леда была довольно молодой женщиной. И еще она была поразительно собранной и уверенной женщиной. Просто безупречной во всем. Первым, что заметила Цецилия, встретившись с этой дамой, это то, что та оказалась немного моложе, чем она рассчитывала. Ей не было еще и тридцати. А второе – это то, что у нее был очень властный, твердый характер. С Сюзен бесполезно спорить. Она была совершенна во всем, начиная с золотых, уложенных локонов волос, и заканчивая своей манерой держаться. Такому человеку было разумно довериться. Цецилия согнулась, зарылась пальцами в растрепанные волосы. Вот к чему привели ее эти расследования – ей приходилось бояться за жизнь сына. Каждый вдох давался с трудом. – С ребенком все будет хорошо, – словно читая ее мысли, медленно и очень твердо повторила Сюзен. У нее был совсем немолодой голос. Он был низким, с северным акцентом, тягучим и немного медлительным, стачивающим звуки. Сюзен большую часть жизни прожила на Севере. – Тебе нужно отдохнуть, милая, – сказала затем Сюзен. Цецилия взглянула на нее. Сюзен была не накрашена и одета не так, как обычно. В серое, неприметное, чтобы не бросаться в глаза на улице. Но она все равно казалась ей ужасно красивой. Цецилия была бы очень рада сложить свои заботы на другие плечи, но понимала – вряд ли теперь кто-то мог ей помочь по-настоящему. – Ты останешься у меня, переночуешь, а утром я отвезу тебя домой. Давай, поднимайся, – Сюзен улыбнулась вполне тепло, почти искренне, и решительно подошла к женщине, приобняв ее за плечи и поставив на ноги. Сюзен достала из кармана ключи, выбрала нужный, и кивнула на дверь за стойкой администрации. Цецилия взглянула на решительный подбородок дамы, на ее уверенное лицо. Все внутри нее скрутилось. – Нет, – сказала она и покачала головой, – Сюзен, я не могу так. Понимаешь... Сюзен остановилась и взглянула на женщину исподлобья, приподняв бровь. Улыбка стала напряженной, видно было, что Сюзен устала и озабочена, однако она не теряла хватку. – Мой сын… – Госпожа Лапас вздохнула. – Очень неразумно сейчас находиться одной, в городе, беззащитной, – уже более властно заговорила Сюзен. Цецилия чуть не разрыдалась, но вместо этого только вновь покачала головой. – Не могу, – прошептала она. – Я не усну всю ночь. – Не спи, – ответила Сюзен. – Но тебе стоит остаться здесь. Я знаю, что это будет безопаснее. Цецилия не успела ответить. Снаружи вдруг послышался далекий, протяжный звук, который заставил обеих дам обернуться к окнам. Это был волчий вой. — Вы слышали? – Чуть не одними губами спросила она. Сюзен сузила глаза и поджала губы. — Мне это не нравится. Так, – она перехватила Цецилию за локоть и, с неожиданной для нее силой, повела к двери. На памяти Цецилии Сюзен еще никогда не вела себя настолько настойчиво. – Хватит глупостей, милая, – беспощадно проговорила дама. – Я делаю то, что считаю нужным. Она погасила в магазине свет и отперла дверь в тамбур. – А что с Ноа? – шепотом спросила Цецилия. – Кто за ним смотрит? – За твоим домом смотрят мои помощники, я с ними на связи, – спокойно ответила Сюзен. – Твоих врагов интересуешь ты, поэтому чем дальше ты находишься от своей семьи, тем для них лучше, согласна? Цецилия мужественно поджала губы и опустила веки. Только бы эта ночь закончилась. Сюзен провела ее по прохладному коридору к лестнице на второй этаж и отперла дверь квартиры. Дом был старинным, в центре Аарена, и Цецилия вяло приподняла брови, обнаружив роскошную, небольшую квартиру с высокими потолками и старинной лепниной на стенах. Госпожа Леда купила эту квартиру не так давно, перед тем, как перебраться в Аарен. Сюзен бросила на кресло в прихожей свое пальто, усадила Цецилию и помогла ей снять верхнюю одежду. – Кисуна! – позвала она в темноту. В доме свет горел только на кухне, и желтоватый прямоугольник падал в прихожую, слабо озаряя квартиру. – Кисуна! – снова позвала Сюзен. Дом ответил тишиной. – Вечно куда-то пропадает... - пробормотала Сюзен. – Ваша родственница? – вялым голосом поинтересовалась Цецилия. – Я сначала подумала, что вы кошку зовете. – Моя помощница, – как ни в чем не бывало отозвалась Сюзен. – Только она хуже кошки. Гуляет сама по себе, не всегда возвращается... Это ее прозвище, не беспокойся. Людям еще не дают такие дурацкие имена. Она заперла квартиру, повесила ключи на ключницу и повела Цецелию в спальню. По дороге она заглянула в какую-то комнату – зажгла свет, оглядела ее и раздраженной цокнула. В комнате был жуткий беспорядок, одежда разбросана по полу, словно хозяйка этой спальни собиралась впопыхах. Цецилия поняла, что это была комната упомянутой Кисуны. В темноте Сюзен провела женщину в свою спальню, где она зажгла свет. Цецилия увидела большую кровать, застеленную блестящим покрывалом с красивым узором. Сюзен мягко подтолкнула женщину и ободряюще улыбнулась. – Может быть ванну? Тебе бы пошло на пользу. Цецилия отказалась. Она вымыла руки душистым мылом и долго грела пальцы под горячей водой. Квартира была роскошной, но ее это не удивляло. Она уныло, с тошнотворным предчувствием оглядывалась вокруг, словно находилась в страшном сне. Она должна быть не тут, не тут… Госпожа Леда помогла женщине снять одежду, заставила ее переодеться в чистую пижаму и уложила ее в свою кровать. – У вас красивый дом, – сказала Цецилия. – А господин Леда не против… Сюзен усмехнулась, как будто услышала глупость. – Господина Леды нет. – Как жаль… Тому, кто мог бы стать вашим мужем, несказанно повезло бы. Сюзен снова усмехнулась. – Да уж, – отозвалась она, – я в этом не сомневаюсь... Затем Сюзен принесла женщине чашку с каким-то горячим напитком, от которого поднимался пар. И уселась на стул рядом с кроватью. Вид у Цецилии был болезненным. Они молчали. Эти две женщины никогда и не говорили по душам, раз уж на то пошло. Их встречи были исключительно деловыми. Несколько месяцев назад Цецилия обратилась к Сюзен за помощью. Дело было в том, что Цецилия вела небольшое расследование. Она искала сектантов, орудовавших в городе. Власти - ни ЦИГСИ, ни правительство - никогда не говорили о сектантах. Но в темном прошлом Цецилии был эпизод, из-за которого она могла быть уверена – в Аарене происходило что-то страшное. Однако в своих поисках она оказалась неосторожна и стала получать смутные угрозы от предполагаемого врага. Тогда Цецилия и узнала про Сюзен. Эта женщина могла ей помочь. Теперь все казалась еще более страшным, чем прежде. Вся эта история разрослась как раковая опухоль. Сначала это были неприятные воспоминания из прошлого. А теперь что-то реальное угрожало ее жизни. Цецилия спрятала лицо в одеяле, и Сюзен подняла на нее глаза. Обычно у нее был очень ясный и твердый взгляд. Но сейчас этот взгляд был немного отуманен. – О чем вы думаете? – спросила Цецилия, чтобы отвлечься. Сюзен приподняла брови. – Ну, я подумываю о ванне, – проговорила она и вздохнула. – И о своем коллеге. Он меня бесит. Сюзен улыбнулась, и от этой улыбки обстановка разрядилась. – И почему он вас бесит? – вяло улыбнулась Цецилия. Сюзен смотрела на свои ногти с аккуратным маникюром. Постучала ими по стулу. – Мне не нравятся его манеры. Северяне... Те еще сумасброды. И еще он никогда не делает то, то нужно. С ним приходится возиться. Но, – веско заметила Сюзен, – он очень умный. И полезный, вот так-то. Словом, на днях у тебя все было нормально? Ничего странного не происходило, нет? Цецилия немного подумала и покачала головой. – Только то, что я узнала о людях в том районе. Они собирались в заброшенном здании. Кто-то собрал там этих сектантов, но, кажется это были новички. Цецилии было не очень приятно говорить об этом. Она изрядно устала от это истории, ей хотелось бы уже наконец освободиться от этого города. – Ладно, – сказала Сюзен. – Отдыхай, если что, я рядом. Спокойной ночи, – она поднялась со стула, а затем выключила основной свет, оставив гореть ночник, и ушла. Человек с волчицей ждал долго. Когда он увидел, что свет в магазине погас, окутав двор мраком, он поднял голову и посмотрел на окна квартиры. Волчица нетерпеливо заныла, проследовав за взглядом человека. – Почти закончили, – сказал ему Эгиль, но слова прозвучали так, будто он обращался к себе. Он поднял руку над головой, подставил ладонь ветру. И ветер завыл так сильно, что стекла домов задрожали. Цецилия услышала вой, пугающий и протяжный, как голоса призраков. Она беспокойно перевернулась на кровати госпожи Леды. Сюзен Леда исчезла в глубине своей квартиры. Послышалось как где-то льется вода. Цецилия попыталась закрыть глаза и уснуть, но сердце бешено колотилось. Снова и снова она думала о Ноа, своем сыне. Ветер снова завыл. Не смотря на одеяла, ей было ужасно холодно. Нет. Она не может оставить его. Ну как же она может лежать здесь, когда он там, один? И Мика ничего не знает. И эти детские похищения... Ноа нужен этим животным, этим сумасшедшим, поклоняющимся нечисти. Сюзен, наверное, просто пыталась успокоить ее, неужели она не понимает сама, в какой опасности Ноа? По Северу каждый день пропадают дети. Нет, она должна уйти, немедленно. В окно вдруг с глухим стуком что-то ударилось. Цецилия прикусила кулак, чтобы не закричать. Затем вскочила с кровати, чуть не опрокинув еще горячую кружку, и натянула на себя свою одежду, сложенную на стуле, и, стараясь идти без шума, вышла в темный коридор, содрала с вешалки свое пальто и отперла дверь квартиры. Госпожа Леда должна будет понять ее, должна… Воин стоял в темной зале магазина. Дверь была распахнута настежь – от этого комнату заполнил мороз. Волчица осталась снаружи, притаившись в тени домов. Эгиль увидел, как сбоку открылась дверь. Увидел, как, спотыкаясь, женщина вышла из тамбура. Она прижала руки к груди, в темноте он различил застывшие, расширенные глаза на омертвевшем лице. Женщина застыла перед настежь распахнутой дверью. Казалось, что вот-вот она упадет без сознания. Не заметив воина, женщина бросилась из магазина прочь, и ее фигура скрылась за завесой снега. Ветер выл и выл, не умолкая. Человек закрыл глаза. Он вышел вслед за женщиной. Увидел, как волчица кинулась за добычей. Сюзен наконец окунулась в горячую ванну. Вода сомкнулась над ее уставшем телом, горячий пар поднимался к маленьким лампочкам в потолке. Не было слышно ничего. Но расслабиться надолго не получилось. Сюзен думала об опоздании Феликса, потом думала о том, что ему скажет, потом о Цецилии и ребенке, потом снова о Феликсе, и о том, что узнала ночью о выходе сектантов. Она опустила голову в воду, и горячая вода немного распутала клубок мыслей. Феликс умный. Если бы не этот факт, она бы ни за что с ним не связалась. Сюзен в конце концов подумала о том, что ей нужно взять пару выходных. Она в этой дыре работает как проклятая, в то время как Феликс сидит в этом своем Энде с красавицей-женой и только и делает, что названивает подчиненным и отправляет отчеты в ЦИГСИ. Вот теперь пускай помучается в Аарене. Когда горячая вода наконец немного остыла, а ее тело порозовело, она поднялась и встала на мягкий, махровый коврик. Вода дорожками стекала по ее телу. Сюзен промокнула плечи полотенцем, непринуждённо глядя в свое отражение – в зеркале стояла женщина выше среднего роста с красивым, слаженным телом, испещренным маленькими родинками. Она промокнула полотенцем волосы, обернулась в теплый халат и вышла в холодную, темную гостиную. Было тихо. В спальне горел свет. Сюзен осторожно прошла к комнате, чтобы проведать Цецилию. Но едва она перешагнула порог спальни, как увидела смятую, пустующую постель. Одежды женщины не оказалось на месте. Пижама, скомканная, осталась на кровати. Взгляд Сюзен похолодел. – Вот же… Блять, – Сюзен глубоко вздохнула, зажмурилась. И начала считать. Раз. Она может пойти за этой дурой в метель. Но вряд ли что-то найдет. И вряд ли силой вернет ее обратно, даже если и найдет. За такое ей не платили. Два. Она позвонит своим помощникам, и они доложат ей о состоянии квартиры Лапас. Три. Нет, она не пойдет за Цецилией, потому что это взрослый человек, который сам принимает решения. Нет. Потому что она, скорее всего, либо уже дома, либо ей не поздоровилось. Четыре. Люди всегда делают как хуже. В конце концов, даже ее самый умный и надежный коллега, Феликс, оказался инфантильным дураком, которого ей вечно приходится воспитывать. Чего говорить об остальных людях. – Черт! – выругалась Сюзен, с силой ударив жесткой ладонью по дверному косяку. – Ну и пошла ты. И пошел ты, Феликс. Идите вы все нахрен! Обычно сдержанный, властный голос женщины сорвался на крик. Сюзен ощутила секундное облегчение. Она обернулась к темной и пустующей прихожей, затем позвонила на парный телефон одному из своих помощников. Он сказал, что никто не приходил в дом Лапас. Однако, судя по звукам из квартиры, господин Лапас уже начал бить тревогу из-за отсутствия жены. Сюзен приказала им отправить пару парней на поиски Цецилии. – Только будьте осторожны. Мы просто попытаемся сделать последнее возможное, но я не особенно рассчитываю найти ее. Парни ее поняли. Они были толковые помощники, хоть и такие же инфантильные, как и все окружающие ее люди. Спустя время кто-то из них позвонит ей и сообщит, что до них дошли сведения из больницы – пожилую пациентку Нерха нашли мертвой в общей палате. Сюзен подошла к кровати, взяла пижаму, задумчиво посмотрела на нее и вернулась в ванную, закинув одежду в стиральную машину. Постояла так с минуту, затем спустила в ванной воду и выключила свет. В спальне она зажгла свет у туалетного столика, включила музыку и уселась напротив зеркала, чтобы заново нанести аккуратный макияж к встрече. Примерно в это время и зазвонил домашний телефон. Она вышла в гостиную, взяла трубку, упав на диван, и прислушалась к дыханию человека на том конце провода. – Сюзен, – произнес немного усталый, но знакомый мужской голос, – я в городе. Сюзен склонила голову набок, золотые локоны рассыпались по плечу, закрывая трубку. – Если бы ты приехал на несколько часов раньше… – вкрадчиво начала она. – Знаю, – оборвал он ее. Сюзен выдержала паузу. Она постучала ногтем по трубке. – Очень хорошо, что знаешь. Ты должен был быть здесь в другое время! Ладонь ударила по дивану. – Это не так существенно, – ответил Феликс. – Нанна Нерха мертва. И неизвестно, кто еще. Конечно, не существенно. – Понимаю, – не сразу ответил Феликс очень спокойным тоном. – Нам стоит встретиться. – Я уже, – Сюзен скривила губы. – Имей в виду, Фрей, если ты будешь через раз лажать и считать это «не существенным», от твоего плана не останется и скелета, и тогда я тебя разнесу. С этого момент существенно абсолютно все! Только посмей подвести меня - я могу сделать с тобой все, что угодно. Ее дыхание участилось, и это было слышно в трубке. Сюзен выдержала одну интонацию, но в конце, на последнем слове, ее голос сорвался. Она не стала прибавлять угрозы о его жене. Это было бы слишком. – Я тебя понял, – все так же монотонно и безразлично говорил Феликс. – Приезжай. Сюзен повесила трубку. Спустя час она спустилась в зал магазина, обнаружив, что дверь настежь распахнута, а замок взломан самым нещадным образом. То есть просто выбит. Это ее немного разозлило. Она позвонила своему напарнику. Ближе к утру двое парней-помощников добрались до ее магазинчика, и, отогревшись, принялись чинить дверь, когда Сюзен ушла. «Все не так уж плохо пока,» – подумала она, идя по заснеженному проулку и прикуривая на ходу тонкую сигарету. Каблуки застревали в снегу по дороге, волосы трепал холодный ветер. «По крайней мере, разрешимо.»

***

Воин незаметно преследовал женщину. Она успела добежать до моста, растянувшегося над каналом. На несколько секунд женщина остановилась, чтобы перевести дух. Город был молчалив и безучастен. Сердце колотилось в груди, ветер свистел, и откуда-то донесся волчий вой. Она думала, что от нее отстали – звуки шагов стихли. Эгиль прокрался к женщине и замер за ее спиной. Он ощущал, как с каждым шагом терновый куст разрастается в груди, больно ковыряет ребра и сердце. Под тканью, плотно облепляющей его лицо, дыхание забеспокоилось. Так они стояли какое-то время, пока она не решилась пойти дальше, и лишь в этот миг осознала его присутствие. Он смотрел, как она медленно обернулась. Смотрел, как ужас вместе со вздохом сорвался с ее губ. Он видел бледное в отсветах фонарей лицо. Разглядеть его как следует не удалось. В его памяти это так и останется – тени на лице, темные глаза, приоткрытый рот. Шепот на губах – мольба сохранить ей жизнь. – Прошу, – сорвалось с ее губ легче, чем вздох. Человек молчал, только капюшон его дрожал от ветра. У него был меч, кинжал, у него были руки и волчица. Он мог сделать это, как угодно. На миг время замерло, и ему показалось, что город озарило светом, что он, Эгиль, делает нечто иное, нечто, ему не предназначенное... Но чтобы заглушить этот свет, Эгиль, как и много раз прежде, вызвал в памяти образ. Это был мальчик, стоящий посреди поляны под рвущимся небом и воющим ветром. Перед глазами мальчика смерть и оленьи рога... Он никогда не забудет стеклянные глаза, похожие на два драгоценных камня. Глаза мертвого ребенка, которого оленьи рога толкали в колодец. В этот момент он дает себе обещание - никогда и никому. Тяжелая сталь наполняет его тело, одаривая Силой. Раз хотел, так бери - шепчет дикий ветер. «Я - война,» - говорит мальчик себе. Свет рассеивается, Эгиль снова становится самим собой, и на город, как и прежде, опускается сумрак. Он убрал руку с рукоятки кинжала, который хранил под плащом. Он уже решил, как это сделает. Воин поднял руку к лицу женщины, она хотела отпрянуть, но не успела. Он прикоснулся тремя пальцами к ее лбу, закрыв глаза. Женщина ощутила мертвенный холод, объявший ее изнутри. Словно все, что было в ней живым, замерло, пришло в покой. Она увидела потрясающие видения. Все, что когда-либо знала. Все, что было ей дорого. Мягкая, бесконечная, удивительная энергия заструилась вокруг ее тела, высвобождаясь наружу. Она ощутила себя в вечности. Человек смотрел, как волчица, выбежав с темной улицы, бросилась на женщину, повалив ее на лед. Та не пошевелилась. Волчица навалилась ей на грудь всем своим весом и вгрызлась в голый участок кожи на шее. - Кана! - Крикнул человек. - Прочь, - уже тише сказал он. Зверь замер с окровавленной пастью, а затем убежал в темноту, исчезнув на улицах города. Кана была умной волчицей. Она сама найдет лес. Мертвая лежала на льду, прижавшись головой к столбику деревянных перил. Из ее приоткрытых губ тонкими ручейками сочилась кровь. Затем ее тело соскользнуло с моста вниз и исчезло среди разломанных на реке льдин. Человек ушел.                     

VIII Скрытое лицо: Его звали Эгиль

Воин наблюдал за всем издалека. Огненные блики мерцали в ночи среди тысячелетних развалин руин. Это место дышало стародавними временами – скелет, слабое подражание того, чем оно было прежде. Целый город руин, затерянных в горном лесу, звался Землей Богов. Развалины эти были развалинами еще сотни и сотни лет назад. Нет такого народа, который помнил бы, чем являлось это место при своей жизни, до того, как от него остались только обломки. Горцы верили, что прежде эти развалины были храмами Детей Богов – людей-великанов, владевших чудесным даром, и рожденных от последних полубогов. Эгиль видел, как толпа стянулась на широкой поляне между белокаменными руинами. Это была не простая поляна. На ней по кругу выстроились массивные камни яйцевидной формы. Все несколько метров в высоту. И каждый был исцарапан руническими знаками, которые оставила рука мага. Магами горцы называли тех, что владели тайным учением рун, полученным в наследство от богов. Руны считались письмом, на котором изъяснялись боги. Поэтому этот рунический круг был по-своему священен. Звери, поселившиеся с согласия горных народов в Земле Богов, не каждый день стали бы приводить сюда людей из города. В эту ночь у них был праздник. День Памяти. Издалека люди были похож на движущиеся, темные кольца, стянувшие собой красное сердце огня. Их празднество имело свой особый голос – музыку флейтиста, смешивающуюся с исступленными, восторженными криками и протяжными песнями, где слов не разобрать. Ко всему этому добавлялся вой ветра. Все это была единая какофония, единый, жертвенный клич празднества. Немного безумный, немного страстный, полнящийся любовью и ненавистью. Эгиль стоял на возвышенности, между двух высоких, белых колонн. Их обточило ветрами, блуждающими над горами. Ощущая сквозь одежду холод гладкого камня, Эгилю казалось, что он бредет к воспоминаниям об ушедшем веке, хранившимся в этом камне. Он привалился спиной к колонне усталый, как животное, охотившееся всю ночь, и одинокий. Как и всегда, он был одет во все черное, укрывавшее все, кроме глаз, тонущих в тени капюшона, и пальцев, замерзших и испачканных в крови. Постепенно к толпе городских подтягивались горцы. Эгиль внимательно следил за тем, откуда они идут. Не все горцы были с ним в союзе, только народы, жившие в Нижних землях. Вверх, к вершине горы, жили племена, которые отказывались принимать в своем лесу Чужаков. То есть и его, Эгиля. Для него они были врагами. Костер горел уже долго, когда Эгиль заметил какое-то движение вдалеке, из стороны, где кончалась Земля Богов. Оттуда шел, опираясь на посох, одинокий горец. Эгиль сбежал вниз и получше вгляделся вдаль. Этот горец, шедший к общему костру, был враг.

***

Про Эгиля у горных народов было предостаточно песен. Все они начинались и заканчивались одинаково: «Его звали Эгиль…» Но вот только, кто такой Эгиль, жив ли, мертв ли, дух это лесной или дьявол, этого не знал точно ни один даже самый мудрый старец. Был, рассказывают, когда-то человек, который говорил на языке богов. Он владел рунами и мог творить с их помощью чудеса. Был этот человек один и все его боялись, потому что он мог держать в руках огонь и сжигал своих врагов заживо. Эгиль был так горд своим даром и так себя любил, что считал, будто может сам стать огнем. Его желания его убили – Эгиль выжег свое тело изнутри и умер страшной смертью, когда пытался покорить дикий огонь. Его обугленное тело нашли в лесу и сочинили о нем песню. Пусть она будет уроком для магов – с рунами иметь дело опасно. И все-таки тот человек был последним смертным, кто мог говорить на языке богов… Его звали Эгиль. Когда несколько лет назад в лесу появился чужак, назвавшийся Эгилем, горцы сочли его самозванцем. Однако годы шли, а воин Эгиль оставался загадкой, так и не открывшей своего человеческого лица. А был ли он тогда человеком? - стали спрашивать себя горцы. А что если черные одежды закрывают обугленное тело восставшего мертвеца? Горцы не знали, кто такой этот воин, но они точно узнали одно – Эгиль владел рунами, и еще он был очень силен.

***

Как легко найти дикаря в своей душе. Свободного, яростного, голодного. У дикаря с человеческим началом куда больше общего, чем у цивилизованного городского. Дикарь жаждет крови, смерти, смеха и жертвы. Дикарь прост в своих желаниях. Он знает, что ему нужно. Он ведает тайну жизни. Сердце рвалось прочь из груди, кровь кипела, тела выгибалось в бешеной пляске. Это был колдовской танец из легенд – ноги несли людей сами, а они не могли заставить себя остановиться. Как было хорошо. Люди подвывали и издавали воинский клич, танцевали, танцевали, танцевали под бойкую, страстную мелодию, наигранную горцами на их маленьких барабанах и флейтистом. Ноги заплетались в снегу, несясь мимо огня, потные лица блестели в смазанных улыбках, скалящихся, как у волков. Кожа чернела от сажи и дыма. Скоро потемнела и изорвалась их одежда. И все меньше и меньше эти люди походили на городских – лес забирал их души. Тайна жизни дикарской души – это жить моментом перед смертью. И как же радостно они все были готовы умереть прямо сейчас. Они убили ради своего спасителя, впервые прикоснувшись к чужой крови. Теперь они не вернутся назад, в мир, где останутся убийцами и преступниками. Теперь они вольны делать, что захотят. А все, чего они хотели – это служить Зверю. Лица, женщины и мужчины, подростки и старики, все смазывались в красных отсветах огня. Улыбки и оскалы, горящие глаза, опасные и красивые, как кинжалы, багровеющие в крови. Горцы учили людей своим песням. Потом они зарезали с ними волчицу и сняли с нее шкуру, в которую обернули тело приютской девочки. Девушку уложили у жаркого костра. К ране на ее груди приткнули тряпицу. Со стороны не разобрать, была ли она еще жива или уже умерла. – Он носит рога священного животного, рога короля леса! Истории о Звере им рассказывали Старшие. Так просили называть людей в черных плащах, которые несли всю ночь огонь в руках, а потом отдали его для костра. Старшие служили Зверю давно и знали много правдивых историй о нем. Зверь был их новой верой. В один момент кто-то из старших сказал: – Он покажется вам, но только если вы обещаете ему подарить кое-что. – Что? – спрашивали люди. – Как нам отдать ему дар? – Что нам ему подарить? Старшие отвечали не на все вопросы, сначала они заставляли людей напиваться вином, потом обнимали своих их, качали как детей, целовали в губы и отправляли танцевать вокруг костра, пока те не падали без сил. – Дайте ему свою любовь! – взвыли Старшие, обойдя костер, точно маги в своих длинных плащах. Люди согласились все до единого. Наконец-то час настал! В какой-то момент, когда все уже едва стояли на ногах после долгих танцев и упились вином до потери сознания, Старшие подняли руки. Горцы тут же прервали музыку. – Да будет так! Сейчас придет наш спаситель и назовет вам свое имя. А вы поклянетесь, что будете хранить его тайной в своей душе. – Клянемся, клянемся! – закричала толпа. Воцарилась тишина, подобная иллюзии. Нереальная. Слышался шепот леса – шорох его ветвей, тихий ропот животных, далекий волчий вой и совиное уханье. Это был мрачный, первородный голос леса. Созданный только для ночи. Гулкий, опасный, дикий и желанный. В ночь, подобную этой, хочется сбежать в горы, чтобы навсегда раствориться в его тьме. Всюду, докуда не доставал свет костра, был полный, непроницаемый мрак. Люди запомнили этот миг перед приходом Зверя. Они увидели мир, который им предлагали вместо городов, империй, храмов старых богов, вместо жизни, которая закончится. Их новая жизнь будет вечна. Они умрут дикарями, но их души останутся в ДОМЕ – нескончаемом, непознаваемом, нереальном. Их души познают чудо. Флейтист заиграл новую мелодию. Это была тихая, осторожная мелодия. Она кралась между уханьем сов, волчьим воем, треском костра, дыханием людей. Она пробиралась все дальше и дальше в сознание, загораясь вместе с искрами костра, ускользая во тьму вслед за ними таинственным шепотом. Флейтист, не прерывая игру, шел между людьми, касаясь их полами своего плаща. Он украдкой заглядывал им в глаза. И под капюшоном взгляд его голубых глаз искрился фиолетовыми, магическими отблесками. Мелодия так заворожила притихшую толпу, что и мысли, и чувства, и холод ночи, и жар костра – все смешалось в единое. Последним осталось только одно – их желание увидеть Зверя. Черные, дымные рога оленя родились из огня. Они росли вверх, за ними росла голова, а потом мужское тело. Он был наг, обернут в плащ, весь в саже, хрупок, как снег, едва уловимый человеческим зрением. Музыка флейтиста была его оболочкой, потому что он мог дышать, только пока музыкант играл. Человек с головой оленя сделал шаг на раскаленных дровах, побираясь сквозь огонь. Не все могли смотреть на его приход спокойно. Кто-то из людей повалился на колени и закричал безумным воем, а кто-то бросился к Зверю и сунул руки в огонь, чтобы помочь ему выйти из пламени. Вой человеческой боли смешался с музыкой флейты. Зверь вышел из огня, живой, дышащий, объятый тонким одеянием пепла и сажи, и двое с обгорелыми руками пали у его ног, встречая его приход рыданиями. – Дети мои… – шепот донесся до них вместе с ветром и хвоей, налетевшей издали. Голос Зверя был лесом. Был голосом мужчины. Голосом грозы, раскатом грома, снежной лавиной, человеческий и иллюзорный одновременно. – Я пришел, чтобы назвать вам свое имя. – Мы умрем за тебя! – говорили его люди. – Имя мое – Кай, – пророкотал голос над их головами. – Я расскажу вам печальную историю моего народа. Кай опустился рядом со своими детьми, руки которых обгорели, и утешил их своим прикосновением. Лица их замерли, сделались пустыми. Они были в ДОМЕ душой и разумом, там, куда человеческая боль не имела пути. Потом он обернулся к приютской девушке, лежавшей перед костром, и, сев рядом с ней, взял ее на руки, прижал к груди, как свое дитя. Он просил убить ее ради него. Он провожал ее в последний путь.

***

Народ мой звал себя Эльвенами или Эльфами, потому что они считали себя магическими созданиями, а всех магов горцы называют эльвенами. Мой народ владел тайным знанием – языком богов. Руны, которые вы видите на этих рунических камнях, оставили они. Эльвены хранили в тайне свое учение, передавая его своим дочерям. Не все эльвены были обучены рунам, но если один знал язык богов, то он становился Хранителем народа. Эльвены берегли своих женщин, потому что они передавали тайну богов, а мужчины становились воинами, чтобы защищать их. Мой народ должен был жить долго, передавая учение и дальше, но в этот день, который сегодня стал нашим праздником, его истребили. Деревню эльвов выжгли. Мужчин-воинов убили. Женщины бежали с дочерями. Они скитались по лесам, голодные, напуганные и одинокие. Убийцы преследовали их, брали в свои племена и насиловали, делая женами. Хранители смогли уберечь только несколько дочерей. Им они отдали тайну языка богов и обучили рунами тех, что смогли внять этому сложному искусству. От тех последних живых дочерей народа эльвенов родился я и мои люди. Мы теперь храним тайну языка богов, но мы не хотим быть единственными детьми народа эльвенов. Пусть нашим народом будут не только потомки настоящих эльфов. Я сделаю своими детьми всех, кто поверит душой и сердцем, полюбит и захочет пустить в себя любовь элвенов. Я пущу вас в ДОМ, мои дети, и вы станете моими эльвенами, моим народом. Вы научитесь искусству богов и узнаете новый мир, неведомый человеку. Мы, истребленные ненавистью, возродим Чудесный народ любовью. И этот день, память о смерти воинов, сыновей, жен и дочерей, пусть будет днем вашего нового рождения.

***

Девушка приподняла веки и зашевелилась, лежа на руках человека. От жара костра лицо ее покрылось потом – Спи, – сказал ей голос откуда-то издалека. Очень ласковый и спокойный голос, от которого веяло сырой землей. Девочка услышала его и бессильно сомкнула веки. Люди все плясали, распевая песни о Звере и о народе Эльвенов. История мертвого народа стала их историей. Смерть эльфов стала смертью их собственного прошлого. Музыкант сидел поодаль от людей, под руническим камнем. Он заиграл веселую мелодию, под которую горцы запели бойкую песенку, известную среди всех народов Нижних земель. Музыкант не отрывался от флейты, но внимательно следил за всеми из-под капюшона своего плаща. Он подмечал вновь пришедших, вслушивался в разговоры, поглядывал на тело девицы, завернутой в волчью шкуру. Иногда люди из города подходили к нему, чтобы поприставать с расспросами. Он улыбался им краем губ, продолжая играть. Скоро этих людей оттаскивали Старшие. Среди гостей музыкант приметил старца с посохом, сидевшим в стороне и не участвовавшим в плясках или музыке. Одежда гостя отличалась от одежды других горцев, его посох был вырезан рукой кого-то, кто жил далеко от этих земель, а лицо было более суровым и обветренным, чем у местных. Старшие предложили ему вина, и он выпил, но, когда его спросили кто он и откуда, старец не ответил. Очередная песня смолкла, и музыкант ненадолго оторвался от флейты, чтобы отдохнуть. Он таинственно улыбался, прислонившись к камню и наблюдая за людьми. Один из Старших склонился над приютской девочкой и, прислушавшись к ее дыханию, пьяно проговорил: – Смотрите, приютская волчица еще жива! – Так убьем ее, – предложил кто-то из людей. Музыкант тихо рассмеялся, чем привлек внимание толпы. – Не стоит, – ответил его веселый голос. Он протянул руку и указал на девочку, на его пальцах в свете огня замерцали перстни, украшенные цветными камнями, – Есть древний обычай у горного народа – когда человека решают казнить в своем племени, перед казнью спрашивают у соседей – не хочет ли кто взять приговоренного в мужья или жены? Это спасет человека от смерти. Опьяневшей толпе эта идея понравилась. Они одобрительно заулюлюкали – это было куда интереснее, чем вновь марать руки в крови. – Сыграем свадьбу прямо сейчас! – просили они. Девушка на руках у человека зашевелилась. Ее закололи в грудь, но неверная рука того, кто вызвался это сделать, промахнулась, и теперь девочку ждала долгая и болезненная смерть, в случае, если ее немедленно не излечат. Музыкант подсобрался и обернулся к горцам, заметно оживившись. Он заговорил с ними на шершавом, древнем языке горных народов: – Не хочет ли кто из вас взять эту девушку в жены? Она ранена и умрет, если кто-то не возьмется ее вылечить. Но она красива и молода. Взять ее не будет позором, и честь человека, который женится на ней, останется чиста. Ну так кто возьмется ее спасти? Горцы молчали. Никто не спешил выдвигать свою кандидатуру. Им эта идея не казалась такой забавной и интересной, как людям Зверя. Те весело наблюдали за разговором флейтиста и горцев, ожидая, когда же дикари возьмутся спасти девочку, но те только морщились и презрительно указывали на девушку, переговаривая между собой. Для горцев это была чужая, к тому раненая. Кто же возьмет на свои плечи такие заботы? К тому же горцы местных племен не очень доверяли делами Зверя, и они считали, что если эта девушка совершила преступление против Зверя, то тот должен убить ее. Флейтист невозмутимо следил за ними, словно и не замечал их настроя, и ждал. Но в конце концов, после долгих переговоров, двое из толпы вызвались взять девушку в жены. И оба они не были горцами из племен Нижних земель. Первый был человеком из города. Но не сектантом. Он примкнул к толпе незаметно, впрочем, никто не возражал его компании. Это был мужчина за тридцать, одетый в обычную городскую одежду. Его лицо в изменчивом свете костра было безобразно из-за шрамов. Он наклонился над девушкой, убрал с груди тряпицу и осмотрел рану. Затем снял свое пальто, за ней белую рубашку, оставшись нагим по пояс, и разодрал рубашку на полосы, воспользовавшись окровавленным кинжалом, оставленным рядом с девушкой. Он туго стянул грудь девушки, так, что она даже охнула в своем тревожном сне. Затем он снова обернул девушку в шкуру – на ее теле остались пятна крови волчицы. И оделся сам. Всю работу он проделал молча, не поднимая головы. – Я врач из города. И друг этого молодого флейтиста. Я возьму эту девушку. Вылечу и женюсь на ней, – сказал он, поморщившись от собственных слов, отчего шрамы на лица стали еще более безобразными. Он старался не встречаться взглядом с людьми, мрачно глядя себе под ноги. Между делом он незаметно наклонился к флейтисту и прошипел: – Вы просто стадо безумцев. Я не договаривался участвовать в подобной ерунде. – Доверься мне, – не спуская веселой улыбки, процедил флейтист. Люди охотно согласились с тем, чтобы врач забрал их пленницу. Но тут же выступил второй жених – старец из чужого племени. Он поднялся на ноги, опершись о свой посох, и подошел к девушке, внимательно разглядел ее, а затем, впервые за всю ночь, заговорил шершавым голосом. Музыкант перевел его слова. – Этот гость из далеких земель говорит, что желает взять девушку себе. Он готов вылечить ее, если надо, и сделать своей женой. Там, откуда он пришел, никто не узнает, что здесь она совершила преступление, и поэтому ей будет хорошо житься с ним. Он даст ей новое имя, защиту и кров. – Но я уже сказал, что беру ее, – поморщившись, сказал врач из города. Он одернул музыканта за плащ, но тот проигнорировал его. – Двое женихов. Невеста одна, – музыкант с улыбкой развел руками. - Она умирает, поэтому решайте скорее, кто ее возьмет, не крадите наше время. Мне еще много песен нужно отыграть до утра... – Ты что издеваешься? Мы о таком не договаривались, – прошипел врач. «Почему я всегда один с этим вожусь...» - подумал флейтист, поправляя на голове капюшон. Он натянул перчатки, чтобы согреть руки. – Сделай вид, что настаиваешь на своем, – сказал он врачу. И женихи стали спорить. Врач справлялся со своей ролью неумело, впрочем, пьяной толпе и это сгодилось. Старец, против ожиданий, оказался очень настойчив и стоял на своем праве взять эту девушку, присев между ее телом и врачом, как волк, защищающий свою добычу. Городской врач с шрамами настаивал, что девушку нужно вылечить как можно скорее. – Чем ты можешь ей помочь, сумасшедший? Эй, переведи ему, что я говорю. Музыкант охотно переводил его речь старцу, добавляя кое-что от себя. – Если девушка ему понравилась, пусть проникнется к ней сочувствием и отдаст ее тому, кто наверняка ее спасет. Эти слова позабавили музыканта, но он перевел и их. Но старец словно не слышал никаких убеждений. – Девушка будет моей. Я заберу ее в свое племя. На мне шкура медведя, которого я убил, а на ней шкура волчицы, которая была убита для нее, чтобы согреть ее в ночь. Волчья девушка будет спасена мною и будет жить для меня. Городской человек бессильно потряс музыканта за плечо. – Что мне сделать, чтобы этот старикашка оставил меня в покое? – прошипел он на ухо флейтисту. Тот задумался. – Плохи твои дела… – Мои? Это мне нужно было? Я делаю это для госпожи Леда. – Не надо, – ледяным голосом оборвал его музыкант, - называть никаких имен. Потом он добавил более весело: – Неужели ты не можешь убедить этого старика в том, что девушка должна остаться с тобой? – Я не знаю, что еще ему сказать, он неразумен! Музыкант вскинул руку. – Разумен каждый, но по-своему. Ты для него такой же варвар, как он для тебя. – Помоги мне, ты же знаешь, с каждой минутой ей хуже! Музыкант приподнял капюшон и посмотрел в лицо человека, улыбнувшись ему. – У горцев есть обычай поединком. Спор можно решить, сразившись друг с другом. Убей его и девушка будет твоя. Толпа, слышавшая часть их разговора, взволнованно зароптала, и старец это заметил. Он тут же потребовал флейтиста перевести ему то, что тот сказал. Флейтист мрачно взглянул на него и перевел. – Я согласен! – заявил горец. – Не буду же я бить старика... – поморщился человек со шрамами. Но горец уже вышел на полянку, и люди отступили в стороны, чтобы дать ему место. Он снял с плеч медвежью шкуру, бросил свой посох и уверенно снял с пояса заточенный топорик. – Горцы хорошие бойцы, – заметил флейтист. – Я бы на твоем месте не был уверен в том, что ты победишь. Скорее уж наоборот... Флейтист принял от одного горца бутыль вина и воодушевленно отпил. Врач и сам уже понял, что дело обернулось горько. Этот пьяный музыкант, кажется, не собирался ему помогать. – И что, я без оружия буду драться с этим дикарем? – спросил он у флейтиста. – Ну… Разве что кто не выступит от твоего имени, – словно отыгрывая роль, театрально провозгласил флейтист. Тут до врача стало кое-что доходить. – Эй, горцы! Никто не хочет выйти сразиться от имени этого безоружного человека? Горцы не спешили отзываться. Они не хотели умирать из-за волчьей девушки, которой все равно осталось недолго. Старец диковато смотрел на своего врага, покачивая в руке топорик. – Я убью тебя прямо здесь и женюсь на этой женщине прежде, чем твое тело успеет остыть! – прорычал он. Над костром воцарилась тишина. Врач напряженно смотрел на горца, потом на девушку, которая вряд ли даже слышала, что происходило вокруг. По лицу его скатилась капля пота. Горец скривил рот и сплюнул на землю. – Ну же, трус! Выходи и будешь убит как мужчина. – У тебя крутой нрав, – заметил флейтист горцу. – Поумерь его, потому что в этих землях так говорить не принято, здесь народ спокойный. – Он должен получить девушку кровью, – ответил ему горец. Флейтист усмехнулся и шутливо обратился к толпе: – Он мне не нравится. Я ставлю на городского. Люди засмеялись. Вдруг в дальнем конце толпы, со стороны горцев, люди зашевелилась. – Наконец-то... – услышал врач бормотание флейтиста. Гость, одетый в черное, явился со стороны леса, заставив людей разойтись в стороны, чтобы дать ему дорогу. Горцы сразу его узнали. А скоро узнали и остальные люди. – Чужак из племени Миррака, – обратился пришелец к старому горцу на его языке, – тебя не должно быть на празднике моих людей. Я выхожу от имени этого человека. Ты будешь драться со мной. Пришелец был очень высок, выше старца на две головы, однако и старый горец выглядел еще достаточно крепким. Он не подал виду, что напуган перед таким противником. – Я знаю тебя, – грубо ответил ему горец племени Миррака. – Ты чужак, воин и убийца, который ходит в наших землях. Ты Эгиль. Эгиль протянул руку за спину и вынул длинный меч, на котором темнела засохшая кровь. – Горец думает, что знает меня, – сказал Эгиль, не спеша начинать бой. – Если ты хочешь, я сохраню тебе жизнь, чтобы ты вернулся в свое племя и сказал своему народу, что Эгиль охраняет эти Нижние земли и не пускает сюда мирраков, – продолжил говорить воин. Горец ощетинился, как зверь, и замахал топором. – Мне не нужна твоя милость, чужак, у которого нет ни народа, ни дома. Эгиль развел рукой, обведя толпу. – Вот мой народ. Он указал на темнеющий, ночной лес за спиной горца. – Вот мой дом. Он встал против горца, приготовив свой меч. Когда флейтист объявил, что можно начать бой, горец бросился на Эгиля, взмахнув топором. Он был силен, хоть и стар, и двигался проворно. Но Эгиль смог уйти от его удара, изящно, словно тень, отступив в сторону. Когда горец пролетел мимо него, Эгиль встал за его спину, занес своей длинный меч, сверкнувший улыбкой в красном свете костра, и снес горцу голову. Их бой не продлился и минуты. Толпа ликующе взревела. Девушка досталась в жены городскому. Он взял ее на руки, несколько горцев, которым понравился этот бой, вызвались помочь ему. Они вместе ушли в лес, неся девушку в город. Когда горцы простились с врачом, он быстро примкнул к шпионам, сторожившим на границе леса, передал им тело. Вместе они сели в черный автомобиль и пустились по заснеженной дороге в больницу. Когда уже рассветет, они позвонят госпоже Леде, чтобы сообщить ей об успехе операции. Девушку удалось забрать. Было только неизвестно - выживет она или нет. А между тем празднество у костра продолжилось. Флейтист украдкой, пока никто не видел, пожал воину руку. Тело миррака похоронили, его медвежий плащ и топор забрали горцы. А Эгиль ушел в лес, скрывшись в ночи. Куда он шел, зачем, откуда приходил - как и всегда, никто из горцев не узнает этого. Флейтист же продолжил играть свою музыку.

***

В чужие деревни приходить нельзя, только если жители приглашают. А Эгиля не приглашали почти никогда. Но он все равно приходил. Когда стражи на воротах замечали вдали черный плащ, они трубили в бычий рог и звали старейшину или вождя. Эгиль всегда соглашался подождать у ворот, пока не придет старший деревни, и потом вместе с ним шел в дом или шатер, предварительно забирая отдавая все оружие горцам. Ему предлагали испить вино или воду, а потом он говорил, зачем пришел. В этот раз, хотя Эгиль очень торопился, он вновь терпеливо перенес церемонию, придя к воротам деревни Соли. Его проводили в хижину, где обычно собирался деревенский совет, усадили за стол и предложили вина. Вождь, вырванный из постели, сидел против него с меховым плащом на плечах, молчаливый и угрюмый. Обычно вожди первые не заговаривали с Эгилем. Воин не был горцем и, по правде сказать, его никогда здесь не любили. Он приходил так, чтобы никто, кроме сторожил и вождей не видел его, а уходил надолго, не напоминая о себе и не встречаясь никому в лесу. Никто не знал, откуда он, где живет, верит ли в местных богов. Служил он, кажется, Зверю, но Зверь не был его хозяином. Вот так-то. Но не смотря на нелюбовь к нему, Эгилю доверяли. Ему позволяли обучить воинов-охотников сражаться, давали людей для походов, слушали его военные советы и привыкли считать черного вина стражем Нижних земель. Отвернувшись от вождя, Эгиль опустила с лица черную ткань и сделали маленький глоток из кубка. Затем снова спрятал лицо и повернулся к вождю. Вождя звали Тод. Это был немолодой, но еще крепкий муж, бывший когда-то первым воином-охотником деревни Соли, которая славилась в местных краях своим боевым духом. У него была густая, спутанная борода, рыжая, как плавленое железо, с редкой проседью. Тод не очень был склонен слушаться Эгиля, но воин знал о его нетерпеливом и крутом нраве, поэтому пришел именно к нему. – Сегодня на празднике Дня Памяти я видел горца из племени Миррака, – сказал Эгиль, едва опустил на стол чашу с вином. В темноте было видно, как брови вождя приподнялись. Больше Эгиль нечего говорить не стал. – Эгиль, друг нашего племени, ведающий языком богов, воин Нижних земель, ты пришел, чтобы сказать мне лишь это? Грузный голос Тода оказался недобр. Горцы всегда говорили длинными обращениями, и, хоть Эгиль хорошо знал их язык, он сам никогда не использовал долгих приветствий, за что его считали варваром. – На ваших землях ходил чужак. Племя Миррака отсюда в двух неделях пути. Они бы не стали приходить сюда просто ради праздника. – Они? Ты сказал, что видел одного мужа. – Видел одного и убил его. Но я уверен, что они пришли отрядом и сейчас кто-то из чужаков ходит рядом с вашими деревнями. У Эгиля был очень тихий, вкрадчивый голос. В темноте Тод увидел, как на рукаве черного одеяния воина сверкнула золотая нить. Эгиль прежде никогда не носил украшений. – Эгиль приходит ночью, чтобы признаться в убийстве человека дальнего племени? И ты еще надеешься на мою помощь? Ты не безумен ли? – грозно пророкотал вождь. – Да, – жестко отозвался Эгиль. – Я хочу, чтобы ты, Тод, выделил мне людей для охраны Нижних земель и помог просить других вождей и старейшин о том же. Племя Миррака не любит нас и то, что мои люди живут в Земле Богов. Если они пришли на наш праздник, значит они замыслили что-то дурное. Говоря «нас» Эгиль имел в виду себя и Зверя с его людьми. – Мирраки не любят тебя, – ответил Тод. – А мы с ними общий народ, с нами им незачем враждовать. И я не дам тебе людей. Единственного человека, которого ты видел среди них, ты убил. Не жди теперь, что мирраки спустят тебе это с рук. – Спустят, – сказал Эгиль. – Я убил его в честном споре. Не думай, что я позволю врагу спокойно вернуться в свое племя, чтобы доложить о том, что он увидел на моем празднике. Я не пощажу ни одного врага на своей земле. А теперь скажи, почему ты, Тод, сомневаешься в моей правоте? Разве я подводил твое племя? Тод резко махнул рукой. – Хватит, Эгиль! Час поздний. Ты пришел рассказывать мне сказки. Я подумаю на рассвете о твоей просьбе, но сейчас ты уйдешь. Эгиль ударил ладонью по столу. Жест был впечатляющим, ведь Эгиль обычно вел себя очень спокойно. – Мне нужны люди. Прямо сейчас. Я поставлю их в дозор, чтобы убедиться в безопасности земель. Я говорю, что здесь ходят чужаки, значит это так. И ты меня послушаешься. Тод очень долго смотрел на воина, справляясь с гневом. В хижине было темно, только одна свеча горела между ними. Хоть Тод считался могучим воином деревни, Эгиль была в десять раз более силен и искусен. Поэтому можно ли было затевать ссору с тем, кто вполне мог бы убить всю его деревню? С Эгилем держали союз все деревни и племена Нижних земель как раз потому, что безопаснее держать такого воина при себе. Но иногда это означала идти на уступки с его причудами. Тод взял приветственную чашу и, хоть так делать было не по обычаю, испил ее наполовину одним большим глотком. И шумно опустил чашу на стол. – Один чужак уже ходит по нашим землям, – мрачно сказал он, глядя на Эгиля. Тот только пожал плечами. – Я отдам жизнь за каждого в этих землях. Ты это знаешь. Тод усмехнулся. – Ну да. Это верно. Как и любой мой воин. И ты хочешь, чтобы я отдал тебе своих молодых парней, а к утру ты принес мне их трупы? – Я не ношу чужие трупы. Я спускаю их по реке Фела вниз, к богине Нарциссе, – мрачно ответил глухой голос воина. Он вскинул руку прежде, чем Тод успел взреветь. – Однако ты сказал, что не веришь мне. Значит, твоим воинам ничего не грозит, мирраков здесь нет, а я только лишу твоих молодых парней сна на одну ночь. Ради небольшой причуды. Вот и все, чего ты боишься? – Не верю, – повторил Тод. – Но если здесь теперь и ходит какой чужак, я не позволю моим людям умирать за то, что ты убил человека дальнего племени. За твое преступление не станут отвечать головы людей Соли. – Никто не умрет, – сказал Эгиль. – Если дозорные заметят чужого, они дадут мне сигнал. И я своими руками разделаюсь с мирраками. Дозорные будут выставлены на три дня и три ночи. Сегодня это будут твои люди. Завтра ты поможешь мне договориться с другими племенами. Тод снова хмыкнул. Голова у него окончательно прояснилась после сна. – Я дам тебе трех человек, – ответил вождь. – Трех? – повторил Эгиль. – Что же завтра скажут вожди других племен, если вождь деревни Соли дал мне только троих? Сколько же согласятся дать они? Одного? Тод недобро рассмеялся. – Ты хитер, Эгиль. Сколько же людей мне дать? – Пятерых. И я буду благодарен деревне Соли за доверие. Десятерых. Тогда я смогу поставить их по всей территории Нижних земель. И буду благодарен деревне Соли за помощь в защите нашей территории. Вождь Тод подумал. – Я дам тебе семь человек, Эгиль. Семь. И завтра, до того, как начнёт вечереть, ты вернешь мне этих семерых. Эгиль склонил голову в знак согласия. Он вышел из деревни с семью молодыми воинами и отдал им распоряжения, к каким дозорным башням они должны пойти.

***

Кай сказал им, что они станут его народом и он покажет им Чудо. Ночь закончилась, костер погас, и его пепел развеяло по Земле Богов. Старшие повели новеньких куда-то в предрассветном часу и привели в место, которое называлось Гнездами. Это были тесные темные комнаты где-то под землей – из-за темноты не разобрать, где именно находился вход. Комнаты под землей были устланы коврами, одеялами и подушками, в коробках под одеялами хранилась еда, одежда была развешана на стенах – самая простая и достаточно теплая. В этом месте нельзя было идти, не согнувшись пополам, а светом им служили только маленькие лампы, поставленный в комнатах на коробках. Убежище было как тоннель. Одна комната переходила в другую. Тут были еще люди, помимо них, и все они радостно приветствовали новых. Они улеглись спать, упав там, где пришлось, засыпая вплотную к чужим людями, уткнувшись носом им в затылки, вдыхая запах их тел – земли, духоты и пота. Тех, что были с обожженными руками, увели в другое место. Один человек из толпы, лишившийся чувств во время явления Зверя, остался в лесу, пепелище костра. К вечеру он умрет, замерзнув насмерть. Но все остальные, что смогла преодолеть ночь и дойти до Гнезд, были счастливы. Все стали братья и сестры, пережившие страшную войну человеческой жизни. Пережившие бедность или богатство, любовь или отчаяние, и пришедшие теперь в этот новый, чудесный мир Кая, который он подарил им за их любовь и веру. Засыпая они видели коридоры ДОМА. Его древнее дыхание, его каменные стены, его прекрасный, родной облик. Сны обволокли их нежным покрывалом, унеся в другой мир. Этой ночью их, верующих в Чудо, ДОМ и Кая, стало больше еще на несколько десятков. ДОМ рос в их сердцах, созревая, как нежная роза.

***

Он увидел красный огонек, вспыхнувший вдалеке над лесом. Это было пламя на дозорной башне, находившейся недалеко от Земель богов. Горцы подали ему сигнал. Эгиль сорвался с точки своего обзора и бросился к дозорной башне, не взирая на усталость и холодный ветер, хлеставший ему в лицо. К его радости, он был не так далеко от Земель богов. Эгиль был опытным следопытом и скоро смог выследить чужаков. Мирраки, их было несколько взрослых мужчин, шли подлеском недалеко от руин Земель богов, возвращаясь в свое племя. Эгиль преследовал их тихо, идя на звуки шагов и тихих разговоров. Но потом он остановился, припав на колено у одной из колонн, и вынул из-за пояса нож. Он делал все очень быстро, пока горцы не успели бы уйти, чтобы не пришлось отправляться за ними в долгую погоню. Эгиль вынул из кармана спички и зажег одну, выставив ее крохотный огонек против ветра. Воин приказал ветру замолчать, и ветер умолк, повинуясь его воли. Спичка горела долго, а потом потухла в его руке, но жар огня остался у него на кончиках пальцев. Эгиль раскрыл ладонь и вслепую воткнул кончик острого ножа в свою огрубевшую, покрытую шрамами и мозолями ладонь. Он провел ножом линии, которые отозвались пламенем в его сердце. Ощущая боль, с которой пламя выжигало ему сердце, и чувствуя вкус дыма на своем языке, он наполнялся диким огнем. Кровь потекла по ладони и закапала на снег. Эти капли останутся в этом месте маленькими цветами на снежном покрывале – жертвой человека за огонь. Когда Эгиль зажег вторую спичку, та уже не гасла. Он поднес окровавленную руку к огню, и его рука загорелась. Он провел горящей ладонью по лезвию своего меча – и меч вспыхнул пламенем. Таким его увидели мирраки, чужаки из далеких земель, когда воин вышел к ним навстречу, чтобы допросить и убить – с пламенным мечом в руке, высокого, одетого в черное, скрывавшего свое лицо. Эгиля, который ведал тайной рун.

Интерлюдия: Сны из других миров

Волосы ее были рыжими, как огонь. Они пылали на ее голове буйным костром, похожие на корону. А она была королем. У девочки было страстное сердце и горящий взгляд, полный жажды и желаний. Интересно то, что она часто видела повторяющиеся сны. Они приходили к ней всю ее жизнь – сны о чудесном месте, пахшем древностью, желаниями и другим миром. Она бродила по бесконечным лабиринтам, изучая их, слушая голоса, вновь и вновь отыскивая зал Мертвых королей. Она нашла это место однажды в своих сновидческих приключениях и решила, что оно никому не принадлежит, поэтому она присвоила его себе. Она сама будет королем, раз иного короля на каменном троне нет. В этом чудесном месте не было никого, кроме Зверя и той, другой девочки. Ее копии, но только немного искаженной. Свою копию она старалась избегать, а вот со Зверем болтала охотно. – Мне кажется, в этот раз я найду новое место! – на бегу сообщила она. Тони была подростком. Ее лицо напоминало лисью мордочку - заостренное, треугольное, а глаза ярко-синие, как холодное, северное море. Девочка бежала по каменному лабиринту, вытянув руку, чтобы листья плюща ударились в ее ладонь. Ее рыжие волосы как пламя бежали вслед за ней. – Было бы интересно на него взглянуть, Тони, – ответил Зверь. Она не видела его, но это было нормально. Ей часто приходилось слышать только его голос, сам он не всегда показывался – говорил, что слишком занят. Яркий солнечный свет заливал лабиринт. Девочка бежала, выбирая направление интуитивно. Ей не нужно было знать точную дорогу, ведь каждый раз разные пути приводили ее в зал королей. Лабиринт никогда не повторял себя. Девочка, запыхавшись, остановилась на распутье. Удивительно красивые птички, с красными грудками, зачирикали над ее головой. – Туда! Тони побежала вслед за птицами, поднимая с земли клубы пыли. Птицы летели быстро, так что ей пришлось нестись за ними во весь дух. Она увидела, как вдали они перепорхнули через стену и исчезли. Тони ухватилась за плющ, встала ногой на камень, и вскарабкалась по стене, ободрав все колени. Но это ее не заботило. – Проснешься с болячками, как и в прошлый раз, – заметил Зверь. Тони беспечно отмахнулась. – Бойцу нужны шрамы! Она перепрыгнула через стену, и к своему восторгу оказалась не в коридоре лабиринта, а в небольшом зеленом саду, немного запущенном и от этого еще более чудесном. Она прошла мимо поросших травой и мхом фонтанчиков и белокаменных ангелов и увидела вход в маленькую пещеру. – Точно сюда! – Ну, попробуй, – благосклонно ответил Зверь, и Тони ощутила у себя на шее его теплое дыхание. Девочка зашла в пещеру. Внутри гулял ветер, потрепавший ее за облако волос. Было сыро и прохладно, и ей это понравилось. Она шла по пещере, пока не оказалась в полной темноте, дыхания Зверя уже не было слышно, и прошло много времени, прежде чем она дошла до выхода. Тони сразу узнала зал Мертвых королей. Как всегда, тут было пусто, а каменный трон стоял, дожидаясь ее. Солнечный свет пробивался через разломы в своде зала, и радостно озарял это заброшенное, одинокое место. Девочка широко заулыбалась и побежала через громадный зал к трону. Ее гибкие, по-мальчишески длинные ноги легко взбежали по ступеням, девочка упала на трон, слишком огромный для нее. – Предки были великанами! – заявила Тони. – Глупости. Они были маленьким народом, – ответил Зверь. Тони любила заставлять его спорить с ней. – Трон большой. И еще в горах находили скелеты больших людей. Они точно великаны. – Это не предки, они ненамного старше нас. Просто большие люди. Тони сползла с трона и стала обходить зал. – А ты откуда знаешь? – Я много чего знаю. Я вне времени. Я увидел своими глазами то, что для тебя уже древность, а для меня почти вчера. Предки, от которых ты произошла, жили так давно, что ты и представить не можешь, дитя настоящего. Они были маленькими, куда ниже тебя самой. Тони по-лисьи усмехнулась. – Ложь или правда? – она вскинула ярко-рыжую бровь. – Правда, – не замедлил ответить Зверь. – Насколько предки меньше меня? – Настолько, насколько за миллионы лет человеческое существо смогло вытянуться, изменив свой облик, одолженный у предков. – А что с предками случилось? – Они погибли и родились снова. – Класс! Как птица-феникс? – Все живое подобно Фениксу. Время - повторяющий себя круг. Девочка уже отвлеклась от разговора со Зверем и побежала за каменный трон, надеясь найти что-то хотя бы там. К своему удивлению она обнаружила лестницу, ведущую вниз. – Нашла! Девочка издала радостный, победный крик, который называла «воинским кличем». Она, спотыкаясь, стала сбегать по ступеням вниз. От лестницы шла каменная дорожка, а вокруг нее зияла пропасть. Тони пошла прямиком по дороге, настолько старой и ветхой, что камень под ее ногами блестел, словно отполированный – так часто по нему проходили. В конце дороги был сияющий проход, за которым горел ослепительный белый свет. Девочка не сразу заметила стражников по обе стороны от прохода. Они стояли в тени густо поросшего ан стенах плюща. Тони остановилась напротив них, переведя взгляд с одного стражника на другого. – Опять они, – сказала девочка. Стражи стояли недвижно. На их лицах были золотые маски. Один был в черном плаще. Второй в белом. Девочка ради интереса решила попробовать пройти мимо них, в сияющий свет. Здесь, за этой темной залой, начинался неизведанный ею мир. Стоит только сделать шаг… Руки стражника сомкнулись крестом, преградив ей путь. Меч в рука одного из них, угрожающе обратился в ее сторону. Тони замерла прямо там, где лезвие кинжала уткнулось кончиком в ее шею. Она опустила синие глаза на него и, сглотнув, заставила себя смело улыбнуться. – Когда-нибудь я найду здесь оружие и приду, чтобы убить их. Тогда я узнаю, что находится за этим проходом. Девочка подняла голову, заглянув по очереди в золотые маски, уставившиеся на нее. Она потянулась вперед, и лезвие проткнуло ее кожу. Крохотная капля крови потекла по шее. – Ты уверена, что это единственный способ? – спросил Зверь. – Эти существа уже очень давно в ДОМЕ и еще никто не проходил дальше них. Девочка сдвинула рыжие брови и медленно заговорила. Тон ее голоса стал более низким, а слова более резкими и короткими. Это был язык, которому она научилась во снах. Головы стражников посмотрели на нее, и Тони услышала их ответ. Она не без труда поняла смысл сказанного. Все-таки язык из снов еще был для нее сложноват. – У девочки огонь в сердце, но девочка живет для смерти, а мы – вневременные. Поэтому для девочки прохода нет. Только жизнь и смерть отданы тебе, дитя. Прочее не в твоих владениях. Тони ощетинилась и превратилась в маленькую лисичку. Она умела превращаться во что угодно в своих снах, даже в ветер, этому ее научил Зверь. – Эти ворота не конец игры. Я пойду дальше! – казала лисичка на языке сновидений. Но вдруг она услышала шорох. Кто-то спускался вслед за ней по ступеням на каменистую дорожку. Существо вышло на свет, и лисичка увидела девочку-подростка, точную копию ее человеческого облика. Только у этой копии глаза были не синие, а черные. А волосы не пламенем, а дымом и пеплом. Эта вторая Тони хищно усмехнулась, обнаружив лисичку, и превратилась в большую, черную собаку, бросившись на нее. Лисичка превратилась в птицу-феникса и улетела прочь, пока ее копия не успела убить ее опять, заставив проснуться. Так продолжалось снова и снова во многих снах Тони, и она любила мир своих сновидений почти так же сильно, как реальность. Она была уверена, что однажды найдет способ пройти через тот проход мимо стражей, и увидеть новый горизонт мира, который Зверь называл ДОМОМ. Он говорил, что у нее это обязательно получится. Он говорил: «Ты особенная, Тони».

***

Мицуко тяжело спала той ночью. Виделся давно покинутый город, безлюдные улицы ранним утром, ряды одинаковых домов, слишком покинутых, чтобы ощутить себя среди них спокойно. Тревога и зарождающийся страх. Чувство пустого, холодного пространства внутри, горький привкус на языке, челюсть сводит от тошноты. Вот, что приносило это место. Она стояла вновь, как и много лет назад, посреди улицы, глядя, как несущий пепел, пыль и сухие листья ветер приветствует ее, встречая прохладным дыханием мертвого города. Она видит пряди неровно отстриженных черных волос, лезущих ей в лицо. Опускает взгляд - видит свои маленькие ладони со шрамами от прожегших ее сигарет. Мицуко задрала рукав черной толстовки. Повернула руку. На бледной коже шрам от лезвия, проклятие, начертанное ее рукой: «Только не вступать в контакт. Чтобы выжить.» Она хочет закричать, но паника сдавливает горло. Она падает на колени, вновь разбивая их об асфальт. Только не в этом мире. Только не здесь опять. Перед глазами пыльный асфальт, маленькая лужица, плавающий в ней ссохшийся лист. Середина осени. Серый город, самый обычный и самый странный из всех, что она знала. Здесь такие же дома, как в городах Нарциссии, такие же многоэтажки, по дорогам тоже ездят автомобили, дети и подростки ходят в школы... Но во всех этих мелочах в городе, где она оказалось, было нечто иное. Мертвое, отупляющее спокойствие. Здесь в городе не ходят солдаты. Здесь правит металл и маленькие компьютеры в карманах. Здесь мир, а не война, здесь зловещий, отравляющий яд в воздухе. Здесь никто не носит оружие, не воюет, как в Нарциссии. Настоящее оружие в этом городе - слова. Мицуко молчала. Мицуко молчала. Мицуко молчала, вырезав проклятие на своей руке, чтобы не забывать. Не вступать в контакт, чтобы выжить. Мимо пролетали сухие листья, падавшие с деревьев, обычных деревьев, как в мире, который она знала. Но эти все равно были немного другими. Она снова девочка, подросток в черных, заношенных джинсах и толстовке, красит губы в черный, заглушает спокойствие и тишину города гремящим металлом в наушниках, приходит в свой тихий дом на длинной, пустынной улице, чтобы запереться в комнате, где царит отупляющее, зловещее, спокойное молчание. Это город, где сходят с ума. Это мир, где все немного искаженное, то безумия умиротворенное. Мицуко молчала. Здесь слова - оружие, которым убивали. Мицуко проснулась. Нескольких мгновений на давно покинутой, забытой улице города, где ее больше не было, несколько секунд этого сновидения вернули ее в прошлое так мощно, что она долго не могла вспомнить себя, глядя в черный потолок своей квартиры. В комнате было темно и тихо. Мицуко прерывисто дышала. Ее майка взмокла от пота. Черные пряди волос налипли на лоб. Он подняла над собой дрожащую руку и оглядела ее со всех сторон. Шрама не было. В этом мире у нее было никаких следов из прошлого. Она еще долго лежала в постели, оцепенев от ужаса. Тело горело, точно обуглилось изнутри, зараженное кошмаром. За бетонными стенами квартиры слышались грузно проезжающие под окнами машины и грузовики. Красные, белые и синие огни поджигали холодный, темный город Нарциссии. По улицам ночью ходят солдаты, наемники, бездомные и, может быть, подростки, возвращающиеся с работы домой. Все на своих местах. Когда Мицуко пришла в себя, она поднялась с постели, прошла по темной, синеватой квартире в ванную, зажгла тусклую лампу, умылась. Вода была жесткой, отдавала ржавчиной. Все на своих местах... Когда она взглянула в зеркало, на нее смотрели сонные, привычные глаза иокийки. Осунувшееся, взрослое лицо, мелкие шрамы со времен обучения в Ордене. Черные мешки под глазами - следы кошмаров. Но это она, настоящая, не та, что жила в другом городе. Ночь была тревожной и долгой. Она так и не смогла заснуть, не смея признаться даже себе - она боялась вновь оказать в том городе. Равк, город Нарциссии, в котором она жила, находился за десятки километров от Аарена. Но даже на расстоянии она чувствовала - какая-то странная, древняя энергия пробудилась в эту ночь и добралась даже до ее кошмаров, заставила ее вернуться в прошлое...              Конец круга.