Эсме

Впервые Эсме увидел Мирака обозленным мальчишкой, когда мать за руку притащила его в их дом. Другую ручку мальчишка держал в кармане своих синих шорт, сжав в кулачок, взгляд уперт в пол, под носом пузыри, а в глазах такие молнии свистят, что у матери волосы дыбом должны были встать. — Авара! Гюзиде всплеснула руками, по одному выражению лица супруги, догадавшись о ее намерениях. Авара послала ей многозначительный взгляд, и та промолчала. Зато налетевшие служанки раскудахтались будто наседки над проклюнувшимся птенцом. — Госпожа, это что же такое, зачем вы привели его в дом? Это навсегда, получается? — вопрошала Наджмие, оглядывая мальчика со всех сторон. — Какой он чумазый! — Надо баню растопить, я сейчас сбегаю печку заряжу, — Ханым была более понятливой, ей лишний раз и приказ господ не требовался, чтобы догадаться, что от нее требуется. Мальчишка и правда был весь вымазан то ли в грязи, то ли в саже. С темных волос еще капала вода, стекая на пол в серую лужицу. Шорты и рубашка перемазаны, Авара держала его на вытянутой руке как уличного щенка, которого прежде чем пускать на порог, следует искупать и вывести всех блох. — Эсме, что ты там делаешь? — крикнула Гюзиде, подзывая сына к себе. — Не мешайся под ногами. Светловолосый мальчик, что до этого сидел на лестнице, и через которого снующие туда-сюда служанки перепрыгивали как горные козочки, быстро подбежал к маме, прячась у нее за цветастой юбкой. — Ты чего проснулся? Надо было в кровати остаться, пол холодный, — сетовала она, — в одной маечке выбежал, голенький весь. — Эсме, — позвала Авара, мальчик неловко вскинул на нее глаза, — иди обратно ложись. Не на что здесь смотреть. — Ну что ты, все же здесь, и ему тоже хочется, — покачала головой мама. — Гюзиде. Авара снова многозначительно посмотрела на супругу — что это значило, пятилетний Эсме тогда не понял, впрочем, сама Гюзиде тоже. Как бы Авара не округляла глаза, глядя то на их ночного гостя, то на скрывающегося в складках матушкиной юбки Эсме, Гюзиде лишь удивленно спросила: — Чего так смотришь? Принести воды? Авара только вздохнула и передала мальчишку в горячие полотенца подоспевших служанок — именно тогда, попав в чужие руки, Мирак впервые поднял глаза, быстро оглядел комнату, в которую попал, насупливаясь еще больше, а увидев Эсме, чья светлая голова бутоном белой розы смотрелась на фоне цветастой юбки, так и замер. Большие темные глаза распахнулись, злоба и обида, что до этого сверкала в их глубине, растворилась, а на их место пришел детский испуг, проглянуло любопытство. Эсме, встретившись с незнакомым мальчишкой глазами, хихикнул — он был еще мал, чтобы матушка отпускала его играть вместе с другими детьми, среди которых были и альфы, а потому встреча с одним из тех, чей образ рисовался перед детскими глазами суровым и страшным, ребенка только насмешила. У этого альфочки глаза были большие и темные, как у застанного ночью на столе кота. Эсме снова хихикнул и уткнулся лбом матери в ногу, Гюзиде ласково потрепала его по макушке. Мальчишку, наконец, увели в баню, и Авара, устало ссутулившись, прошла на кухню.

///

Когда они встретились впервые, Гюзиде не умела читать и считала только до десяти. Именно столько овец было у ее отца — отсчитать один раз десять, а потом еще два. Семья Авары, занимавшаяся торговлей, наведалась в их деревню, чтобы за гроши скупить у местных хозяев молоко, сыр и шерсть. Гюзиде зашла в дом сказать отцу, что все овцы вернулись в загон, да так и застыла. Авара в своем городском костюме с собранными в низкий хвост волосами по последней моде сидела на тахте, обернулась на звук отворившейся двери, а встретившись глазами с молодой девушкой, уже не смогла отвести их. Всю прошедшую встречу поглядывала на дверь гарема, за которой скрывалась Гюзиде с матерью, братьями и сестрами — сама Гюзиде, прижавшись к щербатому дереву щекой, хоть на заусенец пыталась незаметно приоткрыть дверь, лишь бы еще раз увидеть прекрасную незнакомку. Да только на это бабушка, женщина старой закалки, раздраженно шикала и цокола — какая распутное у них пошло семя. В деревнях еще сохранялись самые строгие традиции, по которым незамужним омегам не дозволялось видеть альф вплоть до первой брачной ночи. Даже когда альфы приходили со сватами, все что было позволено омегам — вслушиваться в тембр их голоса, да молиться, чтобы у женихов все зубы были целы. Только после обручения, на котором вместо молодых омег клятву произносили их отцы и матери, пока сами они томились в ожидании, когда придет слуга и проведет их по цветочному тоннелю, бутоны в стенах и потолках которого были расположены так плотно, что снаружи не видно и клочка одежды, прямо к брачному ложе — там омеги впервые видели своих супругов. И счастье — если после этого лица молодоженов окрашивала радостная улыбка. В случае же, если выбор родителей омеге приходился не по душе, им же было лучше, чтобы супруги об этом не догадались. После первой брачной ночи простынь, с доказательствами добрачной непорочности омеги, вывешивалась всем на обозрение над алтарем, и висела там еще три дня, пока родственники новобрачных пировали и праздновали новый союз. Иногда родители омеги от радости могли схватить простынь и пуститься в пляс, размахивая ею направо и налево, всем гостям и соседям демонстрируя, что свое высшее предназначение как родителей омеги они выполнили, и совесть их чиста. После той встречи, на которой отец Гюзиде заломил за шерсть своих овец намного большую цену, чем она на самом деле стоила, Авара наведывалась в их дом еще три раза. На третий раз придя со сватами. Отец Гюзиде, от природы будучи человеком прижимистым, видя, что младшая дочка городской полюбилась, постоянно помолвку отсрачивал, находя для этого новые, все более диковинные причины. Авара уже чуть волосы на себе не рвала, а отец Гюзиде, уютно устроившись на тахте, неспеша раскуривал трубку. — Да я-то с вами согласен, но наши старшие сказали, что это ведь неуважение — младшей дочери вперед старшего брата жениться, — он цокнул. — Вот выйдет замуж сначала Байрак, потом Оман, за ним… — Я подарю вам шубу из чернобурки с золотой вышивкой — ручной работы. — Я сам своей дочери добра желаю, но разве это дело — предлагать нашей семье цену, какую за городскую вы б вдвое больше заплатили? Чем же моя девочка хуже ваших? — Комплект из колье, браслетов и кольца, прямиком от дворцовых мастеров. — Но вот гадалка, старая дура, сколько ей лет, а буянит по пустякам, отказалась благословлять помолвку! А без ее благословения вдруг ребятенки нездоровые пойдут, а ли… — Ну так может вы своей гадалке подарите изумрудный перстень? — прошептала ему Авара. — Или мне скажите, в какой доме она живет, я сама схожу и все устрою. — Да вы что! Мужчина расплылся в улыбке, он поднялся с тахты в дружеском жесте распахивая руки. — Мы же не чужие люди, в самом деле, сами для вас все сделаем! Зовите гостей, варите щербет, устроим пир на всю деревню! Авара кисло улыбнулась, с благодарностью принимая от матери Гюзиде сладкую пахлаву и платок — знак того, что Гюзиде теперь обручена. Сама Гюзиде, за дверью слышавшая каждую встречу Авары с отцом, содрогавшаяся каждый раз, как отец отказывал, молившаяся, чтобы Авара пришла снова, расплакалась от счастья. Ночью она молилась богине, крепок благодаря, что та подарила ей такую супругу, о которой другие омеги их деревни могли только отчаянно мечтать. Свадьбу сыграли через неделю по традициям семьи Гюзиде — последний подарок, который Авара согласилась им сделать, прежде чем забрать Гюзиде себе навсегда. С неприязнью наблюдала она с балкона их комнаты за развевающейся на ветру простынью, в центре которой красным солнцем горело темное пятно. Гюзиде, счастливо вдыхающая запах жены, прижималась к ней сзади, обхватив руками поперек груди, будто боясь, что та сейчас растворится в воздухе. Прошлой ночью они впервые заговорили, впервые коснулись друг другу и заснули в объятиях. На душе у обеих женщин царило спокойствие. Весь двор дома, дорога и улица были забиты людьми — на свадьбу младшей дочери пришли даже те, кто об их семье никогда не слышал. Виданное ли дело — выдавать младшую дочь вперед старших братьев? Слухи быстро разлетелись по деревне. У этого могло быть только две причины: либо омега опорочила себя, либо же альфа так богата, что звон золота заглушил голос совести отца омеги. Отец Гюзиде, кричавший поздравления молодым громче всех и выпивший вина больше чем воды, был дельцом, который стремился сохранить традиции своей семьи — омеги жили и ели отдельно, встречаясь с ним только в спальне, либо же прислуживая за столом, в то же время традиция с выкупом — так им любимая — сыграла с ним злую шутку, и младшая дочь раньше старших братьев покинула дом, подарив пищу для сплетен на несколько лет вперед. Сама Гюзиде историю их с Аварой первой встречи и свадьбы так берегла и любила, что рассказывала как сказку на ночь сначала старшей дочери, а затем и Эсме, опустив недетские подробности. Так что и Эсме, впитавший истории о любви с первого взгляда с молоком матери, ждал, что в его жизни произойдет что-то подобное. Только Мирак, когда ему было семь, на настоящего альфу был мало чем похож, и на всю жизнь Эсме запомнил лишь его по-детски большие, темные глаза в тот вечер, когда они впервые встретились.

///

— И что же, скажи, пожалуйста, я должна была сделать? Бросить его прямо там, у дороги? Авара устало массировала себе виски, промокнутые уксусом, пока Гюзиде разливала чай. Эсме прятался под столом, наслаждаясь тем, что взрослым не было до него дела, и он мог подслушивать их разговоры, которые были непонятны, но все равно очень интересны пятилетнему мальчику. — Конечно, нет, не бросать его, но… Неужели там поблизости никого другого не было? — Скажи это уже, Гюзиде. Скажи, что ты не хочешь, чтобы рядом с Эсме был альфа. Даже если этому альфе только семь лет. Гюзиде обиженно глянула на жену из-за плеча. — Ты сейчас намекаешь, что я слишком старомодна? Гюзиде не любила, когда Авара указывала на ее слишком традиционные для быстро развивающегося города взгляды — их первые ссоры разгорались именно из-за этого. В деревне никто не заботился о том, чтобы у омег было образование. Главное, здоровые руки, чтобы держать мотыгу, и крепкие ноги, чтобы доставлять удовольствие альфам. Читать Гюзиде научила Авара, сначала простые книжки, по которым ее саму когда-то учили, а потом Гюзиде, почувствовав проснувшийся аппетит, принялась за семейную библиотеку жены. Свободного времени у нее стало больше, Авара не требовала, чтобы супруга наравне со служанками убирала и готовила, а потому самым милым делом для Гюзиде до рождения первой дочери было присесть где-нибудь с книжкой и пропасть на несколько часов, пока не соскучится по ее вниманию и объятиям жена. И когда Гюзиде начала читать, перед ней открылся совершенно незнакомый мир. Взгляды семьи, что раньше казались абсолютно естественными и оправданными, вдруг навалились на нее страшным грузом. Начались горячие споры и дебаты с Аварой, которая злилась, что, возвращаясь после тяжелого дня с работы, вместо поцелуев получает одни слова и бессильный гнев, поднявшийся после стольких лет покорности. Они ссорились, потому что Гюзиде отказывалась выходить дальше их двора. В ее деревне омеги не могли покидать дом вообще, вся еда росла во дворе, скотину пасли дети, а сделки в городе совершали альфы. Выйти из дома значило, что у тебя есть какое-то тайное дело, соседи, днем и ночью дежурившие у окон, тут же начинали шушукаться, и стоило альфам только подъехать к деревне — как им тут же обо всем докладывали. Омега, покидающая дом — плохая омега. Она что-то задумала, либо же только замышляет. Покинуть дом значит навлечь на себя подозрения, а на свою семью — позор. Но Авара придерживалась других взглядом и хотела, чтобы жена сопровождала ее на светских вечеринках либо же дружеских вечерах. Женившись, Авара открыла для себя совершенно новые возможности. Женатая альфа значит серьезная альфа, надежный партнер. Больше людей хотело иметь с ней дело, купцы и торговцы охотней заключали сделки, узнавая, что Авара жената — такая точно не пропадет, ей надо кормить семью, а значит, работать она будет больше и усердней! В бизнесе дела пошли в гору, а дома под уклон. — Ну так и женилась бы на своей городской, раз я для тебя слишком отсталая! Кричала Гюзиде, вся в слезах, когда Авара в очередной раз упрекала ее за отказ покидать дом. — Зачем ты меня в жены взяла, раз я такая консирв… консервативная, глупая?! Что, жалеешь теперь? И слова вставить не давала, и в руки не давалась. Авара, уже одетая в дорожный костюм, бегала за женой по всему дому, перекрикиваясь так, что слышала вся прислуга, попрятавшаяся на втором этаже. — А что если жалею, а? Да по вашим традициям омегу до свадьбы даже увидеть нельзя! Как в магазине можно купить платье, которое ни разу не видела? — Ах, я теперь платье! Ты меня купила? Так я тебе все до копейки верну, все отдам и уйду от тебя, так и знай! Не увидишь и не услышишь от меня никогда, вернусь к- к родителям… в деревню… и б- буду-у-у… На этом моменте Гюзиде обычно начинала рыдать и выть от бессилия и усталости, усаживаясь на пол прямо там, где стояла. Авара, такая же уставшая, садилась рядом, утыкая заплаканное лицо жены себе в плечо и гладя ее по волосам. Понадобилось время, чтобы характеры супруг притерлись, а нужные в пылу ссоры слова нашлись. — Ну-ну, не плачь, — как ребенка гладила жену по волосам, тихо успокаивая, — конечно, никакое ты не платье, прости меня, это я, так, просто пример привела, не хотела тебя обидеть. — У-у-у, п- плохой п- пример… — Да-да, и не ходи никуда, раз не хочешь. Ты у меня и так самая лучшая, самая замечательная, я тебя очень люблю и всем рассказываю, какая у меня красавица жена. — К- красавица? А где он- они мен- меня видели? — Ну, они мне на слово верят… На новый всплеск рыданий Авара тихо вздыхает, продолжая также ласково гладить и успокаивать жену. Они вырабатывают компромисс: вечеринки проводятся в доме Авары, где, будучи на своей территории, Гюзиде чувствует себя хозяйкой положения, свободно общаясь с гостями и весело проводя время с женой, а Авара может еще больше укрепить свое положение в обществе. Единственное, из-за чего разногласия вспыхивали и по сей день, было воспитание детей. Гюзиде, будучи омегой, рожденной только для того, чтобы выносить и дать жизнь альфам, впервые стала матерью спустя год после свадьбы. Она мечтала и ждала своего первого ребенка, как дети ждут подарков на день рождения, и, несмотря на заверения Авары о том, что ей все равно какого пола будет их ребенок — втайне молилась об альфе. Взращенные в Гюзиде традиции были так сильны, что даже с выкочерванными корнями, их поганые плоды продолжали гнить во дворе их дома. У Гюзиде родилась омега. И хотя Гюзиде плакала от счастья и облегчения после родов, страшный осадок остался, и понадобились долгие годы, чтобы мать смогла принять и полюбить свою собственную дочь. Кюмсаль первой обратила на себе пережитки маминых убеждений. Еще строже чем Эсме Кюмсаль запрещалось выходить со двора. На рынок до семи лет, даже под присмотром, Гюзиде до истерик и криков отказывалась пускать дочь. Она должна была оставаться рядом и помогать маме во всем. Готовила Кюмсаль с двух лет, убирала за собой, как только начала ходить. Авара, пытавшаяся повлиять на жену, иногда шутила, что если бы Гюзиде могла, Кюмсаль помогала бы и в поле, и в шахте — Гюзиде ее шуток не понимала. Наконец, когда у Кюмсаль в одиннадцать начались месячные, Гюзиде попыталась надеть ей платок, но девочка подняла такой страшный рев, что даже Авара, всегда считавшая, что омеги в любом случае знают лучше, как растить детей, и от вмешательства воздерживавшаяся, категорически запретила жене впредь пытаться. А через год родился Эсме. Еще один омега, чье появление на этот раз было встречено только любовью и радостью. Больше всех радовалась Кюмсаль, понимавшая, что теперь на руках с младенцем мама за ней по двору не погоняется, надзор ослабнет, а по ночам можно будет даже попытаться выбраться из этой крепости…