Дожить до рассвета

Проснулась я вечером. Было уже довольно темно, наверное потому что всё небо затянуло тучами. Я лежала на кровати в незнакомой комнате и смотрела в потолок. Как только до меня дошло, что я не возле "Рыжего" я резко села, а потом и встала на ноги. Голова немного кружилась и меня поташнивало, но я упрямо пошла к двери. Она, кстати, открылась первой и в комнату вошла женщина, лет 40 с тёмными, слегка вьющимися волосами и необычными глазами. Ну мне показалось, что они фиолетовые. Не знаю так это или нет, но меня это удивило. - Тише, девочка. Все хорошо. Твоя машина стоит у меня под окнами. Можешь посмотреть, если хочешь. Я воспользовалась этим предложением и пошла к окну. Отодвинула занавеску и действительно увидела "Рыжий". В нём копались два техника, поправляя мотор. Рядом расположился пехотный батальон. У кого-то из них была гитара и с улицы доносилась тихая музыка. Я выдохнула. Все нормально. - Видишь, всё в порядке. Я просто увидела, как ты упала в обморок под моим окном и мне разрешили взять тебя к себе. Я обработала твои ожоги. - Сметаной? - я вяло улыбнулась. - Нет, мазью. Где сейчас сметану то взять, - женщина мне улыбнулась в ответ, - Ты оставайся, переночуешь. Живу я одна, сын с мужем на войну ушли, да так и не вернулись. А дом остался. Мне одной даже иногда жутко становится. Вдвоём всё веселее. - Спасибо, - искренне поблагодарила я, - Я схожу, посмотрю, чтобы там мой танк на винтики не раскрутили, если вы не против. - Что ты! Иди. Вернешься - можем поужинать. Зови если что. Меня зовут Крина. Какое интересное имя. Я назвалась, взяла свой мундир со стула и пошла на улицу. Увидев меня, техники заголосили, приветствуя. Мы с ними знакомы были хорошо. Так что меня клятвенно заверили, что к завтрашнему полудню "Рыжий" будет как новый, а новую радиостанцию (старая опять разбилась) мне притащат утром. Ну хоть за танк можно не беспокоиться. Я их попросила ещё и огнетушитель новый прихватить. Они меня заверили, что всё будет в наилучшем виде и я со спокойной душой пошла обратно в дом. На кухне меня ждала Крина. Она накрывала на стол, когда я вошла. Она обернулась, улыбнулась и вернулась к своему занятию. - Ну что, в порядке твой танк? - На сколько это возможно после заряда бронебойным – да. Крина поставила на стол две миски с похлёбкой из каких то овощей и отрезала по ломтю хлеба. Я достала из за голенища ложку в тряпочке, размотала её и принялась есть. Аппетита, правда, не было – меня всё ещё мутило, но отказываться я не стала, не желая обидеть хозяйку. - Я видела на борту танка есть надпись. Но вся копотью покрыта – не разобрать. Что там написано? - Имя. "Рыжий". - Интересное имя. А почему именно "Рыжий"? - У нашего наводящего, Янека, есть девушка. Она санитарка в советском батальоне разведки. Её зовут Маруся "Огонёк" потому что волосы рыжие. Однажды её сильно ранили и чтобы поддержать Янека мы решили так назвать наш танк. - Хорошая, наверно, девушка эта Маруся, раз в честь неё танк назвали. Я кивнула, размазывая похлебку по тарелке. - А где весь остальной экипаж? Я видимо, помрачнела, потому что Крина сразу заверила, что я могу не отвечать и она не обидится. Но всё же я ответила. - Они... сегодня в наш танк попали. Их всех забрали в госпиталь. Я... я ничем не смогла им помочь... Я сама не заметила как у меня из глаз потекли слёзы. Я закрыла глаза рукой, но Крина все равно подошла и обняла меня за плечи. Мне... этого мне не хватало. Я глубоко вздохнула, успокаиваясь. - Извините, просто... - Тебе за них просто страшно, деточка. Это совершенно нормально - бояться за друзей. Вы, я вижу, очень дружны, раз на вашем танке пять ладоней. - Шесть. Там ещё собака. - О боже, вы ещё и собаку с собой таскаете! - Это Янека. Они вместе в армию пришли. Шарик даже на довольствии стоит. И на ошейнике у него значится, что он нашей бригады. Я по глазам видела, что Крине интересно, где же пёс, но она промолчала. Догадалась наверное. Мы с ней ещё посидели в немного, а потом пошли спать. Проснулась я, на удивление, поздно. Солнце во всю светило в окно, с улицы доносился активный гомон пехоты. Я встала с кровати, аккуратно её заправила и, чувствуя удивительную бодрость, пошла на улицу. В кухне я встретила Крину и, пожелав доброго утра, вышла по двор. Там в танке снова копошились техники, но они уже залатывали дыру в броне. Новая радиостанция стояла рядом, а в пазах лежал новенький огнетушитель. Последний шов был заварен и парни мне помахали руками: - Янка! Доброе утро! Мы обещали к полудню, но всё уже готово. Принимай работу! Я оттащила радиостанцию в сторону, поставив возле стены дома Крины, сама залезла в танк, включила мотор. Он зарычал как и должен был - мерно и ровно. Пехота, заметив эти телодвижения, тоже прижалась к стенкам, давая опробовать технику. Я проехала по улице взад и вперёд и стала на прежнее место. - Спасибо, ребята! Техники мне помахали руками, собрали свои вещи и ушли. Я сходила к Крине и спросила где мой комбинезон. Потому как в мундире заниматься уборкой как то... расточительно. Крина немного смутилась, но выдала мне мой свежепостиранный комбинезон. Он из себя представлял весьма жалкое зрелище – местами прожжëнный, с въевшимися пятнами копоти и салярки, протëртый на локтях и коленях он выглядел скорее как половая тряпка, чем как одежда. Придется на складе получать новый. А пока я сняла мундир, гимнастерку, оставаясь в одних брюках да майке. На улице, конечно, не жарко, но другого выбора нет. Я залезла в танк, прихватив с собой радиостанцию. Старую демонтировали без моего участия, так что мне оставалось только прикрепить всё обратно. Управилась я где-то за час. Увидев меня, вылезшую из танка, Крина помахала и заставила умыться. Потому что внутри всё было в копоти и воняло гарью, и я соответственно тоже. После умывания я попросила ведро с тряпкой и пошла мыть "Рыжего". Сначала изнутри, а потом и снаружи. Когда я оттëрла надпись на боку то Крина подошла посмотреть. - Действительно пять и собака! Я усмехнулась, орудуя тряпкой. Потом почистила дуло (у печки, ехидно подсказала мне память) и наконец утëрла пот со лба, размазав новый слой копоти. Ожоги пекло со страшной силой, но я решила, что выше подобного и постаралась не обращать внимания. Я умылась во второй раз. Смыв грязь с рук я увидела, что на ладонях у меня таки вздулись волдыри, но я их благополучно порвала. Пришлось попросить Крину ещё и о водке, чтоб промыть. И к 5 часам танк стоял чистый и готовый нести службу дальше. Около половины шестого приехал полковник. Он вышел из машины как раз в тот момент, когда я появилась на пороге дома Крины, застëгивая пуговицы мундира. - Здравия желаю, товарищ полковник! Я вытянулась по стойке "смирно" и отдала честь. Он вернул жест и осмотрел "Рыжего". - Готовы нести службу, Яна? - Так точно, товарищ полковник! "Рыжий" приведён в порядок, мотор в норме, радиостанция в норме, ходовая часть в норме. Сержант Новак отчёт окончила! - Молодец, Янка. Уже стоишь на ногах. - Товарищ полковник, а из госпиталя... - Пока ничего, - отозвался Калиновский. Я погрустнела. Прошел всего день, а я уже скучаю... - Танк перегонишь в лес,который находится в 8 километрах отсюда на северо-запад. Там будет стоять наша бригада. - Так точно, товарищ полковник! - Скоро найду экипаж и прямиком на фронт. Приказ ясен? - Так точно, товарищ полковник! - Исполнять. Мы отдали друг другу честь и разошлись в разные стороны. Полковник сел в машину и уехал, а я пошла прощаться с Криной. Спустя полчаса я сидела на месте Гжеся и отчаянно пыталась никого не задавить по дороге. Благо обошлось без жертв и я въехала в лес. Там пришлось высунуться из люка и спросить, где стоят танки. Меня привели в уже выкопанный окоп, куда я въехала почти ровно. Я ж не Гжесь, до водителя первого класса мне ещё расти и расти. Парень, который меня провожал удивлëнно поинтересовался, почему в экипаже только один человек. Пришлось объяснить. Я расположилась в окопе, поставив танк на стоянку. В одиночестве делать это было так... уныло. Я ещё острее ощутила как скучаю по ребятам. А по Ольгерду особенно. Если бы он умер, то... Я не знаю, чтобы я делала. Вот честно. Я сходила на склад за новым комбинезоном. На меня сначала ворчали, потребовав предоставить отчёт о том, как я его сумела испортить так, что он стал непригоден. Ответ: - Доставала экипаж из горящего танка. Продемонстрированных ожогов хватило, чтобы всякое недовольство ушло. Лицо, кстати, тоже местами пошло волдырями. Значит 2 степень. Ну что ж. Могло быть и хуже. Существуют ещё 2 степени. 3-я – некроз тканей. Если просто волдыри – то ничего страшного. За месяц заживёт и следа не оставит. Хорошо, что у меня достаточно длинные волосы, чтобы прикрыть это пятно на скуле. Чтоб людей не пугать. Я вернулась к танку, переоделась из мундира в комбинезон и решительно не знала чем заняться. Я походила кругами с полчаса и легла спать, укрывшись куском танкового брезента. Утро для меня наступило с восходом солнца. Я проснулась, вылезла из танка наружу и поëжилась. Если вчера погода была ещё более-менее, то сегодня с неба шел мелкий противный дождик. Зато приятно пахло – лес все таки. Я потëрла глаза и, захватив котелок, пошла искать полевую кухню. На завтрак у нас была овсянка. Я посмотрела на щедрую порцию каши, положенную мне поваром, поблагодарила и пошла обратно. Не торопясь съела завтрак. Зарядку делать пока не получится – руки болят. Вот подживут и буду навëрстывать упущенное, а пока я сидела на броне танка, подставив лицо холодным каплям и размышляла о том, как мне добраться до госпиталя в Легионово. Через полчаса закончился дождь. Было холодно. Октябрь. А форма все ещё летняя. Зимнюю выдают в начале ноября. А пока так. Мёрзнем. Я посидела ещё немного и достала блокнот. Но рисовать не хотелось. Сложила его обратно. Замёрзла и решила походить хоть вокруг окопа. Не успела я сделать и пары кругов, как из за деревьев послышались шаги. И шли они прямо в моём направлении. Я обернулась и увидела фигуру, которая успела стать мне родной. - Ольгерд! Я подбежала к нему и крепко-крепко обняла. Живой. Даже относительно здоровый! Ольгерд засмеялся и тоже меня обнял. - Я скучал. Он поцеловал меня в макушку. Я улыбнулась, пряча улыбку в складках его мундира. Ольгерд. Живой. Мой Ольгерд жив. Я отошла от него на пару шагов, разглядывая. Все тот же поручик Ольгерд Ярош, только помятый слегка. Он протянул руку и заправил мою свисающую челку мне за ухо, а потом замер. - Что это? - А..., - я замялась, не зная как ответить, - Это случайно так получилось. - Яна, ну я же просил осторожнее... - Я тоже просила не соваться на мост. Не сунулись бы – не надо было бы осторожнее, - я взглянула в карие глаза напротив, в которых отразилась боль и поняла что я сказала, - Прости, Ольгерд. Я не хотела... Подошла к поручику и обняла его. Вот кто меня за язык тянул? Твердят же с детства: "думай, прежде чем говорить". Но нет, я же так не могу. А теперь стыдно. Ольгерд будет считать себя виноватым в том, что произошло. Хотя это совершенно не так. - Всё нормально. Я понял, что ты хотела сказать, - Ольгерд обнял меня в ответ, зарывшись носом мне в плечо. Я погладила его по спине. - Правда, извини. Не думай что ты в этом виноват или что то такое. - Я отдал приказ. - Ты не мог знать. - Всё равно я за вас всех отвечаю. Не уберёг на этот раз. - Мы не могли пройти войну и не разу не быть ранеными. Так что всё нормально. Это в любом случае произошло бы. А в Варшаве как раз санитары были рядом. Так что, считай что повезло. Мы так и стояли обнявшись. Наши голоса звучали приглушëнно, но это совсем не мешало. А ещё Ольгерд тёплый. И в объятиях его тепло. Мне кажется, что я нашла свой дом. Легли спать мы в машине, завернувшись в брезент и прижавшись друг к другу – так теплее. Я лежала, прижимаясь спиной к его груди. Ольгерд меня обнял за талию, придвигаясь ближе, а я взяла его за руку. Так хорошо. Так спокойно. ... Мы с ребятами стояли возле разбитого "Рыжего". Форма на нас зимняя, но на улице не холодно. Я огляделась вокруг, но Ольгерда нигде не было. зато к нам подошёл Вихура и стал что-то очень быстро говорить. Но мне в голову ударило не это. Я в панике заозиралась. Где это дерево... А потом я увидела. И дерево, и крест берёзовый, и его шлемофон. Я подошла к могиле и опустилась рядом на колени. Это... это правда. На табличке ровными буквами значилось "Ольгерд Ярош". Сзади послышались шаги. Я даже не обернулась. Это Янек и Гуслик. Я бы обернулась, но нет сил. Не хочу. Какая уж теперь разница? Какая уж теперь разница на что нибудь кроме того, что Ольгерд.... Умер. Ольгерд, мой милый, любимый Ольгерд лежит здесь в сырой земле. А я стою рядом на коленях и из глаз катятся крупные слёзы. Ведь он больше никогда не усмехнётся, не прищурит лукавых глаз, не скомандует "из машины", не обнимет, не хлопнет Гжеся по плечу, не будет смеяться над моими неловкими попытками махания сигнальными флажками. Он никогда больше не скажет свое чарующее "Янусь", не будет смотреть на облака и не скажет самый точный прогноз погоды... Он больше не будет рядом. Ведь Ольгерд.... Умер. А мне сейчас настолько все равно на сочащуюся из ладоней кровь, на то, что надо быть сильной, на то что офицеры не плачут. Все равно на чью-то руку на плече и на тихий шепот: "Мы все по нему скорбим. Он был лучшим из нас". Ведь это ничто по сравнению с тем что Ольгерд... Умер. Умер. Умерумерумерумер. Это... ... Я проснулась. По щекам у меня катились слёзы, а в горле стоял ком. Я повернулась лицом к Ольгерду и зарылась носом в его гимнастëрку. Надо успокоиться. Это всего лишь сон. Но, чëрт побери, в том то и проблема, что это не просто сон! Я старалась вести себя как можно тише, но на очередном всхлипе, теплые руки обняли меня крепче. Я подняла глаза и наткнулась на тёплый, но обеспокоенный взгляд Ольгерда. - Что случилось? Я покачала головой, показывая что ничего. Ольгерд глубоко вздохнул и стёр мокрые дорожки у меня на щеках, проведя по ним пальцами. И сердце защемило у меня от нежности. Я как никогда остро поняла, что не смогу без него. Что если он погибнет, то я себе не прощу. И тогда меня прорвало: - Ольгерд... Мне... Мне снился ты... Мёртвый... Совсем-совсем мертвый... И дерево, и шлемофон, и... и... Я спрятала лицо у него на груди и расплакалась. Он прижал меня к себе ближе и погладил по волосам. - Яна, Янусь, слышишь? - я кивнула. Он взял мою руку и положил себе на грудь, - Видишь? Я теплый. И сердце бьётся. Значит живой. Это был просто сон. Я здесь и я жив. Всё хорошо... Я слушала то что он мне говорит, чувствуя рукой его спокойный ровный пульс и сама не заметила, как заснула. Утром проснулась я одна, закутанная в брезент и под шинелью. Я встала, потягиваясь и выбралась из танка на улицу, держа в руках шинель. Как же противно – промозгло, сыро. Ужас. Я обратила внимание на шинель у меня в руках. Она была новой, с новыми погонами. На них значилось звание старшего сержанта. Ну и чьё это? Откуда то появился Ольгерд. Тоже в шинели, тоже в новой, только погоны его, поручика. Он улыбнулся мне и забрал шинель, а потом накинул мне её на плечи. - Доброе утро, Янка. Хотя уже день... Но не суть. Это, кстати, твоя. Форму зимнюю с утра принесли – ты тогда ещё спала. Я ткнула в погон на моем плече. - А это что? - Ну, наверное, повысили. А ты этому удивлена? - Ага. Как и тому, что зимнюю форму выдали так рано. - В этом году ранняя зима. Хотя это было понятно ещё в конце лета. А завтра, к слову, будет ясно. Воон то облачко, - он показал мне на одно из множества облачков и тучек на небе, - принесет нам хорошую погоду. Я закинула голову вверх, пытаясь увидеть то, что мне показывали. Но ничего не увидела Как вообще можно что-то вынести из формы/цвета/и т.д. облаков? В середине дня возле нашей полянки встала машина полковника. Он вышел из неё, а за ним двое парней. Один с единственной звёздочкой на погонах, что говорило о том, что он хорунжий, а у второго звание полютоноваго. Они подошли к нам. Мы с Ольгердом вытянулись по стойке "смирно" и отдали честь. - Здравия желаю, товарищ полковник! - Вольно, ребята. Это – ваш новый экипаж. Знакомьтесь, общайтесь. Завтра выступаем. - Приказ принят к исполнению! - отозвались мы на четыре голоса. Полковник уже собирался уходить, как обернулся и тепло нам всем улыбнулся. - Рад видеть вас всех в строю, ребята. И ушел. А мы с опаской приблизились друг к другу, а потом я широко улыбнулась тому, который хорунжий. - Привет, Ен. - Я же говорил, что ещё увидимся, - мы пожали друг другу руки, а потом коротко обнялись. - Ты жив, - констатировал Ольгерд, глядя на Зенека. - Ты тоже, - ухмыльнулся он в ответ. Пока мы втроём стояли кучкой и обменивались любезностями, четвёртый стоял в сторонке, безучастно глядя в лес. Видимо он не горел желанием с нами знакомиться, а тем паче воевать в одной машине. Но его никто не спрашивал, поэтому мы представились ему (мы то друг друга и так знаем). Он назвался как Марк Гойс, сказал что не из нашей бригады, а из армии Советов. Поэтому по польски он говорит едва-едва. О, теперь всё будет ещё круче. Сразу понятно, что мы не сработаемся. И в итоге вся наша компания пошла в танк. Я как была, так и осталась стрелком-радистом, Зенек стал заряжающим, Ольгерд – наводящим, а тот полютоновый, Марк, оказался водителем. Не знаю от чего, но мне этот Марк не нравился. Ростом как Гуслик, ширины такой же, но весь хмурый, угрюмый и неприветливый. Мы между собой разговариваем, конечно, на польском. А он его не понимает и от этого будет только мрачнее и угрюмее. Нет, мы, конечно, можем и по-русски. Для нас с Ольгердом это вообще родной язык, Ен его тоже худо-бедно знает. Но мы всё равно постоянно забывались и говорили по нашему. И Марк таки становился всё мрачнее и угрюмее день ото дня, так и стоя в стороне