Молчание

Ал закрывает глаза и медленно выдыхает через нос. Она лежит где-то на полу, где – сама уже не знает, все комнаты слились в одну сплошную. Ал лежит, раскинув руки, лежит в позе звёздочки. Джек, проходя мимо, пнул бы её носком красного кеда, пнул бы беззлобно, скорее даже, просто небольно ткнул, добро и нагло ухмыльнувшись, и пробурчал бы что-то в стиле «чего тут разлеглась, найди мне эфир и пятнадцать паяльников». Или «подкинь по-дружески пару золотых, я тебе в ближайшее время отдам». И отдал бы, потому что у Джека есть совесть, пускай и очень своеобразная. Дженни повела бы себя совсем иначе. Она бы разохалась и, силом потянув за руки, подняла с пола и погнала пить горячий чай с лимоном, всё время капая на мозги тем, что в особняке вечные сквозняки и что Ал может простыть и добавить работы доктору. Накинула бы на её плечи свою зелёную шаль и ласково потрепала по волосам, прежде чем открыть дверь в кухню, в которой тягуче-сладко пахнет свежеиспечённым бисквитом. И улыбнулась бы так ярко, как умела только она. Джим отличался бы от них обоих. Он бы неодобрительно покачал головой, но не стал поднимать её с пола. Принёс плед и заставил лечь на него, чтобы хотя бы не лежать на совсем голом полу, на котором даже ковра-то нет. Только лакированные доски. Потом Джим бы сел где-нибудь недалеко и принялся читать одну из многочисленных книг, найденных в библиотеке. Файрвуд-старший прекрасно понимал её в её нежелании вставать с пола. Иногда даже Перу нужен покой, и Джим был готов его предоставить. Ал считалась Пером в особняке старого Кукловода. Путеводной звездой, нитью, способной привести всех к свободе. Никто не спрашивал её, хочет ли она этого. Просто однажды она открыла глаза и обнаружила перед собой потолок. Старый, деревянный потолок с балками, доселе ей незнакомый. Но уже через несколько месяцев её будет от него воротить. Ал считалась Пером, но так в итоге и не смогла никого уберечь. Слишком тяжёлая ноша ей досталась, и она не смогла вытянуть, не смогла дойти до конца. Все они мертвы. Дженни застрелилась. Малышка Дженни, так любившая праздники, рыжая девушка, искренне дорожившая всеми пленниками особняка, поднесла к виску холодный пистолет и нажала на курок. Выстрел громким хлопком прозвучал в гостиной. На секунду повисла звенящая тишина, прежде чем какая-то девушка завизжала от страха. Дженни пошатнулась. Вскинутая было тонкая, бледная правая рука с пистолетом опустилась и повисла безвольной плетью, задевая мягкую фиолетовую ткань платья. На раскрошенном лице тонкие искусанные губы застыли в слабой улыбке. Взгляд уцелевшего зелёного глаза окинул всех собравшихся. В последний раз, словно бы впитывая в себя изображение их искошенных ужасом лиц. Оставшимся усилием переметнулся на камеру, висевшую в углу, отпечатав навсегда вместо лица любимого человека лишь бездушную чёрную коробочку проводов и линз с мигающей красной точечкой и динамиком снизу. Глаз прикрылся, и Уоллис, наконец, упала на пол. Из разжавшихся пальцев выпал пистолет, а под головой всполохами разметались слипшиеся от крови тускло-рыжие пряди. На ковёр уже натекала лужица. Выстрелом Дженни снесло половину черепа. Ошмётки содержимого фейерверком разлетелись по стене. Ал стояла и тупо пялилась на тело подруги, пока кто-то не закрыл ей глаза рукой и не оттащил в сторону. Ал не слышала дикого крика, звериного воя скорби, страха и тоски, раздавшегося из динамиков. Ал не осознавала, что Дженни умерла, пока не вернулась в опустевшую кухню, в которой больше не пахло сладким бисквитом, не свистел чайник и не хлопали дверцы шкафчиков. Это был первый раз, когда у неё не получилось никого спасти. Исами убита током. В чёрные волосы больше не вплетены алые ленты. Тигрица не ходит грациозно по тихим коридорам и не проводит ритуалы. Величественный зверь прикован к креслу, подключён к току. Исами ушла без особых мучений, держа голову высоко поднятой. Лицо застыло, как восковое. Но было в выражении что-то тревожащее. Она лежала у двери прихожей под лестницей, больше похожая на тряпичную куклу. Бледная кожа, полуприкрытые чёрные глаза, тонкие сухие губы. Ал смотрит на неё и снова не может осознать реальность происходящего. В ногах клубится туман, густой и печальный, и так хочется зачерпнуть его руками, ощутить, словно бы правда так можно прикоснуться к душе Тигрицы и познать все тонкости, мотивы и подоплёки и услышать все невысказанные слова. Словно этот туман можно затолкать обратно, в омертвевшую грудь, можно вернуть её обратно, с той стороны, чтобы она не мучилась жаждой мести и тоской по прежней жизни. Но она больше не вернётся. Джим задушен. Его смерть Ал осознала в полной мере, его смерть ударила сильнее всего. С Джимом она прошла огонь, воду и медные трубы. Доктор всегда был рядом, как друг, глава фракции и просто небезразличный человек. Грудь судорожно вздымалась, он отчаянно пытался вдохнуть и не мог. Лёгкие горели огнём, и Ал так хотелось протянуть руку, коснуться его и разделить его боль, забрать её себе, лишь бы дать ему глоток воздуха. Но с шипов ошейника капала кровь, и Ал протянула руку, не веря, что может быть так, не веря, что они опоздали. Умирают все, но не Джим. Только не он. Не человек, обманувший смерть и сумевший вытащить многих людей буквально с того света. Так почему от него теперь осталась только оболочка, только тело? Тот самый Джим, читавший все подвернувшиеся под руку книги, Джим, знающий практически всё на свете, Джим, искавший пути к истине и спасению, теперь мёртв. В глазах Ал только что обрушился один из столпов мира. Джек попросил научить его видеть. Джек тоже не поверил, что всё сложилось так, что его старший брат мог умереть. Джек не хотел отпускать его, Джек хотел попросить прощения, сказать что-то важное, что не успел сказать раньше. Туман голосом Джима успокаивал его, успокаивал их, говоря, что он не чувствовал боли, что он потерял сознание раньше и ушёл спокойно. Что-то в сердце Ал говорит, что Джим использовал свой любимый приём – ложь во благо. Он всегда делал так, чтобы не заставлять брата волноваться. Он не заслуживал такой смерти. Но, тем не менее, умер именно так. Джек был подвешен и застрелен. Алиса говорила что-то про справедливость Трикстера – и была чертовски неправа и права одновременно. Разве было что-то справедливое в смерти Джека? Но, с другой стороны, ни Сатане, ни Богу неизвестно, что в голове у этой бешеной обезьяны означает на самом деле понятие «справедливость». Первые два давно покинули этот проклятый особняк, а вот третий остался и стал кошмарить всех и вся, воплощая свои больные задумки на испуганных, отчаявшихся людях. Джек таковым не был, резко выделяясь из общей массы пленников. Файрвуд-младший, наоборот, был одним из самых смелых и упёртых людей, которых Ал когда-либо знала. Порой эти черты граничили с безрассудством, порой и переходили эту грань, заставляя Джека совершать вообще невероятные и даже сумасшедшие вещи. Пытаться подорвать дверь, например. В любом случае, в ловушку он полез сам. Шутил, отказывался от помощи подпольщиков, успевал подколоть еле ползающего на костылях Джона. Горько вспоминал старшего брата, и, Ал готова поклясться, что Джек уже тогда, свисая вниз головой с потолка, видел ту сторону и туман. Туман складывался в фигуры погибшего старшего брата, оставшейся на воле любимой девушки, причудливо ворочался и возникал в разных местах, мягкими всполохами манил к себе и искажал реальность. В глазах всё больше и больше темнело от притока крови к голове, а однажды просто потемнело навсегда. Пуля прошила грудь молодого человека там, где билось горячее, сильное сердце, пылавшее жизнью и жаждой свободы. Теперь оно остановилось. Кровь Джека попала на щёку Ал, и она, робко подняв руку, коснулась лица. На кончиках пальцев остались красные следы. До мозга долетел металлический запах, и девушка потеряла сознание. Джек ушёл, так и не попрощавшись. Билл умер от инъекции. Старый следователь пил по-чёрному и дымил, как паровоз, может, поэтому в свои сорок восемь выглядел так, будто ему уже далеко за шестьдесят. Для Ал он был кем-то вроде дедушки, которого у неё никогда не было, несмотря на его вредные привычки. Она даже несколько раз отливала спирт из склянок Джима по просьбе Билла. Подпольщик и сам относился к ней, как к родной. Напоминал о необходимости перерывов, иногда освобождал от дел фракции (после взрыва Ал перешла в Подполье, потому что при виде Алисы чуть ли не пеной исходила от злости) и даже мог объединиться с Джимом, чтобы дотащить её до комнаты после очередного марафона испытаний. Всегда протягивал руку помощи, когда это было нужно. В тот раз Билл тоже защитил её от ловушки Мэтта. Ал взяла старого следователя за руку, и тот лишь тепло ей улыбнулся, прежде чем протянуть руку и достать аптечку, которую они так долго искали. Лекарства, данные Мэттом, его не спасли. Еле-еле они вдвоём доползли до подвала. Гордону уже было тяжело, исчерченное морщинами лицо приобрело пунцовый цвет, мужчина тяжело дышал, жадно хватал воздух ртом. Ал, собирая по подвалу тряпки, на миг застыла, и сцена смерти Джима пронеслась перед её глазами вновь. А в глазах старика – снова он. Снова молодой, жаждущий справедливости, готовый вершить правосудие. Он был таким, пока жизнь не растоптала его. Билл просил сказать, что он умер во сне. Хотел сохранить свою честь? Хотел не допустить паники среди оставшихся пленников? Чёрт знает, чего он хотел тогда. Ал отвела взгляд, напоследок сжав ладонь старика, встала и на негнущихся ногах направилась к лестнице. На миг возникло желание оглянуться, но она остановила себя. Ей бы тоже не хотелось, чтобы кто-нибудь видел её смерть. И она не слышала язвительных слов Мэтта, явственно ощущая на своих руках кровь. Она никому не рассказала правду о смерти Билла, как он того и хотел. Райан умер от передоза. Дракона, наверное, Ал боялась больше всего. Его мрачная личность и командный тон отталкивали, но девушка уважала его кристальную честность и прямолинейность перед пленниками дома. Впрочем, он был лидером её фракции после смены власти, как-никак. По долгу службы приходилось контактировать с ним и таскать ему всякие детальки с трудновыговариваемыми названиями. Со временем Ал поняла его и даже прониклась к нему каким-то подобием симпатии. Было очень неприятно видеть, как человек сгорает в белом огне по вине этого сумасшедшего рыжего примата. Во взгляде Райана стали проскальзывать нотки безумия. Он с каждым днём становился все более активным, иногда эти приливы деятельности сменялись подавленным состоянием. Всё приправлялось созданием каких-то непонятных механизмов и чёрным и жёстким юмором мистера Форса. Ал понимала его: он пытался заткнуть этим поток горя после смерти Исами, и не могла винить блондина в этом. Сама такая же. Но когда Ал получила от Мэтта последнюю ампулу, она осознала, в чём ещё заключалась причина таких изменений в Райане. Она хотела спрятать её, уничтожить, разбить. Но на пороге комнаты появился Дракон с безумно горящими глазами. В комплекции невысокая, чуть полненькая девушка значительно уступала высокому и худому Райану. Драку за ампулу она проиграла, оказавшись оглушённой от удара головой о пол и разбив себе бровь. Едва приподнявшись, она увидела, как трясущимися руками Райан ввёл себе дозу и… Встретил свой конец. Умерли все. Даже рядовые пленники особняка. Ал была Пером и должна была всех уберечь, но не смогла. Как там говорил кто-то? «Ей навязали внушительное имя. Жалко девчонку». Кто и о ком так сказал – она уже не помнит. Наверняка это что-то из мира за стенами особняка. Этот мир так далёк, хоть тянись к нему руками, хоть не тянись – всё равно не дотянешься. Он мыльным пузырём летает где-то, неуловимый, то и дело ускользающий, хрупкий и такой чужой. Она больше не принадлежит тому миру. Иногда ей казалось, что она ему и не принадлежала никогда. Сердце навеки осталось в особняке Кукловода. Ощущения свободы не было ни за стенами дома, ни в них. Кандалы имени, кандалы прозвища приковали её сюда, и теперь не было пути назад. И пути вперёд тоже не было. В этом проклятом доме она одна. Без возможности выбраться и спастись. Прошло чуть меньше недели с тех пор, как умер предпоследний пленник Особняка. Ал не смогла даже достойно похоронить его. Просто оставила его в той комнате, где его настигла кончина, закрыла дверь на ключ и ушла. За это её терзала совесть, но сейчас даже она притупилась, глухой болью отдаваясь в груди. Теперь Ал бродила по дому в полном одиночестве. Мэтту было интересно, что она будет делать, оставшись совсем одна, не имея собеседника, предоставленная самой себе. Ал продержалась несколько дней. Каждый был адом наяву, но, честно, она уже не отличала дни друг от друга, все они слиплись в одну вязкую серую массу, которая поглощала девушку с головой. Остатки еды закончились на третьи сутки, вода только капала из ржавого крана. Над головой ехидно горел красный огонёк включённой камеры. Ал сильно похудела, побледнела. Большую часть времени она либо спала, либо лежала в забытьи. Перед глазами мелькали воспоминания, лица, в голове звенели голоса. Теперь Ал понимала Деву. Быть может, она и станет новым проклятием Дома. Призрак, окутанный усталостью, ненавистью, вечно льющий слёзы и не помнящий себя. Призрак, вечно ищущий способ вернуть дорогих людей и вечно терпящий поражение. Нравилось думать, что в случае существования загробной жизни она станет кем-то таким, было в этом что-то романтичное, чего не было в жалком существовании и непрерывной боли, чего не было в дорожках из бурых от крови бинтов, слёз и запахе спирта. Поэтому Ал закрывает глаза и медленно выдыхает. Она готова умереть. Но этого почему-то не происходит, и организм, требуя воздуха, сам делает новый вдох. Ал открывает глаза и обнаруживает перед собой до боли знакомый потолок.