Антихайповощи

Доброе утречко выдалось не охуенным. Слава был так взволнован из-за предстоящей битвы, что толком не спал, и теперь стамина у него была на нуле. Бедный пацанёчек плёлся как мог под палящим солнцем мимо ржавых колонок, заброшенных участков, жилых участков и стрекоз. В общем, невесело. Но чем ближе становилось здание управления и эти серые толстые лавки подле оного, тем бодрее и маршеподобнее делался славянский шаг. Да поебать, что толком не позавтракал! Да похую, что даже под утро, когда его чуть было не сморило-таки, этот дебил Тимурчик залился лаем, и сон как рукой сняло. Главное — выиграть битву. Проучить носатого хама. И доказать Андрею Андреевичу, что он не просто какой-то там юный хмырёк в фиолетовых шлёпках, а очень даже пиздатый хмырёк, и шлёпки скорее бордовые — цвет любви. Цвет победы. Ох, только бы не обосраться! В прямом и переносном смысле. Защиту от обосрания, впрочем, Вячеслав обеспечил себе ещё утром, когда полтора часа проторчал в туалетике, скрупулёзно листая скриншоты мироновских приключений с мамками. И вот, наконец-то, оно, это сборище пожилых людей дачного пошиба — расселись по лавочкам со своими тряпочными пакетиками да панамками как у самого Славы, вьющимися под ногами псами и даже котами и внуками, что копались в песочнице чуть поодаль, дубася друг друга совочками. На миг Слава испытал было слабость, ему захотелось зарыться в этот песок вместе с личиноидами, словно его тут нет. Но один лишь вид милого сердцу (и хую, будем честны, господа) силуэта в кепке приободрил его похлеще мажорского энергетика. Рядом с Замаем, который, по всей видимости, не собирался сидеть с остальными садоводами, став вровень со злейшим своим врагом, вытянулся во весь свой карликовский рост недовольный, что было понятно даже издалека, Мирошечка Янович. Да… Пизда его ждала знатная. И не только потому что он раз за разом бросал вызов богу, зараза, а ещё и потому что к нему же шёл Вячеслав. Решительный и готовый батлить до смерти. Понятно, до чьей. И вот… Жаркий полдень. И нихуя не скрыться от солнца, хоть ты на жопу себе панамку надвинь. Вороны слетелись, рассевшись вокруг магазинчика, но юный Карелин знал — дело тут не в просроченном хлебе, а в скорой погибели нажористого еврейчика. Там одним носом можно целый день питаться. Слава бесстрашно прошествовал к серебрящемуся под солнцем домику и встал подле Замая, ничуть не вникая в их с Яновичем спор. Сейчас всем будет не до того, сейчас все эти огородные носы снюхают такого, блять, удобрения! Что не снилось даже самому заядлому навозовозу! М-м-м… Этот запах палёного пердака Мирона. — Минуточку внимания! — развязно призвал Слава слушателей. И на него тотчас же воззрились морщинистые недоумевающие лица. Чтоб не смутиться, наш парень не смотрел в сторону Замайчика, воинственного зайчика, а то бы дар речи потерял вместе с бумажками. А, нет, к счастью, вот и они. — Прежде чем вы примете какое-либо решение, предлагаю… нет, призываю вас всех ознакомиться с любопытными документиками. А точнее… Я предлагаю вам чуть поближе познакомиться с вашим многоублажаемым председателем. Я говорю о Фёдорове Мироне Яновиче. — Эй! — вскричал некий дедушка. — Мальчик, иди уроки делай! Ему в тон загудели какие-то тётки. — А мне не надо. Я уже закончил школу, — подбоченившись отразил удар Слава, и сидящая в первом ряду блондинка-секретарша, которую он наебал намедни, прикрыв рот рукой, осознала свой жесточайший проёб-с. Упс! Простите уж, дамочка, ничего личного. Таковы правила военной игры. Кто не ударит — тому въебут. — Насколько я понимаю, мои любезненькие, Мирон Янович за два года своего правления зарекомендовал себя как человек чистой души, приличный такой глава СНТ, если не сказать — всему голова, — с этими словами Слава покосился на сияющую под палящим солнцем лысину Пёрдорова, который глядел на него с угрожающим холодным предупреждением, поджав свои полные губки, которыми только посуду мыть. Да из-под ресниц, похожих на щётки-пипидастры. Пиздос. Что за Фёрби?.. Снисходительно прокашлявшись, юнош продолжал тираду: — Ну, мы, конечно, народ доверчивый. Сами знаете. Терпеливые, много нам не надо, установил песочницу для детей — и на том спасибо. Но я щас не про надбавки к ночному тарифу на электричество говорю. И не про целевые взносы. И не про однофазное подключение, и даже не про трёхфазное… Не про установку АСКУЭ… Бог с нею, господа. Что вы реально обязаны знать… Это то, как он на самом деле относится к вам, — люд зашептался, но Слава лишь повысил голос. — К людям преклонного возраста, в частности, к женщинам. В более узкой частности, и в то же время широкой, к тем, кому мы все обязаны жизнью. К дорогим нашим мамам. Мамочкам и матерям. Матронушкам, какой была и Московская. Садоняши притихли, наконец вслушавшись в его речь. — Перед вами официальные, полностью заверенные распечатки высказываний вашего господина председателя. Прямиком из социальной сети Вконтакте. Или же вэка точка ком. Вы наверняка сидите там сами. Или же ваши дети. Так вот, если кто сомневается в достоверности информации, что я сейчас предоставлю, я вам лично покажу сурс, — тут он понял, что несколько обосрался, но, поскольку иначе выразиться не смог, предпочёл перейти наконец-то к главному. К вопросу мамному. — Вот, пожалуйста. Зачитываю, — Слава вновь бросил взор на ходячий позор, стоящий сейчас рядом с ним почти что вплотную. М-да… Мирон совершенно не уважал его личное пространство, чуть ли не плечом пихал, словно всячески выводил на конфликт. Или же разводил на кекс. Но кому он нужен? Глазастый филин Срака. — Кхм!!! Цитата: «Послушай меня, сынок. Если ты так видишь «Зеркало», то разговаривать с тобой конструктивно вообще смысла не имеет. Я в ахуе, что кто-то вообще может называть «Солярис» самым гениальным фильмом в его послужном списке. И вообще, какого хуя я тебе, недоноску, что-то объясняю? Я лучше твоей маме напишу.» Так, ну это довольно абстрактно, справедливости ради, он мог просто спросить маму, как дела… О, вот! Щас будет непредвзято. «Да нет, я твою мамулю в дёсна ебал.» О, и дальше! «Ей, кстати, больше всего понравилось, когда она беременна тобой была, а я ей всовывал по самую матку. А потом и по гланды. Она орала, как Алекс Кёлер, с моим хуём во рту.» «А ты не знал, что твоя мать больше всего любит в жопу принимать? Так любит, что даже странно, что у неё родился ты. Наверное, твой отец промахнулся спьяну. Я, каюсь, и сам был пьян, когда твою мать навещал — последний раз и ему засадил по ошибке. Он не был против. Умолял меня о второй встрече на коленях.» — Слава обвёл трагичным осуждающим взглядом небо над головами порядком охуевших пенсионеров. И вот он. Контрольный, добивающий выстрел: — «А твоя мама случайно не старородящая? Я в первый раз с трудом откопал её всепоглощающее женское начало за обвисшими сморщенными бубс.» Это было настолько мерзко… Настолько кринжово и проблевотно, что Славе хотелось помыть язык. Но результат того стоил. Рядом с ним, побелевший, как застиранные трусы, с подрагивающей нижней челюстью и испуганными остекленевшими глазами, стоял уважаемый председатель. Заседание которого, очевидно, подошло к концу. Да… Сейчас он казался крошечным… И почти даже миленьким, будто бы лысый ребёнок, потерявший маму в Ашане. Хотелось бы надеяться, что свою… Слава встретил иной взгляд. Тёплый, насмешливый, принадлежащий лично Замаю. И Славе хотелось орать во всё горло: «Замай! За мам!» Он даже жалел сейчас, что его матушка не присутствовала на собрании. Ей вообще всегда было как-то похуй. А ведь она бы гордилась сыном, заступником храбрых заботливых женщин. — Послушайте, — подал тихий голос Мирон. — Я не буду отрицать, что ужасные слова, прозвучавшие среди нас минуту назад, и впрямь были написаны мной. Но мне было двадцать, и я… — Мерзость! — гаркнул тот самый дедушка, которого Слава недавно хейтил, ну а теперь обожал. — Когда мне было двадцать, я строил БАМ. — А мне сейчас восемнадцать, — сказал Слава, вздёрнув подбородок. — И я никогда не написал бы такие постыдные оскорбления. Что ж, дамы и господа, вывод здесь один. И прискорбный. Долой этого мамкоёба! И тут… Да, бля, Слава понял, что обосрался. И обосрался так жидко, что чуть не поскользнулся. Победа уже грела руки, как вскоре мог их греть божественный зад Андрея Андреевича, но увы — негодование на лицах садоводов сменилось на… тоже негодование так-то, только уже не по отношению к Яновичу, а направленное тысячей пик прямиком к жопе Славки. Ауч… Покололось-то больно, особенно когда тётя вскричала: — Что за выражения, молодой человек! Вам не стыдно? При детях! До того весьма похуистичные дети с любопытством воззрились на Славу. Да… Обломался на славу… — Да нет же! — попробовал объясниться герой. — Я с презрением это сказал, как бы осуждая подобное поведение! Но увы, механизм был запущен. Славу уже хейтили. Все, кроме, кажется, лишь одной бабуленьки, что, обворожительно улыбаясь пухлыми щёчками, заявила: — А что плохого-то, девочки? Спрос имеем во все времена. Блять, и эта, по сути, Мирона Яновича защищает. — Иди к школе готовься, мальчик! — возопил ещё кто-то. — Ишь, взрослыми помыкать пытается. Сопля. На бумажках своих лучше бы контрольную написал. Говна кусок. Да… Беседа влетела в пизду. Грустный, чувствующий себя оплёванным, Вячеслав, недавно великий оратор, а ныне оральный всратор (так он себя чувствовал, проебавшись перед Замаем), поплёлся прочь через дорожку на расстояние нескольких метров, где сел, свесив ножки свои, на бетонный блок возле пожарного водоёма. Беспощадное солнышко поигрывало золотистыми бликами на поверхности воды. Чуть не шмыгая носом с досады, Славёнок бездумно взгрёб эту воду ладонью, и в ней оказалась зеленоватая муть грязной тины, а там — скользкое чёрное тельце странного головастика с головой будто бы на тонюсенькой шейке, сжатыми в кулачки почти человеческими руками и ножками над коротким хвостом, подтянутыми к животу. Это выглядело как склизкий крошечный эмбриончик рептилоида. Слава с пронзительным визгом отправил всратика назад во тьму водную, после чего снова поник, глядя перед собой, как печальное чучело лисы. — Эй, — послышался высоко над ухом голос, от которого сердце ушло в пятки, словно ударившись о подошвы шлёпок. Слава поднял слезливый взгляд и увидел перед собой Андрея Андреевича Замая. Тот глядел на него участливо и тепло, ни на градус не холоднее, чем на собрании. Он протянул Славе купленное в местном магазинчике мороженое, вафельный стаканчик. Пломбирчик. Белый и чистый, как и душа ребёнка, пока не слышавшего шуток про мам. То есть дети в этой песочнице были уже в пролёте. Слава принял угощение с благодарной грустной улыбкой. — Я всё испортил? — робко поинтересовался он, хоть и знал ответ. Ответ был: «Блять, да!» Но Андрей удивил его. Вновь. — Нет, — твёрдо заявил он, опустившись на бетон рядом. — Это было весьма пиздато. Ты выступил как молодец. Просто эти замшелые жители не хотят лишаться привычной стабильности, даже если стабильность эта — знатный мамкоёб. Ты отправился в гущу заранее проигранной нами войны. Но ты бился достойно, — он покачал головой, усмехаясь мыслям. — Я ещё не скоро забуду обиженное хлебало Мирона. И то, как первый человек в садоводстве встал на мою сторону и поддержал в этой неравной драке. Ёба. Он был так крут. И так благодарен?.. Слава аж встрепенулся, как длинный птенчик, возгордившись собой, но не сорвался на петушиный крик от восторга, а молча, со всем уважением кивнул, улыбнувшись уже более уверенно. — Любой адекватный человек поступил бы так же, Андрей Андреевич. — Да нет, — задумчиво возразил Андреевич. — Так поступил бы каждый топовый шиз. Как ты и я. Слава пришёл в восторг. Но, поскольку он был начитавшимся фанфиков долбоёбом, чуть было не поспорил: «Не, вы боттомовый шиз. Я уже всё решил!» И тут наступило новое потрясение — Замай протянул руку к его лицу и ласково стёр большим пальцем деталь пломбира, оставшуюся на славной щеке после надкушения. Слава весь ошалел от такой заботки. Чуть этот пальчик не захватил в ротан. И вдруг Замай ещё больше его поразил неожиданным предложением: — Что мы тут расселись на солнцепёке? Пошли, что ли, ко мне, фильм посмотрим? У меня есть хороший артхаус. «Ночь охотника». Такой трэшачок, порно для пенсионеров. Что-то мне подсказывает, тебе понравится. — Да я подсказываю! Точно понравится! Пойдёмте скорее! И глаза его сияли. И сердце пело.