Innominate

19 января Натаниэль с острым страхом в легких моргнул на светящиеся 3:49 утра на будильнике и с тревогой подумал, что шестилетний ребенок чувствует то же самое, что и пятилетний. В его комнате было не слишком холодно, и он свернулся калачиком под одеялом, даже несмотря на потную ткань, в которую его облачил ночной кошмар. Натаниэль боялся. Он боялся больше вещей, чем не боялся. Боялся отца и матери. Боялся детей в школе, которые смотрели на него слишком долго, и боялся учителей, которые хмурили брови, когда его школьные работы оказывались превосходными, а его характер – затворническим и "не очень". Он боялся темноты и боялся света. Боялся теней и монстров, принимавших человеческий облик. Он знал, что большинство детей его возраста, по крайней мере в его школе, боятся таких вещей, как жуки, медведи или бугимены. Но не Натаниэль. Он знал, что это делает его странным, но он уже знал, что он такой и есть. Он знал это, потому что его учителя говорили ему об этом – что он слишком взрослый для своего возраста. Когда они позвали его мать, – которая никогда не слушала его, потому что боялась того, что могла услышать, – и объяснили, что он ведёт себя как взрослый, хотя не должен этого уметь. Но он не мог бояться того, что пугало других детей. Жуки были слишком малы, чтобы их бояться, и он испытывал к ним скорее жалость, чем что-либо еще. Медведи были далёкими существами, и если бы он встретил одного из них, то не был уверен, что это было бы хуже, чем когда Патрик сердится. Нет, Натаниэля пугали гораздо более страшные вещи. Это были коварные улыбки и руки, которые держались слишком крепко. Это были ножи, тесаки и оружие, названия которого он еще не знал. Он боялся того, как нож ощущается в его собственных руках, пока поросёнок визжит и попискивает, и смотрит на него с любопытством и невинностью. Его страхи – это тепло крови на его руках и довольное выражение лица отца, когда он осматривал зарезанный труп. Дрожа и потея, Натаниэль забрался под одеяло. Сегодня был его шестой день рождения. В воскресенье-завтра будет вечеринка, но сегодня его ждал уникальный подарок от отца. Натаниэль боялся узнать, что ему подарят в этом году. В прошлом году был восьмичасовой урок в подвале, а в позапрошлом он смутно помнил поездку на машине, которая по той или иной причине вызвала у него тошноту. В этом году Натаниэль не был особенно взволнован. Когда он в шестьдесят третий раз проверил время и увидел, что на часах 7:02 утра, Натаниэль поднялся с кровати. Он проделал те же несколько движений, что и всегда, разминая плечи и шевеля пальцами ног на холодной плитке. Он вернул жизнь в мышцы, которые были в синяках, болели и отчаянно нуждались в хорошо циркулирующей крови. Он медленно оделся, надел носки, слаксы и красивую, но не модную рубашку на пуговицах, которую мама велела ему надеть, прежде чем оставить его одного вчера вечером. Был долгий момент, когда его пальцы – средний и мизинец на левой руке недавно сломанные – запутались в шнурках ботинок, и ему пришлось сильно прикусить кончик языка, чтобы отвлечься от боли в руках. Но он оделся, а затем на бесшумных ногах прошел через дом. В коридорах было пусто, но в кухне – нет. Мэри сидела за столом, размешивая ложкой сахар в чашке с чаем. У плиты, с волосами, тщательно заплетенными в узел на макушке, стояла их утренний повар Карина. Она была прекрасной испанкой, и в те ранние утра, когда они оставались втроем – часто только она и Натаниэль, потому что Мэри не могла встать с постели, – она учила его бытовому испанскому языку. Мэри подняла глаза на сына, только чтобы убедиться, что он одет в ту одежду, которую она ему велела, но когда Карина повернулась посмотреть, кто вошел в кухню, она улыбнулась ему так, словно была действительно рада его видеть. — Доброе утро, мой маленький огонек, — произнесла она, ее голос представлял собой каскад гласных звуков, переходящих в согласные с легким изяществом родного языка. Натаниэль ответил ей тем же. — Доброе утро, сеньора Карина. Это был легкий разговор. Он был голоден? Нет, но он сказал, что голоден. И когда Карина поставила на стол маленькую тарелку – она знала его достаточно хорошо, чтобы понять, что он больше никогда не бывает голодным – испанского Huevos Rotos con Chorizo, небрежно поцеловав его в висок. Она запустила пальцы под воротник его рубашки, натянула ее так, чтобы она лучше прилегала к его горлу, и мягко улыбнулась ему. — Такой красивый мальчик, — прошептала она с сильным акцентом, ее лицо было окрашено печалью и сладостью в равных количествах. — Он похож на своего отца, — сказала Мэри. Затем она встала и ушла. Желудок Натаниэля был похож на стеклянную миску, наполненную наполовину разрезанными червями. Они извивались, корчились и бились в конвульсиях, в агонии своих скользких маленьких тел. Он чувствовал их там и на своей коже тоже, как будто они пытались сползти с его костей. Он выглядел совсем как его отец. За исключением старых шрамов на его молодом теле и мрачных синяков на коже на два тона темнее. Карина резко клацнула зубами, и его внимание снова переключилось на нее, когда она протянула руку, чтобы потрепать локон, упавший ему на лоб. Он знал, что это напоминание об их различиях. Его волосы были того же оттенка, что и у отца, но кудри на его голове были порождением Хэтфорда. — Ешь, любовь моя, — подбодрила она. — Юношам нужна хорошая еда. Натаниэль ел – в основном потому что боялся, что сеньора Карина разочаруется в нем, если он этого не сделает, – но рот был полон мела и пепла. Каждый кусок попадал в кишащую червями яму его желудка с тяжестью бетонного блока. Но Карина гладила его по голове, улыбалась ему и говорила с ним на смеси испанского и английского, так что он мог понимать ее совершенно отчетливо. Она прижала еще один поцелуй к его виску, когда убирала его тарелку и позволила ему сделать несколько глотков своего кофе "Кон лече", хотя и сказала, что он еще слишком мал, чтобы пить эспрессо. Он увидит свою мать только на следующий день.

***

Вскоре после того, как он поел, но по крайней мере несколько часов позанимался математикой и обучал себя танцу лезвия на тыльной стороне костяшек пальцев, чтобы Лоле было на одну вещь меньше, чтобы порезать его в следующий раз, когда они будут тренироваться, Патрик пришел за ним. Настало время, предположил Натаниэль, для подарка на день рождения в этом году. Мясистая рука на его плече вела его по коридорам дома, пока его не подтолкнули к отцу, ожидавшему его у входных дверей. — Натаниэль, — произнес Натан. — Мой сын. Натаниэль знал это достаточно хорошо, чтобы убедиться, что он смотрит отцу в глаза, не делая этого. Голубой цвет — точно такой же, как у него самого — слишком раздражал его, чтобы он мог смотреть в него без отрыва. Пространство между ними, на склоне его носа, где между бровями пролегал тонкий шрам, было достаточно безопасным местом. Оно создавало впечатление, что он смотрит, и не позволяло ему метаться между глазами отца и полом. — Здравствуй, отец, — ответил он. Для таких ситуаций существовал определенный сценарий. Осторожный способ, которым ему разрешалось отвечать отцу, и способ, которым он никогда не мог ответить. Иногда он позволял себе надеяться, довольно глупо, что однажды он сможет противостоять своему отцу. Говорить такие вещи, которыми хвастались дети в его школе. Но он был уверен, что его убьют, если он это сделает. Натаниэль был слишком мал. При всей своей быстроте и сообразительности он никогда не был уверен, что его нельзя так же легко заменить. — Младший! — воскликнула Лола, выходя из-за спины его отца и наступая на него, словно это был бой. — С днем рождения! Ты становишься таким большим мальчиком, и тебе так идет твоя внешность. Он изо всех сил старался не отпрянуть назад, когда она подалась вперед, острый накрашенный ноготь прошелся по нижней части его подбородка, пока острие не надавило так сильно, что ему пришлось откинуть голову назад, чтобы не пустить кровь. — Разве ты не хочешь узнать, какой у тебя подарок? — промурлыкала она. Он чуть не вздрогнул, ему очень этого хотелось. Но Натаниэль проявив гораздо больше сдержанности, чем положено шестилетнему ребенку, остался неподвижен, как высеченные из камня волки, стоявшие у дома, в котором он вырос. — Да, — ответил он, потому что именно это он должен был сказать. Рука Натана сомкнулась на плече сына, и Патрик грубо вывел его через парадную дверь. Ромеро ждал, вытащив телефон и просматривая сообщение, которое он, должно быть, только что получил. — Тридцать секунд до появления, — сказал он, не поднимая глаз. — Хорошо, — сказал Натан, его рука на плече Натаниэля была как кандалы. Его хватка была неумолимой, но не такой жестокой, какой он пользовался, когда злился. — Ты будешь хорошо себя вести, — снова заговорил он, кончики пальцев впились в плечо настолько сильно, что губы Натаниэля дрогнули. — Ты будешь говорить, когда к тебе обращаются, и не сдвинешься с места, пока тебе не прикажут. Выйдешь за рамки, и на этой неделе у тебя будет несколько дополнительных уроков. — Да, сэр, — вздохнул Натаниэль. Хватка Натана на его плече ослабла, поэтому Натаниэль не чувствовал себя так, как будто он собирался увидеть, как его кости разлетаются в замедленной съемке, но все же это было опасно. — Не разочаровывай меня, — сказал Натан, когда темная машина подъехала к дому. Первым вышел японец, костюм и галстук были начищены и отполированы. Не было ни единой морщинки, несмотря на то, как долго он, должно быть, сидел. — Мистер Веснински, — поприветствовал он, вскинув подбородок. Его взгляд остановился на Натаниэле, стоявшем рядом с отцом, как образец послушания, на синяке, взобравшемся на его горло и потемневшем подбородке. — Ваш сын, я полагаю? Рука Натана судорожно обхватила плечо Натаниэля, и только страх перед гораздо худшими вещами удерживал Натаниэля на месте. — Да, — сказал его отец, его голос был острым и холодным, как кинжал. — Это Натаниэль, мой наследник. — Начал ли он свое обучение? — Да, — ответил Натан, его голос был напряженным, что пугало Натаниэля больше, чем все остальное, что он знал. — У него хорошие успехи. Японец задумчиво хмыкнул. — Полагаю, следует ожидать, что сын мясника хорошо развит для своего возраста. — Его губы жестоко искривились, когда он продолжил. — По крайней мере, в том, что касается некоторых видов деятельности. — Лорд может сам понаблюдать за обучением Натаниэля, — сказал Натан, в его голосе прозвучала угроза, которую Натаниэль не понял. — Если его это так беспокоит. — Вовсе нет, — ответил мужчина. В манере поведения Натана чувствовалась некая грань, от которой у Натаниэля заколотилось сердце. Обещание насилия, если что-то не произойдет в ближайшее время. Он мог только надеяться, что стоящий перед ними японец сможет прочитать это так же, как и он. В противном случае, Натаниэль знал, что ему будет еще больнее, чем сейчас. — Мальчик у вас? Это прозвучало как вопрос, но Натаниэль услышал требование в голосе отца так ясно, как никогда раньше. Он насторожился в течение нескольких секунд молчания, но мужчина лишь повернулся и открыл заднюю дверь машины, вытащив за локоть мальчика. — Сын Моро, — сказал мужчина, крепче прижимая мальчика к себе и резко дергая его за руку, когда тот начал сопротивляться. — Старше вашего, но я полагаю, что он относительно необразован в том, чем вы занимаетесь. Лорд сказал, что он твой, и ты можешь делать с ним все, что пожелаешь. Натаниэль увидел в серых глазах нескрываемый ужас и яркий блеск гнева. — Как его английский? — спросил Натан. — У самого Моро он отвратительный. Японец, казалось, улыбнулся этому замечанию, и Натаниэль подумал, не пошутил ли его отец. — Он знает достаточно, — сказал мужчина. — Не позволяй ему обманывать тебя, думая, что он не понимает, что ты ему говоришь. — Va te faire foutre, salaud, — усмехнулся мальчик, дергая рукой, хотя она все еще была зажата в руке японца. Натаниэль резко перевел взгляд на отца, его дыхание перехватило в горле. Он знал достаточно много французского языка и прекрасно понимал, что только что сказал мальчик. Вопрос был в том, понял ли его отец или японец. По их полному отсутствию реакции Натаниэль должен был предположить, что они не поняли. Но сероглазый мальчик уловил реакцию Натаниэля. Медленно его взгляд прошелся по телу Натаниэля, рассматривая синяки, видневшиеся на его коже, линии страха в его выражении лица, напряжение в плечах и челюсти. — Ты говоришь по-французски? — спросил он. Натаниэль не мог ответить. Ему не было дано на это разрешения. Он взглянул на отца периферийным зрением и, убедившись, что за ним наблюдают недостаточно пристально, слегка наклонил подбородок в ответ. — Натаниэль, — сказал Натан. — Это Жан Моро. Поздоровайся. Натаниэль резко прикусил язык, но кивнул. — Здравствуй, — осторожно произнес он. Туфли Лолы слишком громко стучали по крыльцу, когда она подошла к Натаниэлю сзади и присела так, что ее рот оказался совсем рядом с его ухом. Не собираясь молчать, она заговорила достаточно громким голосом, чтобы мальчик — Жан Моро, — мог ее услышать. — Что ты думаешь, Младший? — спросила она. — Нравится ли тебе твой подарок? Натаниэль сглотнул, и, когда отец крепче сжал его плечо, он снова кивнул. —Да, — сказал он, голос был настолько тихим, насколько это было возможно. — Спасибо. — Мальчик Моро – это твоя ответственность, Натаниэль, — сказал его отец. — Ты будешь обучать его и следить за тем, чтобы его поведение и навыки соответствовали его положению в семье. — Хватка на его плече то сжималась, то разжималась не в гневе, а в том, что было опасно похоже на волнение, и Натаниэль почувствовал, как у него свело живот. — Если у него обнаружатся недостатки, вы оба примете на себя последствия. Это понятно? Натаниэль боролся за то, чтобы его руки не дрожали, а дыхание было ровным. Ему было шесть лет, и его отец дарил ему подарок, предназначенный для того, чтобы убить его. — Да, сэр. Японец ухмыльнулся и сильно толкнул Жана Моро вперед, так что тот споткнулся и попал в хватку Патрика. Он долго сопротивлялся, но Натаниэль по опыту знал, что хватка Патрика была несокрушимой. — Ваш сын подает большие надежды, — проговорил мужчина. — Лорд будет наблюдать за тем, как это новейшее приобретение покажет себя. — И я тоже, — сказал Натан, и это была угроза.

***

Когда они остались одни, дверь в комнату Натаниэля была заперта снаружи, так что у них не было другого выхода кроме окна, Натаниэль позволил себе расслабиться. Его плечи опустились, и отточенное представление идеального маленького наследника сошло на нет. Вернее, оно ушло в пальцы, которые беспрестанно возились с пуговицами на его рубашке, так что он отказался от ее ношения и в отчаянии стянул ее, чтобы влезть в слишком большой свитер, который Карина тайно подарила ему несколько дней назад в качестве подарка на день рождения. Однако он услышал резкий вздох Жана Моро. — Ты ранен, — сказал он на английском с ужасным акцентом. Натаниэль пожал плечами, свитер полностью упал на его торс. — Я всегда ранен. А ты нет? Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть ужас, промелькнувший в глазах Жана, прежде чем тот покачал головой. — Твой отец? Натаниэль кивнул. — Он не причинит тебе вреда. — Он сделал паузу, наклонил голову и снова задумался. — Я не думаю, что он сделает это. Он просто причинит мне двойную боль, если ты не будешь учиться и слушаться. — Я не буду, — резко сказал Жан. — Я знаю, кто он, и я не буду делать то, что он хочет. Ты не можешь меня заставить! — Хорошо, — согласился Натаниэль. Он знал, что на разделочной доске будет лежать его голова. Это будут ножи и тесаки, прижатые к его собственной коже. Он знал, что через три месяца — потому что именно столько времени отец дал ему, чтобы "привести мальчика Моро в форму", — когда отец придет за результатами и не найдет их, расплачиваться будет Натаниэль. Но он не хотел стать таким, каким был его отец. Все свои несчастные шесть лет жизни он держался за это. Натаниэль не хотел заставлять Жана стать чудовищем, в которое его превратил отец. Даже если бы это избавило его от боли, мучений и риска смерти. Он не станет. — Хорошо? — повторил Жан, сбитый с толку путаницей, сгустившей его и без того густой акцент. Натаниэль только пожал плечами. — Хорошо, — повторил он. — Но ты... — Я не хочу быть им, — сказал Натаниэль. — Он не может заставить меня стать таким же. Жан медленно кивнул, все еще сомневаясь. Натаниэль не стал его винить за это, а просто отвернулся, чтобы дать ему возможность успокоиться. Натаниэль не думал, что он будет чувствовать себя особенно хорошо после того, как его семья продала его кому-то другому. Натаниэль подумал, что для него было бы лучше, если бы его отправили в другое место. В его комнате было не так много развлечений. Два журнала про экси, которые он читал так часто, что выучил их наизусть, набор ножей, которые он вчера отполировал до блеска, готовясь к тому, что принесет сегодняшний день. Кроме этого, у него были только школьные учебники. Он сел за тетрадь по математике, глупые задания, которые были слишком легкими для него, практически дразнили его с листа. Тем не менее, он решил их. Он знал, что учитель будет проверять их работы, и не хотел попасть в беду. Это означало звонок домой, а это, в свою очередь, означало время в подвале. Даже если они были настолько простыми, что он мог бы решить их во сне, Натаниэль старательно делал все свои работы. Идеальный ученик и идеальный сын. Он был хорошим актером. — Ты говоришь по-французски, да? — осторожно спросил Жан, его голос нарушил тишину в комнате. Натаниэль кивнул более явно, чем на улице, и закончил решение задачи, над которой работал, прежде чем поднять глаза и заговорить.— Немного, — согласился он. — Я могу помочь тебе с английским, если ты поможешь мне с французским? Жан выглядел почти оскорбленным. — Мой английский хорош! Губы Натаниэля дернулись в небольшой улыбке, которая показалась ему до боли незнакомой. — Твой английский неплох, — поправил он. Жан хмыкнул. — Твой французский ужасен. Натаниэль пожал плечами. — Возможно, — согласился он. — Меня учила ему одна испанка.

***

— Ты когда-нибудь хотел стать нормальным? — спросил Натаниэль однажды ночью. Они вылезли из его окна, связав простыни какой-то веревкой, которая продержалась достаточно долго, чтобы они смогли спуститься вниз, и, надеюсь, продержится достаточно долго, чтобы они смогли забраться обратно. Сейчас они находились на ветвях дерева, причем Натаниэль был выше Жана. Жан утверждал, что это потому, что Натаниэль меньше, Натаниэль же считал, что это потому, что он меньше боится упасть. — Да, — сразу же ответил Жан. — Но и нет тоже. Натаниэль приостановился, обхватив руками ветку над собой, но посмотрел на Жана. — Нет? Жан сделал сложное лицо. — Я думаю, что полезно знать о том, что сломано. — Он слегка пожал плечами. — Простые вещи не так уж плохи, когда ты возвращаешься домой к монстрам. — Наверное, — согласился Натаниэль. Он понял, что имел в виду Жан. Для других детей их возраста мир был страшным местом. Они боялись опасности незнакомцев и падений с велосипедов. Порезы бумагой и ободранные коленки были концом света, домашнее задание – монументальной задачей. Для Натаниэля и Жана все было не так. Домашняя работа давала им повод спрятаться от монстров в их доме, ободранные коленки почти не ощущались под множеством синяков и шрамов. Эти простые боли, такие грандиозные в обычных жизнях были несущественны в их. Натаниэля просто бесило, какой ценой доставалась эта простота. — Это не делает плохие вещи менее плохими. — Нет, не делает, — согласился Жан. — Но трудно продолжать бояться этого, когда оно повсюду. — Да, но это не храбрость, — возразил Натаниэль. — Не как супергерои или что-то в этом роде. Им приходится выбирать, чтобы не бояться. Ты не можешь быть храбрым, если ты не боишься только потому, что привык к этому. Жан выглядел немного осунувшимся с таким лицом. — Разве это не храбрость? — Что? — Натаниэль снова повернулся, зацепился одной рукой и обеими ногами за ветку и позволил верхней части своего тела отклониться вниз, чтобы лучше рассмотреть Жана. — Почему? Жан немного запаниковал, глядя на неуверенное положение Натаниэля, протянув руку, как будто он мог поймать его, если тот упадет. — Потому что даже во всем плохом и страшном ты никогда не становишься плохим и страшным. Ты перестаешь бояться и начинаешь становиться лучше. — Лучше, — повторил Натаниэль. — Я не хочу быть лучше, — признался он. — Иногда мне кажется, что я хочу быть наоборот хуже. Жан нахмурился. — Ты же не хочешь этого. — Да, — настаивал Натаниэль. — Я хочу быть хуже, страшнее и злее, чтобы я мог причинить им боль в ответ. А потом я хочу их убить. Между ними повисло долгое молчание, два мальчика, еще слишком юные, чтобы быть чем-то другим, кроме как слишком напуганными, чтобы чувствовать страх, и слишком беспомощными, чтобы делать что-то другое, кроме как мечтать о том дне, когда все это может закончиться. — Абрам, — тихо сказал Жан, это тайное имя, которым они поделились в самые темные часы ночи, чтобы удержать их вместе. — Я не думаю, что это делает тебя хуже. Натаниэль подтянулся на своей ветке и забрался немного выше, не слыша ничего, кроме звука его кожи и ботинок на коре дерева. — Спасибо, — ответил он, тихо и отстраненно.

***

Следующие три месяца были, возможно, лучшими в юной жизни Натаниэля, и он подумал, что, возможно, они были лучшими и в жизни Жана. Они остались одни без уроков Лолы, Ромеро и других. Натан был просто чудовищем, топающим по коридорам. Мэри порхала по дому, иногда суетилась вокруг них, а в другое время яростно их критиковала. Жану выделили отдельную комнату напротив комнаты Натаниэля, но большинство ночей они проводили в одной комнате, лежа укрытыми с ног до головы на слишком больших кроватях и разговаривая обо всем, что приходило им в голову. О преимуществах различных форм, о том, где были бы их лица, если бы они у них были. Они очень горячо спорили о том, как выглядит пищеварительная система треугольника, прежде чем поняли, что Натаниэль говорил о пирамиде, а Жан о треугольной призме. Но каждое утро, когда они просыпались, Натаниэль смотрел на Жана, и первыми его словами всегда были: "Хочешь сегодня тренироваться?". И первыми словами Жана всегда были: "Нет". Натаниэль никогда не давил, а Жан был достаточно подкован, чтобы понять, что лучше не вести себя плохо и не идти против того, что им говорят. Он слушал все, чему отказывался учиться. И Натаниэль не мог найти в себе силы настаивать на чем-то большем, чем просто спросить. Даже когда он знал, что с каждым прожитым днем он становится все ближе к наказанию. Он не умолял Жана и не пытался заставить его. Натаниэль знал, что если бы он захотел, то смог бы заставить Жана сделать это. Он знал достаточно о том, как причинить боль, чтобы заставить Жана уступить в считанные мгновения. Но он этого не сделал. Потому что, хотя он и знал, как быть чудовищем, Натаниэль был достаточно молод, чтобы не хотеть этого. — Ты хочешь сегодня тренироваться? — спросил он, вскинув подбородок, чтобы посмотреть через кровать на свои ноги, где лежала голова Жана. Сегодня придет его отец, чтобы проследить за успехами Жана и Натаниэля. Когда он засыпал, ему было страшно, но, проснувшись, он ничего не почувствовал. Он смирился с тем, что это произойдет, и что он ничего не сможет сделать, чтобы остановить это. — Нет, — ответил Жан, его голос был еще неровным от сна. — Хорошо, — согласился Натаниэль. И когда его отец постучал, Жан снова сказал "нет", и у Натаниэля пошла кровь. Он истекал кровью и кричал, и когда Натан сказал, что это была его собственная вина, Натаниэль поверил ему. Он верил ему, он верил ему, но он бы не поступил по-другому. Ему было шесть лет и три месяца, но он чувствовал себя старше. Он чувствовал себя старцем. Как всегда говорили его учителя, как говорили его одноклассники. Он был странным, слишком взрослым для своего возраста, вел себя как взрослый, когда не должен был этого уметь. Отец причинял ему боль всеми прежними способами, а также новыми, пытаясь заставить его сожалеть о том, что он не смог сделать, возможно, о том, кем он не смог стать. Но Жан смотрел широко раскрытыми от ужаса глазами в угол, где Патрик держал его неподвижно, и Натаниэль каким-то образом понял, что сделал правильный выбор. Он не был чудовищем, и где-то на этом пути он обрел не только друга, но и брата. Когда в ту ночь в комнату Натаниэля пришла Мэри с бинтами на руках, она пришла через несколько часов после того, как Жан уже сделал все, что знал, чтобы очистить и перевязать раны, которые носил Натаниэль. Когда она бросилась на него с ненавистью в глазах, Натаниэль двинулся вперед, стараясь прикрыть Жана. Мэри была его матерью, а Жан – его братом. Он не позволит ей причинить ему боль за ошибку, которую он совершил по собственному выбору. — Мне жаль, — пробормотал Жан, небо темнело с наступлением позднего часа. — Ты сказал мне, что случится, я должен был сделать то, что он хотел. — Нет, — возразил Натаниэль. — Он чудовище. Но мы не должны быть такими. — Может быть, мы должны ими быть, — размышлял Жан. — Может быть, мы могли бы стать хорошими. Натаниэль повернулся на кровати так, что его голова оказалась рядом с головой Жана, и они смотрели друг на друга в темноте, три дюйма между ними были три мили и три миллиметра в одно время. — Как линчеватели? — Лучше, — продолжил Жан, на его лице заиграла улыбка, способствуя тому, чтобы улыбка расцвела и на лице Натаниэля. — Мы можем использовать все плохое, чтобы делать хорошие вещи. Спасти всех таких детей, как мы, от страданий. Мы могли бы создать свою собственную преступную семью. — Таких, как мы? — спросил Натаниэль. — Помогать людям? — Да, — согласился Жан. — Как настоящая семья. Натаниэль извивался поверх одеяла, возбуждение заставляло его ерзать, даже когда было больно двигаться. — Мы можем навредить всем плохим парням, как мой отец. — Он не твой отец, — сказал Жан с хмурым, слишком серьезным выражением на своем юном лице. — Он не член семьи. — Нет, — согласился Натаниэль. Он был поражен, взволнован и немного напуган тем, что он так надеялся. — Не так, как ты. Они заснули лицом друг к другу, сцепив мизинцы и засунув под подушку Жана наполовину нарисованный чертеж их преступной крепости. Когда Натаниэль проснулся, Жан уже встал с кровати и был одет в шорты и спортивную майку. Он медленно сел, и Жан повернулся, чтобы посмотреть на него с жесткой решимостью в глазах. — Нам нужно тренироваться, — сказал Жан. — Одевайся. Натаниэль усмехнулся.