Злые глаза, злые сердца

      В веренице тусклых лампочек, обрамлявших гримёрные зеркала, рассыпались тонкие девичьи голоса, звенел недобрый смех и пудрили личики сплетни.       Одни натягивали трико, другие в одном кружеве щеголяли и отбирали щётки для волос и помады, а кто-то подшучивал над полноватыми костюмершами, которые всё кричали: «Жёлтые платья глажены!»       Чеён вплетала в закрученные волосы цветы — девушки из дома Монтекки выходят в первом акте, и она подходит к подготовке крайне романтично и изящно. Она недавно стала официально работать в театре; юная душа, освободившаяся от стен училища, была полна романтики. В замысловатом флакончике разливается её душа с ароматом магнолии — ей подарили этот аромат после спектакля, та главная солистка, что сегодня умрёт на груди Ромео. Та самая солистка, что не приняла скромную, но такую жгучую любовь крошки Рози. Та самая солистка, что точно не может любить девочку из кордебалета.       Солистка (её нужно нарекать Афродитой) столкнулась с Чеён в коридоре. Розовое сердце сжалось от одного только величественного вида этого прекрасного лица (по правде, жутко болезненного, но литературно прекрасного). Тёмные глаза смотрели осторожно, а в тонких руках какой-то флакон. Пока у Розе голова кружилась от аромата магнолии, глаза солистки забыто сверкали и тотчас потухали, словно что-то мимолётно приятное.       Ким чуть нервно, но нарочито, натянуто улыбалась протянула ей тонкую руку с флаконом духов (которые почти не использовались).       — Держи, я сегодня филантроп, — проговорила она, взгляд её казался немного нездоровым. Но для Чеён любой взгляд этой молодой женщины был вторым пришествием.       — Это... мне? Вы отдаёте их мне? Но почему? Бровь солистки презрительно выгнулась, и хрупкое сердце Чеён потускнело.       — Ты просто первая, кого я увидела. Ненавижу магнолию, решила выбросить их, но... Джульетта во мне запела, почему бы не сделать что-то хорошее? Если это так проблематично, и ты не возьмёшь, то я пошлю доброту этой Капулетти к чёрту.       — Нет-нет, прошу вас! — она тотчас приняла подарок, посланный словно ангелом-хранителем. — Спасибо, правда. Я буду их беречь.       Джису словно не слышала ни единого её слова, она направилась дальше, и Пак решила, что должна выжать из этого момента всё возможное.       — Пожалуйста, постойте! — она догнала её, но глаза солистки не выражали особой радости. — Если... если вы не любите магнолию, какие цветы вам нравятся?       — Я не люблю цветы. Они бесполезны, — и Чеён помнит и эти слова наизусть, и не совсем явное, но такое очаровательное недовольство на лице Ким Джису.       — К-как? Совсем?.. — отчаяние в её голосе было таким сильным, что весь этаж точно прогнулся под тяжестью её печали.       Даже брови Ким Джису опустились как-то... виновато.       — Розы. Розы, на самом деле, очень даже ничего. Они банальные, но аромат правда хорош.       Магнолия расцвела в душе мечтательной, в душе юной и порывистой сладкой надеждой, упорством. И она надеялась, что другая душа прониклась розовыми кустарниками.       — Эй? Ты куда это, Ченг? — спрашивали её девочки перед перерывом.       А Чеён спокойно, но с явной гордостью в приподнятом подбородке говорила:       — У меня есть компания.       — Солистка Ким, что ли? Ха, да куда тебе...       — Наверное, она тебя просто жалеет.       — Бедняжка Чеён...       — Кстати, а я слышала, что солистка Ким проходила лечение от зависимости...       — Чеён бы тоже не помешало, только такая зависимость, наверное, у неё одной.       Но Чеён молча уходила, и едва оказывалась на балконе, где курила Ким Джису, любые завистницы тотчас покидали её сердце. Им там не было места.       — Да почему ты постоянно сюда приходишь? — недовольно шептала Джису, отворачиваясь от дыма.       — Потому что здесь у меня ощущение, что театр — не такое уж и плохое место.       Потому что здесь Вы, — проглотила она.       Пак Чеён жила взглядами со стороны Ким Джису, которая порой разговаривала с ней во время отдыха. Которая негласно позволяла ей наблюдать за репетициями и приносить воду. Которая не смотрела на неё, но одного этого немого разрешения Чеён было достаточно.       Любя девушку по имени Ким Джису, Чеён почти забыла себя, вспоминая лишь тогда, когда её мечты то позволяли.       Ким Джису.       Её грация, её балетная модель и стать — идеал для Петипа и Григоровича; восставши, они бы поставили балетный спектакль, который написан был бы единственно для Ким Джису, девушки, благодаря которой слово «изящность» имеет наглядный пример. Девушке с божественными ногами, как у Сильви Гиллем, отдавали сердца, она приковывала зрителей, словно те воочию наблюдали за чем-то невозможно прекрасным. Так оно и было — твердила Пак Чеён, влюблённая в каждую выпирающую косточку на греховно-желанном теле.       Как жаль, что надуманность любви так присуща девушкам влюбчивым, и чистые их сердца поглощает ненависть и зависть. И как же отвратительно это предательство.       Пока Джульетта одаривала любовью Ромео, у Чеён колотилось сердце. Так бешено, страстно! Она не была готова, это, право, выше сил девочки с именем цветка. Магнолия превращалась в неухоженный гербарий, когда руки этого Ким Сокджина, ныне Ромео, так греховно блуждали по телу Джульетты.       И, каков ужас! ужас!       Ведь Капулетти совершенно не противится!       В театре всё настолько наигранно, что в итоге становится реалией. И этот поцелуй, что первый на губах, выглядит вовсе не невинным; а страшным. Страшно настоящим и желанным.       И сейчас Чеён почувствовала прилив гнева, что обжёг гортань и ранил глотку. Её, милую, маленькую и хрупкую девочку из массы, покоробила, сгубила ревность. Какой глупой нужно быть, чтобы, видя спектакль каждый раз, тотчас воспламеняться стужей из отчаянной ненависти. К чему? к кому? к Джису или солисту Киму? к себе самой? за то, что она всего лишь девочка из кордебалета.       Она ощущала себя Розалиной. Забытая и брошенная, уже абсолютно никому ненужная. Сгорающая от зависти при виде Ромео и Джульетты.       Ревнуя, однако, вовсе не Ромео.       И пусть Чеён понимала (где-то очень глубоко, в том месте души, куда она не заглядывала), что то лишь образ, игра и славная (крайне болезненная, адская) забава, меж рёбер её просачивались шипы, и она знала, что лишь заветное       «Я принимаю твои чувства, Чеён»       станет для неё лекарством. * * *       Она решилась. Она наконец собралась с духом, понимая, что может выглядеть как глупая девочка, что несёт в подарок своё сердце аромата магнолии. Танцовщицы массы, её коллеги, давно смеялись над «набитой дурой Ченг», но какая ей разница, если эту «набитую дуру Ченг» будет любить сошедший с полотен ангел танца?       Чеён волновалась, хотя у неё в сознании признание уже поощрено нежным поцелуем и её счастливыми глазами. У неё в сознании они уже улыбаются друг другу влюблённо и дарят подарки на грядущий день Святого Валентина. В её сознании она уже не девочка из кордебалета, а девушка, чью любовь приняли.       В её волосах цветы (розы, которые «очень даже ничего»), жёлтое платье дома Монтекки, на лице перемешались дешёвая тоналка и блестящий пот, и губы, точно розы, чуть приоткрыты, сгорая от желания признаться.       И выходит Ким Джису. В руках, этих тонких руках, на которых видно каждую жилку, и вены точно змеи, букеты цветов, пёстрые украшения комнаты, которые она сегодня же выбросит. Только выйдя со света софитов в тень кулис под овации и рукоплескания людей, что наконец ощутили чрез неё глубину музыки Прокофьева, её безупречная улыбка накрылась больной и раздражительной усталостью, а Сокджин рядом возмущался малым количеством аплодисментов в сторону Ромео. В это же время они почти прошли к гримёркам всей «свитой» главных солистов и не только. Среди тех «не только» волнительно брела и Пак Чеён, едва успев окликнуть Ким Джису.       Та остановилась, только коснувшись ручки двери. Её бровь изогнулась, как у Вивьен Ли, и то частое её выражение не несло чего-либо хорошего.       Всю тираду (заикающуюся и постоянно прерывающуюся на ахи и вздохи) Джису слушала с лицом статуи, покуда та самая Чеён волнительно и в красках говорила минут десять то самое       «Вы мне нравитесь».       «В тот самый момент, когда я повстречала Вас, я тотчас влюбилась. Вы мой идеал и тайный идол, моё всё, иначе быть не может. Я говорю вам правду, ту самую, на которую так долго не могла решиться. Ту самую, которую, я так надеюсь, Вы примите».       Ким Джису ухмыльнулась. И в гриме Джульетты, невинной, доброй и свято влюблённой, то было отвратительно. Чеён, когда замолчала, думала, что сейчас сгорит.       Рука Джису сравнима холодом лишь со льдом её души, что больно схватила Пак за запястье, потащив куда-то. Девочка из кордебалета не говорила ни слова, думая, что растает по причине огня во всём существе её.       Ким Джису оставила её в кругу вышеупомянутых артистов, что ещё не смыли грим, и потому казались особенно неестественными. Особенно карикатурными и злыми.       — Повтори, — приказала Джису, встав рядом с Сокджином и скрестив тонкие руки. В её глазах леденела злоба.       А Пак Чеён влепил пощечину страх.       — Хей, Чичу, что за крошка? — сказал «Меркуцио», уже откровенно посмеиваясь над нелепой Пак Чеён.       — Не называй меня так, Ким Тэхён, — она посмотрела на человека с дьявольской ухмылкой, который театрально выставил руки вперёд; её голос стал таким жёстким, точно плеть ударила Розэ по спине. Джису повернулась к Чеён, удар её голоса чувствовался физически. — Я сказала: повтори.       — Да она язык проглотила; что эта подстилка такого ляпнула нашей злой королеве? — засмеялась в ладонь «синьора Капулетти».       Ким Джису демонстративно цокнула и закатила глаза.       — Эта, — она указала пальцем на Розе, — призналась мне в любви.       И глаза Пак Чеён лопнули, как бокалы от голоса оперных певиц. И сердце Пак Чеён сгорело, как она вся, как все мысли и желания упали к ногам и там же сгнили. Смех артистов щипал её и жалил, и эти цветы в закрученных локонах стали такими острыми, точно впиваясь в голову.       — Она?! Да ты шутишь!

      — Сладенькая, Джису не спит с девочками из массы.

      — Да не только из массы, она вообще самый толерантный человек.

      — А-х-а-х, признавайся, сколько ночей скрасили тебе её фотографии?

      — У Чичу ножки были похуже, но с таким-то мягким сердечком тебе и её способом не пробиться, одуванчик. (Заткнись, Ким Тэхён)

      — Ничего, платье цвета яичного желтка тебе идёт.

      — Чтобы я тебя больше вообще не видела, — отрезала Джису, и какие же злые были у неё глаза.       Чеён, ты была так невнимательна. Даря кому-то своё сердце, стоит всегда узнать, есть ли у человека своё. Иначе можно очень сильно пожалеть, что у тебя оно есть.