Синдром существования

До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но всё же возлагая все надежды на будущее «Господин из Сан-Франциско»

— Всё правда в порядке, мам. Сонхва шаркнул левым тапком, норовившим свалиться с ноги, и проследовал на кухню. Мать будто специально дожидалась момента, когда он встанет из-за рабочего стола для лёгкой разминки, включающей в себя променад до холодильника с характерным ритуалом заглядывания в его недра. Не то чтобы мужчину тяготили разговоры с родительницей, однако в последнее время беседы по телефону не отличались особым разнообразием и содержательностью. Вот и сейчас, стоя перед открытым холодильником и гипнотизируя его содержимое, Сонхва мог с достаточной точностью предсказать ход диалога. — Ты всегда так говоришь, — слегка уязвлённо ответила мать. — Но я всё равно не перестаю волноваться. Захлопнув дверцу, Сонхва потянулся и довольно заурчал, когда затёкшая после сидения спина приятно захрустела. — Надеюсь, ты хорошо питаешься? — Конечно. Вчера было достаточно свободного времени, чтобы сходить в магазин за продуктами и приготовить что-то про запас. Холодильник буквально ломился от еды, но мама всё равно сказала бы, что сын голодает. Знала бы она, с каким трудом всю эту еду получается упихивать в Хонджуна. — Твой… — мама что-то неразборчиво пробурчала, — на работе? Сонхва ожидал вопроса в данном ключе. Мама всегда неохотно расспрашивала о Хонджуне, но всё же не упускала возможности завести разговор о нём, чтобы впоследствии отпустить какую-нибудь шпильку в адрес любимого человека сына. Сонхва открыл шкафчик, в котором хранился чай, и наугад выудил пакетик из большой прозрачной миски. Настроение возиться с листовым чаем куда-то пропало. — На работе. Сказал, что сегодня придётся задержаться допоздна. Пакетик (судя по запаху, бергамот) отправился в кружку с милым чёрным дракончиком из мультика. Сонхва порой дивился, как глупый подарок Уёна стал неотъемлемой частью его ежедневной рутины. Он хотел уже было залить его кипятком, но вспомнил, что вода в чайнике остыла ещё утром. Тихо ругнувшись, мужчина посетовал на то, что разговоры с мамой делают его слишком рассеянным, включил питание чайника и принялся выжидающе ходить по кухне. — Опять? — Что значит «опять», мам? Сейчас очень сложный период: нужно помогать новичкам с записью, да и бумажной волокиты выше крыши. — Ты сам-то веришь, что он там действительно делами занимается? — голос матери сочился скептицизмом. Она и раньше не сильно жаловала Хонджуна и его работу, а когда из-за суматохи со сменой руководства тот стал всё чаще задерживаться в студии, и вовсе готова была разразиться целой тирадой. Женщина громко вздохнула и, Сонхва был уверен, покачала головой. — Задурил тебе голову, а ты и готов верить всему, что он скажет. Сонхва закипал вместе с чайником. Сколько можно было мусолить одну и ту же тему? Они с матерью столько раз говорили о чувствах и доверии, но ей всё было как о стенку горох. Своим подругам-сплетницам и глупым телевизионным программам, в которых о подобного рода отношениях отзывались одинаково брезгливо и уничижительно, она верила больше, чем родному сыну. Вскипевший чайник издал характерный писк, и Сонхва, стараясь успокоиться и не поддаваться на провокации, залил пакетик кипятком. Запах бергамота разнёсся по кухне. Мужчина глубоко вдохнул ароматный пар и решил, что безопаснее будет сейчас же перевести тему. — Как там отец? — спросил он без особого интереса. — Всё ещё не может смириться. Сонхва закусил губу и прокрутил тонкую линию металла на безымянном пальце. «Столько лет прошло. Неужели они до сих пор думают, что это несерьёзно?» Они с Хонджуном жили душа в душу уже больше шести лет. Хотя официально их связь законы страны не считали браком, это было больше, чем просто сожительство двух любящих людей. Однако семья Сонхва категорически отказывалась признавать то, что их единственный сын, вместо того, чтобы найти заботливую жену и достойную работу, «спутался», как они выражались, с другим мужчиной и ещё осмеливался называть его своим спутником жизни. Тяжелее всего это было пережить отцу. Если мать, после долгого и непростого периода отрицания, всё же худо-бедно смогла принять выбор Сонхва, то отец в сердцах разорвал отношения с сыном. Со всем этим Сонхва смирился спустя некоторое время, но неприятный осадок, подобно мелким чаинкам на дне его чашки, оставался и по сей день. Хонджуну в этом плане повезло куда больше; возможно, потому, что его семья, в силу специфики профессии водившая близкие знакомства с западными людьми и оттого куда менее консервативная, не видела ничего греховного в связи двух мужчин. И было бы самообманом со стороны Сонхва заявлять, что подобное принятие не вызывало у него лёгкий укол зависти. — Ты там уснул? — голос матери вырвал из размышлений. — Нет, просто задумался. Сонхва сделал аккуратный глоток чая, проверяя температуру, и вернул кружку на столешницу. — Опять небось ночами не спишь из-за работы? — Сейчас не особо много заказов, так что я большую часть времени бездельничаю. Сказав это, мужчина прикусил язык. Чрезмерно откровенничать с матерью — всё равно, что проговориться на допросе. Каждое неверное слово она записывала на подкорку мозга, чтобы позже использовать против сына. — Не переживай, всё в норме, — поспешил выдумать отговорку Сонхва. Это было куда легче, чем объяснять истинную причину безделья. На самом деле, заказы продолжали поступать с определённой периодичностью, но большинство из них мужчина отклонял по одной простой причине — уже второй месяц он находился в творческом кризисе. Почему, он и сам не мог сказать: казалось, что в его стабильной жизни не было места для эмоционального упадка, но, может, именно эта самая пресловутая стабильность стала первоисточником творческого застоя. Злясь на самого себя за излишнюю болтливость, Сонхва злобно отхлебнул чай и тут же зашипел от боли. Надо же, ещё и язык ошпарил! Стоило отдать матери должное: она терпеливо выжидала, пока он стоически сдерживал грубые выражения и зачем-то махал рукой на обожжённый язык. Когда же мужчина вытер выступившие от боли слёзы и звонко поставил чашку на столешницу, она продолжила наступление. — Милый, так больше не может продолжаться. В твоём возрасте уже пора оставить все эти глупости и задуматься о будущем. — Мам, не начинай. Сонхва слышал разные вариации этого разговора не впервой, но каждый раз покорно молчал или переводил тему, а после корил себя и прокручивал в голове сотни приемлемых ответов, которыми никогда не находил в себе силы воспользоваться. Он знал, что на одно его утверждение мать приведёт десятки контраргументов, один другого смехотворнее, и своего мнения не изменит. — Что значит не начинать? Ты сидишь дома, как какая-нибудь домохозяйка, пока твой, прости господи, Хонджун ошивается непонятно где. Тебе почти тридцать пять, а у тебя до сих пор ни семьи, ни нормальной работы. — Хонджун моя семья, — сквозь зубы выдавил Сонхва. — И моя работа меня вполне устраивает. — Какие глупости! — мать укоризненно усмехнулась. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. — Ты права, это всё глупости! — мужчина сжал край столешницы до побелевших костяшек. — Прости, что я глупый и непутёвый сын, не такой, как все нормальные сыновья! Что я не устроился на работу в офис, не привел в дом невесту, не родил тебе внуков!.. Ты это от меня хотела услышать?! — Родной… — взмолилась мать, но Сонхва был непреклонен. Сколько эмоций, которые сложно было облечь в слова, он скрывал всё это время, зная, что они не найдут отклика в душе матери! И пусть он божился самому себе, что будет выше истеричных разборок с родителями, клятву всё же нарушил, ибо сил терпеть плевки и презрительные взгляды близких людей в свою сторону больше не осталось. — Когда ты уже поймёшь, что я такой, какой я есть? Что я счастлив с любимым человеком и что мне нравится моя работа даже несмотря на то, что моя жизнь не подходит под ваши с отцом представления о благополучии. — Сынок, я… Он сбросил звонок, громко выдохнул и постарался почувствовать, каково это — впервые за долгое время дать отпор. Он не позволил матери выйти из разговора победителем, пусть даже таким трусливым и глупым способом. Но на войне все средства хороши, а это теперь было войной. Настоящей войной, не на жизнь, а на смерть, в которой он будет отстаивать свои интересы даже ценой раздора с семьёй. Казалось бы, он одержал победу, но не ощутил желаемого облегчения и гордости. Всё, что осталось после разговора, — это горечь и гложущее чувство, которое не поддавалось описанию. Выходит, грош цена его пирровой победе. Мать могла гордиться собой. Остывающий чай был забыт на столешнице. Погрузившийся в мысли о том, какого именно рода внутренний конфликт терзал его после телефонного разговора, Сонхва покинул кухню и направился прямиком в ванную. Может, холодные струи воды смогут смыть неприятный осадок с его души?