Красная тинктура

      Дамиано прошелся по комнате, удушающе пропахшей свежим ремонтом и уселся на перевернутое ведро из-под краски, в сотый раз рассматривая простую обстановку: свежевыбеленный пололок, чистые стены со следами набросанного карандашом контура будущей росписи, пол, застеленный пленкой. В углу, накрытая старыми простынями притаилась куча старых вещей: на вид рухлядь, по мнению Итана — ценный винтаж, потому что он собирался обласкать со всей доступной ему любовью все эти купленные на блошином рынке кресла и шкафчики из ушедшей эпохи, ждущие отмывания от краски, клею и нового слоя лака. Банки с тем ждали приказа вступить в бой, будто вооруженная кистями армия.       — Знаешь, Ит, — протянул он, — я почему-то думал, что все будет иначе.       — Как? — не поворачиваясь к нему спиной, спросил Итан.       — Не знаю, — пожал плечами Дамиано, — сложнее, наверное. Знаешь, обычно во всех этих историях у заглянувших за завесу тайны, сразу начинаются проблемы.       — Ошибка выжившего. Это потому что, о тех, что жили долго и счастливо не интересно ни читать, ни смотреть. Какой интерес в ста тысячах яичниц на завтрак и двухстах тысячах поцелуев перед сном?       — А можно мне один сейчас?       — Даже парочку, если подойдешь сам. У меня руки немного заняты.       Руки у Итана были заняты пакетом с кофе и туркой, он налил в ту воды и поставил на всю ту же старую плитку, пристроенную на трехногий наспех сколоченный табурет. Дамиано следил за его действиями, Итан следил за ним, подкрадывающимся сзади, боковым зрением. На приготовлении кофе это не отражалось. Вообще, в их доме кофе убегал так часто, что хорошо если удавалась каждая вторая попытка. Все эти изыски в виде корицы, мускатного ореха и кардамона сегодня тоже были не про них, как и то, что рядом надо стоять, иначе безнадежно испортится вкус, а сам напиток окажется на плите. Сегодня кофе был тот, который наливаешь в старую любимую чашку с отколотым краем и, зажмурившись, пьешь залпом, чувствуя каждый глоток, заставляющий проснуться поутру.       — Сахару? — спросил Итан.       — Только если пить будем на брудершафт, — Дамиано подшагнул к нему вплотную. Касание кожи к коже ударило разрядом тока, руки у Итана дрогнули и едва не оставили их обоих без кофе. Только вот план нападавшего Дамиано потерпел неудачу — занята по факту у Итана была лишь одна рука, второй тот обнял его и привлек к себе, чтобы точки соприкосновения переросли в сплошную поверхность. Дамиано прогнулся в назад и уставился на Итана в упор. Итан казался спокойным, но его глаза излучали голод смертельной бездны, в которую заманивает колдовская песнь сирены. Вот за такой взгляд можно было продать все потроха и душу в придачу, о таких взглядах мечтают по ночам, стирая кулаки до кровавых мозолей, а тут вот он, на блюдечке с золотой каемочкой смуглой кожи, в аспидном шелке рамы волос. Убиться можно.       Дамиано склонил голову на бок, сомкнул мягкие объятия на шее ради того зачем нормальные люди пьют на брудершафт. Губы липли к губам, и кусали их, языки перекрещивались, будто рапиры фехтовальщиков. Запахло гарью.       — Черт, опять, — Итан отшатнулся и мутными, расфокусированными глазами уставился на убежавший кофе, — Найди чем можно вытереть.       Дамиано закатил глаза, но уже через минуту притащил одну из драных тряпок. Погруженный в недавний поцелуй, Итан взял ее машинально, будто андроид с плохо вставшей прошивкой и бездумно принялся промокать, а потом сунул нос в остатки кофе в турке.       — Думаю обоим хватит, — резюмировал он. Пили молча, а потом Итан, оставив свою кружку, поскреб колкий подбородок, — Надо побриться. И тебя побрить тоже.       — Я сам могу… не перережу я себе горло твоей опасной бритвой, раз свою забыл.       — И все же я собираюсь сам это сделать. Давно хотел. Не возражаешь?       — Не вижу в этом смысла, но не смею тебе отказывать.       Смысл этого действия стал понятен Дамиано уже тогда, когда лезвие блеснуло в свете ванной комнаты: сладкая мука от пребывания во власти любимого и повелевания им, не замечая, как одно транмутирует в другое и обратно.       — Сядь на край ванной, — попросил Итан. Дамиано послушался и теперь смотрел как тот открыл кран с горячей водой и запихнул под струю полотенце, чтобы оно хорошенько распарилось.       — А теперь на лицо.       Прикосновение махровой ткани еще немного и оставило бы ожоги. Итан методично взболтал баллон, и процесс пошел. Пена осела на лице ровным слоем. Итан, явно рисуясь, провернул бритву между своих пальцев, а потом постучал ее плоской стороной Дамиано по колену, заставляя раздвинуть ноги, и вклинился между бедрами. Привычная близость, но все равно Дамиано нервно сглотнул.       — Вот так, — будто не замечая его состояния, пробубнил себе под нос Итан, и запустил мокрую ладонь в волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову, — Не дергайся, а то порежу.       Лезвие прижалось к коже, соскользнуло вдоль щеки и шеи прикосновением крыла мотылька — легко, быстро, бережно, но отчего-то заставило пульс скакать бешеным кенгуру, а волоски на руках встать дыбом. Дамиано попытался скосить взгляд в зеркало, но там он увидел только затылок Итана с наспех накрученной гулькой.       Второе движение бритвы Дамиано переждал, не рискуя дышать. Итан провел по обнажившейся коже подушечкой пальца, проверяя качество своей работы, и удовлетворённо хмыкнул. Тишина начинала становиться невыносимой, через нее, полную журчания воды из крана, отчетливо пробивались первые ростки возбуждения. Неловкого, неуместного, но почему-то показавшегося самому Дамиано совершенно закономерным. Рука Итана переместилась с затылка на лоб, большим пальцем теперь он оттягивал кожу с точностью, выверенной веками. Бритва снова нырнула под поток воды, снятая пена белой лентой утекла в водосток.        — Неужели боишься? — заметив скованность Дамиано, подтрунил Итан, сделав очень опасный неопределенный жест.       — Я тебе доверяю, просто непривычно. Но, кажется, ты и раньше это проделывал.       — Не буду отнекиваться.       — И ничего больше не расскажешь?       — А что я должен по-твоему рассказать? — Итан попытался вернуться к своему занятию, но Дамиано отстранился.       — При каких таких обстоятельствах тебе приходилось брить других мужчин.       — Ревнуешь?       — Очень.       Итан тяжело вздохнул, и чуть грубее, чем следовало вернул голову Дамиано в нужное положение. В несколько коротких движений он расправился с волосами над верхней губой.       — Они все давно мертвы. Тебе не о чем беспокоиться.       Лезвие замерло над самым кадыком, заставляя Дамиано не напрячься, но как-то совершенно автоматически подумать, что от перерезанной сонной артерии его отделяла пара миллиметров, неловкое движение… и ужаснуться уже отсутствию страха, наоборот, желанию податься шеей на бритву, заставить Итана себя порезать, а затем собрать кровь из открывшейся раны языком и губами — прохладными и сухими, что по кромке становились обжигающими и влажными, жадными, позволить ему пить жизнь по капле, чтобы жить самому, где-то в путешествии на границе между Эросом и Танатосом.       — Принимай работу, — словно прочитав мысли, сообщил Итан. Стараясь скрыть дрожь в коленях, Дамиано поднялся чтоб посмотреть на свое отражение. Обновленные щеки блестели и лоснились как атласные, без единого пореза или царапины — вот что значит твердая рука. Сам то он вечно резался и одноразовыми тупыми, и многоразовыми станками. Дамиано подмигнул вставшему у него за плечом Итану.       — Ты меня разбалуешь, и я буду все время просить тебя меня брить.       — Ничего не имею против, — сказал тот, укладывая промытую бритву на край раковины.       — Не понимаю зачем ты это делаешь.       — Если я и взял что-то у тебя, так это острое понимание, что лучше беспокойное сегодня и туманное завтра, чем беспросветная серость будней.       Дамиано смущенно кашлянул.       — И этот человек называет меня поэтом.       — Мы не знаем, что будет завтра, дай мне немного предаться слабости.       Слабость Итана в этот раз пахла акрилом для стен и зелеными лимонами, узловатое дерево с которыми обнаружилось в саду, и свежевыполотой снытью, ведер по десять которых в день надергивал Дамиано, пытаясь вытащить на свет старые посадки многолетников. Нашлись и пионы, и обещанные розы даже с табличками, хотя ни Леди Хиллингтон, ни Стравберри Хилл, не говорили ему ровным счетом ничего до использования поисковика, и несколько засохших пихт, что пришлось выкорчевывать. Завтра казалось близким и спокойным… А потом случился анагноризис.